Марго слушала, как Кит удаляется, слышала тихий щелчок закрывающегося замка на задней двери и шаги матери по саду.

В школу в последние дни летнего семестра Марго не ходила, сказавшись больной. Вместо этого она часами лежала в своей постели, уткнувшись в стену, разглядывая цветы на обоях. Кот сворачивался калачиком где-то у нее в ногах. Она сама во всем виновата. Когда по ночам представляла, как целуется с ним, прижимая к своим губам сжатый кулак. Ей хотелось отмыться дочиста, напрочь стереть эти предательские губы, отрезать эту дурацкую руку.

«Видишь, что ты делаешь со мной?»

Она сама позволила этому случиться. Ее пожирал привычный уже стыд: никогда и никому нельзя рассказывать об этом. Как же ей хотелось, чтобы мистер Хадсон заметил ее… поцеловал ее. Все это она устроила сама. Поэтому должна спрятать весь этот ужас подальше, поглубже.

«О ком ты думала, Марго?»

«Скажи мне, чего ты хочешь, Марго?»

«Тебе это нравится?»

Каждый из тех моментов, вспоминая, она пыталась превратить во что-то хоть чуточку более приятное, во что-то романтичное. Сделать это не таким, каким оно было на самом деле. Но она не могла ничего поделать с собой. Может, он все-таки любил ее? Но нет. Она помнила только его руки, хватающие ее за волосы, только боль от впивающегося в бедра стола и омерзительный вкус его языка у себя во рту.

В конце августа пришло письмо с результатами выпускных экзаменов за среднюю школу. Почти все «отлично». И «Драма и театральное мастерство» — тоже. Стоило бы порадоваться, но она не могла. Все это уже, казалось, не имело никакого значения.

— Разве ты не собираешься отпраздновать со своими друзьями? — удивилась Кит.

— Что-то не хочется.

Мать нахмурилась, подошла к холодильнику и достала оттуда бутылку шампанского.

— Мои французские издатели прислали на прошлой неделе. Давай выпьем по бокальчику? — предложила она. — Отпразднуем. Ты это заслужила Я горжусь тобой. Мы все такие.

Марго через силу заставила себя отпить немного из бокала. Сладкий напиток осел на языке напомнив такой же тошнотворный вкус пунша и яблочного сидра. Тепло разлилось внутри, лопающиеся пузырьки притупили боль. Когда Кит вернулась в свою студию, Марго достала из холодильника бутылку и налила себе еще бокал. Она пила быстро, пока не выпила почти все.

Наверху, в приглушенной тишине дома, ей было страшно. Она долго смотрела на свое отражение в зеркале ванной. «Ты такой спелый персик. Ты прекрасна». Она разглядывала свое лицо, борясь с желанием впиться в него ногтями, расцарапать его.

В комнате Евы она легла на аккуратно застеленную кованую кровать и, прижав к груди одну из подушек, наконец дала волю слезам. Как же ей хотелось, чтобы сейчас рядом с ней оказалась Ева, с ее спокойствием и практичными советами. Она бы точно знала, что сказать и что сделать. Но вместо нее здесь была только тишина. Только мучительное одиночество.

В нижнем ящике комода она обнаружила кучу старой одежды Евы — футболки, спортивные штаны, серую толстовку с капюшоном, которую, как она помнила, Ева надевала в «те дни», когда ходила по дому хмурая, прижимая к животу бутылку с горячей водой. Марго поднесла толстовку к лицу и вдохнула забытый аромат старшей сестры. Почувствовав себя немного успокоившейся, она на тянула толстовку на себя. Ей понравилось это ощущение — она утонула в ней, спряталась.

Пустота в комнате Люси чувствовалась еще сильнее. Вся энергия и импульсивность сестры, казалось, стали еще очевиднее оттого, что ее здесь нет. Марго ощущала себя здесь точно в машине времени все ют же привычный подростковый бардак с ворохом памятных вещей. На стенах старые плакаты с бойз-бендами, фотографии самой Люси со школьными спортивными трофеями и командами-победителями. И еще одна фотография, сделанная давным-давно. Они втроем сидят на пристани и смотрят в воду. Она не помнила, как их сняли, наверняка это был отец. Ей здесь лет шесть или семь. Она посмотрела на девочек, которыми они были когда-то, и отвернулась.

Люси оставила здесь так много своих вещей. На столе в беспорядке валялись ручки и блокноты, старые флаконы с лаком для ногтей, книжки в мягких обложках. Билеты в кино и губная помада, ожерелье из бисера и наушники. Возле пыльной лампы, рядом с валяющейся бутылочкой масла пачули Марго заметила перочинный ножик. Она взяла его, взвесила на ладони, выщелкнула лезвие и поймала им свет. В памяти сразу всплыл тот момент у ручья в саду, когда Люси вырезала им инициалы на старом дереве. Нож был холодным и твердым. Она сунула его в карман толстовки и вышла из комнаты.

День был пасмурным и прохладным. Кит наверняка сидела у себя в студии, работала над своим драгоценным текстом. Натянув капюшон на голову, Марго повернулась и пошла по дорожке подальше от дома, подальше от реки.

То ли от выпитого шампанского, то ли от того, что капюшон, до сих пор хранящий запах Евы, натянут слишком глубоко, то ли из-за странного оцепенения, охватившего ее тело, но все вокруг казалось каким-то приглушенным. Ее шаги… Звук проезжающих мимо автомобилей… Детский смех. Она ощущала себя так, будто попала в совершенно иной мир. Ирреальный.

Она совсем не знала, куда направляется. Она просто шла, опустив голову, отбивая шагами ритм, сжимая в кармане перочинный нож, который стал теплым.

И только оказавшись в знакомом тупике, она поняла, куда направлялась с самого начала. Черная входная дверь, красная машина на подъездной дорожке. Казалось, совсем недавно она стояла здесь со всеми остальными актерами, собираясь посмотреть фильм вместе с любимым мистером Хадсоном. Марго слышала, как кровь пульсирует в ее венах. Как перехватило дыхание. Она крепко сжала рукоятку ножа, шагнула вперед и нажала на кнопку звонка.

От его звука в доме пронзительно закричал младенец. Затем что-то проговорил женский голос, кто-то выключил телевизор и крикнул:

— Минутку.

Этот голос — голос его жены — вывел Марго из ступора. А может, не жена, а ребенок. Видя, как маячит тень за стеклянной панелью двери, зная, что вот сейчас она распахнется, Марго развернулась.

Она быстро спустилась по ступенькам и вышла на подъездную дорожку. Оказавшись возле машины, она вытащила из кармана нож, воткнула его кончик в яркую поверхность и провела длинную резкую полосу.

— Эй, — услышала она за спиной женский крик, но не обернулась.

Она даже не побежала. Только со стуком уронила ножик на тротуар и быстро пошла прочь, ссутулившись, зарывшись лицом в капюшон толстовки, пока не повернула за угол. Но и там она не сбавила шаг. Больше никакого оцепенения, наоборот — только живая, клокочущая, горячая ярость.

До самого конца лета Марго не выходила из дома, отклоняла приглашения на все вечеринки, купалась в реке. Она не ездила в город, чтобы не наткнуться на друзей или, того хуже, на мистера Хадсона. Легче было оставаться дома, чем встретиться хоть с кем-нибудь.

К началу осени, когда пришла пора возвращаться в школу, она выстроила вокруг себя глухую стену, а то, что произошло, спрятала глубоко внутри. Она собралась с духом, приготовившись к встрече с мистером Хадсоном где-нибудь в коридоре или классе. Все уже произошло. Но больше она никогда не подпустит его к себе слишком близко.

Она никак не ожидала, что на первом же утреннем собрании им объявят о внезапном увольнении мистера Хадсона. Выступление завуча было кратким и не содержало каких-либо подробностей.

— Я знаю, что вы все будете рады поприветствовать миссис Эшкрофт, которая будет вашим преподавателем драмы и театрального мастерства. Я прошу вас сделать так, чтобы она чувствовала себя здесь как дома.

Марго оцепенела. Все остальные аплодировали новой учительнице.

Много времени не понадобилось. Уже к обеду старшеклассники перешептывались, передавали друг другу слухи и рассылали сообщения на мобильники.

«Грязный извращенец!»

«Это мерзко».

«Я всегда знал, что он ублюдок».