Этот дом, как и все графство, – настоящее смешение старины и современности. Много всякой техники: три телевизора, два видео, компьютер, картриджы с компьютерными играми, радио, системы хай-фай и всевозможные кухонные новшества. Но обои и ковры сохранились, по-моему, еще с довоенных времен – я имею в виду Крымскую войну. Изучая развешанную по стенам медную посуду и вязаные салфетки, я отмечаю про себя, что, когда мы будем делать очередную программу, бутафорам нужно пригласить миссис Смит в консультанты. Вся мебель и все мелочи в доме старомодны и, если честно, просто ужасны, зато безукоризненно чисты. Моя мать могла бы провести пальцем по верхнему краю гардероба и не найти повода для огорчения.

Поначалу я смущена настойчивым приглашением миссис Смит остановиться в их доме. Я не люблю жить в чужих домах. Иногда остаюсь на ночь у Джоша, но дома его родителей (обратите внимание на множественное число) такие большие, что можно не опасаться столкнуться на лестнице с кем-нибудь из его родни. Кроме того, эти дома нельзя назвать семейными. Его родители вместе только номинально, сводя на нет смысл слов «семья» и «дом». Чтобы избегать встреч друг с другом, они оба пользуются многочисленными просторными резиденциями. Если мать Джоша живет за городом, можно не сомневаться, что его отец в городе, а если он за городом, мать укрывается на своей испанской вилле. Вот оно, семейное счастье. Все же, несмотря на эти оговорки, я принимаю приглашение миссис Смит: мной отчего-то овладело неодолимое любопытство узнать о Даррене как можно больше, и я рада, что буду спать в его детской. Попутно я пытаюсь определить, пользовался ли этой комнатой кто-нибудь кроме Даррена. Линда заверила меня, что нет.

– В этой комнате было все, от мокрых простыней и до… мокрых простыней. – Она слишком много болтает.

Она толкает тяжелую деревянную дверь, и мы вдвоем втаскиваем мою огромную сумку в крошечную комнату. Как многие родители, миссис Смит с любовью хранила этот храм старшего сына. Мне словно дали прочесть дневник Даррена. Комната – это как отпечатки пальцев. У окна жесткая, неудобная на вид кровать. Значит, для юного Даррена сон был не так уж важен. Интересно, он по-прежнему такой? Еще здесь стоит древний гардероб и маленькая аудиосистема на подзеркальном столике. Для средних частот – думаю, двенадцати летний Даррен потребовал ее в компенсацию за ужасную мебель пятидесятых. На стене – плакаты, какие были в комнате любого парня, который рос в семидесятые годы и пережил застой в восьмидесятых. «Звездныйпуть», «Команда А» и «Старски и Хатч», еще Дебби Харри и Пэм Юинг. А остальное – это пещера Аладдина, Остров сокровищ и пещера Бэтмена. Тут тьма книг. Они заполняют подоконник и бесчисленные полки, а те, что не уместились, сложены вдоль стен неустойчивыми колеблющимися стопками до потолка. Тут все, от «Ежегодников Бино» до сборника Чарльза Диккенса из коллекции «Ридерз дайджест». У него широкий круг чтения: все книги зачитаны, и это единственное, что их объединяет. А на самом верху стоят модели, собранные Дарреном. По-моему, мать расположила их в хронологическом порядке: самые ближние к двери – детские, очаровательные в своей безыскусности ракеты и подводные лодки, сделанные из роликов от туалетной бумаги и коробок из-под кукурузных хлопьев. Затем Даррен перешел на эластичные ремни и ковши «Дэрили», на вертолеты и комбайны. Модели постепенно усложняются и увеличиваются, пока наконец не появляется тяжелая модель «Мекано» примерно трех футов в высоту и двух в ширину, она стоит в углу напротив двери.

– Это копия модели НАС А, – поясняет Линда. Наверное, догадалась, что я мало что понимаю, и стала бросать маленькие кусочки мрамора в ковши, которые оказались оборотным механизмом, приводящим в действие насос, запускающий двигатель, который запускает ракету, и так далее. Это завораживает. Гораздо сложнее, чем «Мышеловка».

– Он, наверное, долго его собирал.

– Ну да, долго.

– А что, друзей у него не было?

– Сотни, – она весело улыбается, не обращая внимания на мой скрытый выпад. – Но он всегда увлекался экологией и вселенной в целом, и…

– И зачем мы здесь. – Я с трудом сдерживаю смешок.

– Точно, – восторженно восклицает Линда. Она похожа на американцев – они тоже не понимают сарказма.

Она выжидающе улыбается, и мне, как ни удивительно, стыдно. Я бормочу:

– Как здорово, – и это честно.

Потолок – настоящее произведение искусства. Даррен расписал его под ночное небо. Я присмотрелась к созвездиям и поняла, что это Млечный Путь. Несмотря на неточности, он великолепен.

Линда смеется.

– Мама не стала закрашивать. Даррен его нарисовал, когда ему было тринадцать, и маме нравится.

Не могу понять, то ли эта роспись свидетельствует, что Даррен – самый грустный мужчина из всех, кого я знала, то ли, что он…

Самый удивительный.

Нет, он определенно неудачник.

Я выглядываю в окно, завешенное сверкающей белизны тюлем, убранным в складки сверхъестественной ровности.

– Это его домик на дереве?

– Да, мой. Я сам его построил, – отвечает Даррен. Я вздрагиваю и оборачиваюсь. Линда откровенно злится из-за того, что он разрушил наше женское общество. А я рада ему помимо собственной воли.

– Неплохой, – говорю я. – Большинство людей довольствуются одним этажом и обходятся без водопровода. – Но я широко улыбаюсь, давая понять, что под впечатлением. Даррен улыбается в ответ, и в кои-то веки он надо мной не смеется.

Мы возвращаемся в кухню.

Кухня – центр дома Смитов. Миссис Смит вручает мне огромную кружку крепкого сладкого чая. Я хочу ей сказать, что предпочитаю черный кофе или чай «Эрл Грей», но как-то возможности не представляется. Кухня гудит, точно улей. Включена местная радиостанция (у диджея очень странный акцент), работают сушилка, стиральная и посудомоечная машины. Тем не менее в раковине высятся горы грязных тарелок, а чистые сушатся на подставке. По крайней мере на двух стульях лежат кипы неглаженого белья. На других стульях спят толстые и ленивые кошки. Время от времени собака, старый Лабрадор, выскакивает из своей корзины и лает, услышав что-то во дворе. Поразительно, как он может слышать, что творится на улице, если я еле разбираю собственные мысли.

Беседа не прекращается ни на минуту. На самом деле, беседой это можно назвать только условно. Такое впечатление, что все говорят одновременно на разные темы и друг друга не слышат, но все (кроме меня) стараются отвечать на заданные вопросы.

Линда и миссис Смит все время предлагают мне какую-то еду, а я пытаюсь отказываться, но не могу. Приходится брать пирожки, пирожные и сэндвичи и просто оставлять их на тарелке. Чай уже выпит – он оказался на редкость вкусным. На кухню влетают Сара с мужем и детьми. Ребенка, что у нее на руках, Сара без церемоний сажает на колени к миссис Смит и обнимает брата. Две старших девочки – им от трех до девяти лет (не разберешь, если своих детей нет), – следуют этому примеру и лезут на колени к Даррену. Муж Сары тихо исчезает куда-то – наверное, идет смотреть телевизор вместе с мистером Смитом.

Кухня, прежде лишь слегка пузырившаяся, теперь просто кипит. Полцарства за бокал шампанского или за таблетку аспирина. В голове что-то пульсирует в такт всему этому шуму. Племянницы Даррена требуют их покружить, и Даррен их кружит. Сара просит чашку чая и спрашивает у матери, пекла ли та сегодня утром? Миссис Смит говорит, что пекла, – ах, вот чем так вкусно пахнет в доме. Миссис Смит качает ребенка на колене и кормит его, а другой рукой раскладывает гладильную доску, чтобы погладить юбку Линды.

Появляются Шелли и Ричард, снова радостные возгласы и поцелуи. Шелли привезла шоколадный торт, который тут же режут, не думая о том, пора ли уже есть или еще рано. Ричард предлагает Даррену переброситься мячом на заднем дворе. Шелли показывает своим будущим племянницам образцы тканей для платьев подружек невесты. Девчонки радостно визжат. Сара распаковывает продукты, вспоминая какой-то случай со школьным учителем ее старшей дочери, которую зовут Шарлоттой, и все между делом расспрашивают меня, кто я и для чего приехала.