Он кивнул и сжал ее колено:

— И я.

Они лежат, свернувшись калачиком, в ее комнате, Том крепко обнимает Люси. Она разглядывает свое длинное свадебное платье, которое висит тут же.

— Кажется, все могло бы пройти гораздо лучше, — вдруг говорит она.

— В любом случае это было бы нелегко.

— Да уж.

— А ты все-таки смелая, раз рассказала им все. Горжусь тобой. Но что такое происходит с Марго.

Люси вглядывается в темноту.

— Мы все уже давно задаем себе этот вопрос.

Эта пьяная выходка в пабе, бешенство, в которое она пришла, когда Люси сообщила о том, что видела Эндрю с другой, та жестокая ярость, охватившая ее, как только Люси заговорила с ней о матери, когда они украшали шатер.

— Ее сложно понять. Она такая… сумасбродная. Никто из нас никогда не знает, что ей придет в голову в следующую секунду. Хотя, надо сказать, этот парень, который вдруг появился сегодня, это что-то. И такой симпатичный, правда?

— Я этого не заметил, — сухо отвечает Том.

— Ты что, ревнуешь?

— Я? К этому высоченному скандинавскому красавчику?

Люси смеется.

— Ты — единственный мужчина, который мне нужен, — говорит она, прижимаясь к нему покрепче.

Они снова молчат.

— Думаешь о том, как все пройдет завтра? — спрашивает он. — Нервничаешь?

— Да, — отвечает она.

— Все будет хорошо. У тебя же есть я. — Том гладит ее по волосам и обнимает за талию.

Она чувствует его дыхание на своей шее и прижимается к нему спиной, наслаждаясь его теплом и силой. В его объятиях она чувствует себя маленькой и хрупкой, точно яйцо в гнездышке. Через не которое время их дыхание выравнивается и замедляется. Она чувствует, что может потревожить его сон.

Лежа в его объятиях, она думает о предстоящем дне и обо всех людях, которые завтра соберутся. Она имела в виду именно то, что и сказала сегодня за ужином. Она хочет, чтобы этот день стал настоящим праздником любви и жизни. И никакой грусти.

Том начинает дышать глубже, его объятия ослабевают, он засыпает, постепенно отпуская ее.

Отпускать. Это то, чему она должна научиться. Откуда-то из глубины памяти вдруг появляется одуванчик с белой пушистой головкой. Они с отцом на лужайке в Уиндфолзе дуют на нее.

— Вот так, Люси, — говорит отец, склонившись над ней. — Сколько зонтиков с одуванчика ты сдуешь, столько времени покажут мои часы.

Она взглянула на него недоверчиво.

— Давай, попробуй еще.

Она подула снова. Пять.

— Это значит — пять часов, да?

Отец посмотрел на свои наручные часы и ответил ей, широко улыбаясь:

— Совершенно верно. Пять пополудни.

Люси нахмурилась:

— Но мы же только что позавтракали.

— Просто мы с тобой такие растяпы! Мы же все проспали! — И он подхватил ее на руки и защекотал так, что она взвыла от смеха, и семена одуванчика унесло далеко по ветру. — Смотри, Люси, — сказал он дочери, когда та перестала смеяться. — Смотри, они улетают.

Это воспоминание вызывает боль, ностальгию по тем временам, когда все казалось простым и незамысловатым. Когда если что и нужно было отпускать от себя, так это легкие зонтики одуванчиков.

Люси думает о том, что сообщила своей семье. О напряженности и страдании на лице Марго. Что же такое с ней происходит? Или произошло когда-то? Почему она никого из них не подпускает к себе? Почему не хочет разрушить эти глухие стены, которые выстроила вокруг себя?

— Том, — шепчет Люси в темноте.

Но в ответ слышит лишь медленное и ровное дыхание.

— Том, — пытается она снова, хотя знает, что он глубоко спит и не слышит того, что она хочет сказать ему, о чем хочет спросить.

Все это невысказанное и неспрошенное тяжко бродит внутри нее, не давая уснуть.

Прошлое

2009

25

Через пару дней после той вечеринки на пороге Уиндфолза оказалась коробка, обернутая золотой бумагой и перевязанная красной лентой. «Браво, Джульетта! Ты была великолепна. С наилучшими пожеланиями. Мистер Хадсон», — было написано в открытке.

Несколько раз перечитав ее, Марго развернула бумагу и обнаружила под ней коробку шоколадных конфет, какие в бесчисленном множестве продавались во всех магазинах перед Рождеством. Она долго сидела, глядя на них.

— О, как мило, — сказала Кит, проходя мимо. — Может, хотя бы это вернет улыбку на твое лицо.

Марго промолчала.

— Ты все еще плохо себя чувствуешь? Может, все-таки съешь одну?

Она покачала головой.

— Надеюсь, ты не сидишь на диете?

Марго подтолкнула коробку к ней:

— Забирай.

— Но они же твои, — озадаченно сказала Кит.

— Я не хочу.

Кит пожала плечами:

— Спасибо, конечно, дорогая, — и, выбрав треугольную конфету, отправила ее себе в рот. — Наверняка, когда ты будешь чувствовать себя лучше они тебе понравятся.

Марго взглянула на открытку: «Ты была великолепна». Омерзение снова начало растекаться по ее телу. Она глубоко вздохнула.

— Мам.

— М? — Кит все еще жевала.

— Ты помнишь вечер моей премьеры? — спросила Марго, сглотнув.

— Да, помню. И я уже извинилась перед тобой за то, что тогда забыла.

— Дело не в этом, — Марго покачала головой. — Кое-что случилось.

Она не знала, как рассказать матери о том, что на самом деле произошло. Было невозможно говорить об этом вслух. Но сейчас тот редкий момент, когда мать рядом, и Марго почувствовала, что может набраться смелости и рассказать ей. Но рассказать что? Если бы она могла объяснить, как это случилось, как она хотела… но хотела — чего?.. Чтобы ее заметили. Чтобы ее поцеловали. Не того, что случилось на самом деле. Нет, этого она совсем не хотела. Наверняка мать поймет.

— Кое-что плохое, — сказала она.

— Но мне казалось, что все как раз прошло хорошо. — Кит внимательно разглядывала картинку с конфетами на листовке-вкладыше, выбирая на чинку. — Настоящий триумф, как сказала мне магь Джейми Кингстона.

— Я не имею в виду спектакль. Я о том, что произошло потом. На вечеринке.

— О, — Кит наконец оторвала взгляд от листовки и пристально посмотрела на Марго. — Да, я как раз собиралась сама поговорить с тобой об этом.

Она уставилась на мать:

— Сама собиралась?

Кит положила листовку на стол между ними.

— Да, я все знаю.

— Знаешь? — Щеки Марго вспыхнули, но при этом она почувствовала некоторое облегчение. Хотя бы потому, что не придется объяснять ей все во всех ужасающих подробностях.

— Да. Правда, я не собиралась поднимать эту тему. Пока, во всяком случае. Ты же так великолепно сыграла в спектакле. Да и моя вина в этом есть, — Кит хохотнула. — Но раз ты настаиваешь…

Марго затаила дыхание.

— Очевидно, вы изо всех сил старались замести следы, но на пристани все-таки остались пивные банки, и по тому, в каком виде был мой стол, я поняла, что вы заходили в студию.

Марго нахмурилась.

— Я не возражаю, чтобы ты иногда приглашала к себе друзей, — сказала она, сурово глядя на Марго, — но могу ли я попросить тебя держаться подальше от моей студии? Это так важно — чтобы там все оставалось на своих местах. А если бы что-нибудь случилось с черновиком моего романа… — Кит передернулась. — Это была бы катастрофа.

От осознания того, о чем именно говорит мать, Марго пронзила новая боль. Катастрофа.

— Да. Ужасно. Прости.

— Так вот, я сообщаю тебе, что отныне моя студия закрыта для тебя и твоих друзей. Согласна?

Марго снова кивнула. Она не заходила туда с той самой ночи и вряд ли найдет в себе силы войти снова.

— Может, тебе все-таки стоит как-то сохранять свою работу, — тихо предложила она после долгой паузы.

Кит рассмеялась и закинула в рот еще одну конфету.

— Ты же меня знаешь. Я даже с дивиди-проигрывателем не могу справиться. И вообще. Старая дорога — лучшая дорога. Ну а если ты обещаешь держаться подальше от моей студии, то и сохранять работу не понадобится. Так что, считаю, проблема решена. — Она встала и сжала плечо Кит. — Спасибо за понимание, дорогая. Я обещаю, что заглажу свою вину, как только допишу эту книгу. И, знаешь, по большому счету в тот раз ничего особо плохого не случилось. Давай просто забудем об этом. Хорошо?