– Да. В детском доме у меня часто спрашивали, почему я приношу тебе подарки в ноябре, если у тебя день рождения в апреле. – Она засмеялась, вспоминая об этом.

– Тетя Николь, а как они узнали об эксперименте? Тебе известно?

Она замялась, было очевидно, что на этот вопрос ей отвечать не хочется.

– Дюк…

Я молча опустил взгляд и поднял его на собеседницу, лишь когда она тяжело вздохнула.

– Ты тогда с папой играл. И с соседским мальчиком. Мяч выкатился на дорогу, и малец помчал за ним. Твой отец бросился следом. Он подхватил паренька, на которого несся автомобиль. Он успел перебежать дорогу, но не мог предугадать, что ты, испугавшись за него, побежишь следом… Он говорил, что ты полумертвый был. Изломан настолько, что кости буквально из каждого перелома торчали наружу. Крови было море… Я не в городе тогда была, сама не видела всего этого кошмара. Говорил, он спешно увез тебя в деревню, чтобы дать время на восстановление. Но, вероятно, кто‐то тоже все это видел, и, когда он вернулся, его уже ждали…

«Так, значит, все это время виноват в их гибели был я», – мелькнуло в моей ошалевшей от всего этого голове. Внезапно я понял и еще кое-что. Она не просто соскучилась. Проглотив ком в горле, я решился спросить:

– Тетя, видимо, что‐то случилось, раз ты решила обратиться ко мне напрямую?

Она в одно мгновение стала серьезней.

– Ан… Дюк, послушай. Артем должен был вывезти тебя в деревню, к отцу Ани.

– Ани? – перебил ее я.

– Ты что, не помнишь свою невесту первую? Из бутылочки ее кормил! – Она опять повеселела, но поникла, когда я отрицательно помотал головой. – Беда…

Она тяжело вздохнула и полезла в свою дамскую сумку. С минуту покопавшись в ней, что‐то сердито пробормотала и вывалила на стол содержимое. Пока она складывала помаду, флакон с какими‐то явно дорогими духами, бумаги и прочее содержимое обратно, я неспешно взял пончик и, повертев его в руках, поднес ко рту.

– Вот же они!

Я поторопился и откусил огромный кусок, о чем сразу же пожалел. Увидев то, что она протянула мне, я поперхнулся вкуснейшим пончиком, закашлялся, дышать стало невозможно, и отверстия на моей шее, руководимые инстинктом самосохранения, раскрылись и взяли на себя дыхательную функцию. Николь, захлопав своими длинными ресничками, поспешила вскочить, одной рукой прикрыла мою шею карточками, второй схватила меня за левую руку и подняла ее, как смогла высоко, над моей головой.

– Ты чего? Голоден? Не спеши, поешь нормально.

Прокашлявшись, я взглянул на карточки внимательнее, и аппетит пропал окончательно.

– Это я? – рассматривая старые, затертые фото, я понимал, что это было очевидно, но решил уточнить. Получив в ответ утвердительный кивок, стал перебирать их.

С минуту жадно вглядывался в лицо матери, которое столько лет не мог вспомнить. И теперь – вот оно, прямо передо мной. Светлые, слегка волнистые волосы, собранные в высокий хвост, пухлые губы, которые никогда не упускали возможности лишний раз поцеловать меня, забавные круглые ушки и большие, даже огромные, выразительные голубые глаза. Маленькая родинка, словно случайно оказавшаяся на фарфоровом лице, добавляла ей какой‐то изысканный шарм, тонкие руки свободно покоились на плечах отца, стоящего рядом.

Он был на голову выше нее, курчавый, лохматый, все лицо усыпано веснушками, большой курносый нос, широкое лицо – и военная выправка, хотя было видно, что он специально выпрямился. Я усмехнулся, когда вспомнил, что ходил он всегда сутулясь, часто с какими‐то бумагами, постоянно что‐то читая или записывая в них. На руках у него был я. Мелкий такой, волосы рыжие, но прямые. Улыбался – во рту не видно переднего зуба – и показывал пальцем на камеру. На снимке капля. Это моя слеза. Я поспешил вытереть рукавом лицо.

– Николь, я скучаю по ним… – с тоской прошептал я. Она бросила на меня взгляд, полный понимания и глубокой печали.

– Я тоже. – Она поджала губы и, я готов был поспорить, старалась тоже не разреветься.

Николь коснулась моей руки, протянула салфетку:

– Все должно было быть по-другому…

Она дождалась, пока я успокоюсь, и внимательно наблюдала, как я переворачиваю фото.

– Это Аня?

На фото был я, совсем еще ребенок, с небольшим свертком на коленях, который старательно поддерживал одной рукой, а во второй держал бутылочку с молоком. Лицо у меня было настолько важным и серьезным, будто я выполнял сверхсекретную миссию, от которой зависела судьба человечества. Из свертка удивленными голубыми глазами на меня смотрело почти лысое чудо с несколькими едва показавшимися светлыми волосиками.

– А? Да, не самое ее лучшее фото. – Николь улыбнулась, отбросив фото и открывая глазам следующее. На нем я сидел под елкой в костюме лиса, в смешной такой шапке, жилетке и шортах, а маленькая Аня сидела рядом в костюме зайца.

– Где она сейчас? Она жива? – без всякой надежды прошептал я.

– Буду с тобой откровенна. Наше с тобой общение крайне опасно. Для нас обоих. Поэтому я не могла показаться раньше… Поэтому же я не могу забрать тебя или остаться.

– Звучит так, словно ты боишься меня…

– Я работаю в пятом секторе. Мне пришлось отказаться от мечты, чтобы помочь тебе выбраться. Мне это семьи стоило…

Ее слова били в самое сердце. Я чувствовал огромную вину за все, что произошло из-за меня. За отца, мать, тетю, Аню…

– И мне ничего не жалко для тебя, поверь, – продолжала Николь. – Но, забрав тебя к себе, я рискую именно тобой. Я пришла к тебе, чтобы мы закончили начатое. Тебе надо забрать Аню и покинуть купол, чтобы жить нормально. Здесь тебе не суждено обрести покой. Вам обоим.

Меня наполнила бессильная злоба. Это несправедливо, мы никому не желаем зла! Почему мы не могли бы остаться и жить здесь, как нормальные люди?

Спустя несколько секунд красная пелена, застилающая глаза, порозовела, а затем исчезла полностью, открывая взору полный сочувствия взгляд Николь. Конечно, я прекрасно понимал, что она права, и даже знал почему, но все же…

– Почему сейчас?

– Потому что именно теперь вам нужно найти ее отца. Если он, конечно, жив… Причем одним. Но, думаю, вы уже достаточно взрослые и справитесь с этим.

– Но за куполом ведь нет жизни! Что мы будем там делать?

Она опять тяжело вздохнула и мягко придвинула ко мне тарелку с пончиком, напоминая, что я собирался поесть.

– В теории… ее отец живет в поселении за куполом. Ты и Аня, вы способны жить за этими чертовыми стенами. Есть информация, что, вероятно, ее отец все еще ищет вас.

– Ха-х. Это невозможно! – Я было улыбнулся этой наивности, но сразу осекся, наткнувшись на суровый взгляд тети. – Что, правда?

Она лишь слегка кивнула.

– Ладно, допустим. Я бы с удовольствием выслушал, откуда получена такая информация. Но как мне найти Аню? И что я ей скажу? Она‐то меня вряд ли помнит… В каком детском доме она была?

– Она не была в приюте. Ее забрала семья военных. Еще до распределения.

Я сглотнул ком в горле, пытаясь унять зависть к ее наверняка счастливой жизни.

– Тогда на кой черт мне ей мешать?

– Почему мешать? Дюк, ты…

– Я не буду этого делать. Если это все, то я пошел. – Я встал со стула и был готов уже направиться к выходу, когда на стол опустился торт-мороженое, украшенный горячей глазурью, застывшей на холодных сливках.

– Извините за ожи…

– Упакуйте, – требовательно отрезала женщина, обращаясь к дочке хозяина. Вздрогнув, та поспешила выполнить просьбу, мало чем отличающуюся от боевого приказа. Что вновь не ускользнуло от моего внимания.

– Дюк, выслушай меня!

– Нет. Я не стану портить жизнь девочке в надежде на мифическое стечение обстоятельств, потому что вы когда‐то что‐то там задумали.

Я направился к стойке, где девчонка торопливо обвязывала коробку с тортом цветной лентой. Размышляя над услышанным, я с интересом стал наблюдать, как она, ловко подхватив картонку под основанием торта, перетянула дно фирменной коробки, украшенной пончиками, и накинула крышку. Вручив ее мне, улыбнулась в ответ на мой кивок, означавший «спасибо», и быстро убежала на кухню. Я повернулся к выходу, но едва сделал шаг, как рука тети остановила меня.