Я снова поворачиваюсь к Фи и возвращаюсь к проблеме нравственного роста нации. Я знаю, что эта лицемерная щепетильность скоро будет забыта, но меня она раздражает.

– Знаешь что, Фи?

– Что?

– Эта пресловутая английская этика, проснувшаяся так необъяснимо… – я полна презрения, – …должна работать на нас.

– Ну и что?

– Как я и предполагала, все они не устояли. Все до одного. Мы живем в мире лжи. Неверность безгранична. Она свирепствует, не делая различий, и ранит тех, кто осмеливается доверять другим.

– Но это же отличная передача, – говорит Фи, не поняв, к чему я клоню.

– Но невеселая.

– Ну, да. Нам сегодня пришло письмо из Ирландии, с шелкопрядильной фабрики.

– Серьезно? – Этот пустяк меня моментально отвлек.

– Да. В прошлом году это заведение – забыла название – получило Королевскую награду в сфере промышленности и в поддержку экспорта. Видимо, спрос в этом году ощутимо снизился.

– Да что ты! – я довольна, а Фи не чувствует иронии. – Я знаю, что это огромная ответственность.

– Ответственность огромная, а история слишком долгая.

Иногда Фи меня просто убивает.

– Так о чем я говорила? А, да. На следующей неделе, пока я буду брать интервью, постарайтесь найти тех, кто – по вашему мнению – может устоять.

– Ты, кажется, сама говорила, что таких не существует, – возражает Фи.

– Вот и докажите, что я не права. – Она что-то нервничает. Я стараюсь быть тактичной. – Найдите неуверенных в себе людей, которые сами себе не нравятся, не говоря уж о других. Или отберите тех, кто так жаждет публичного признания, что не рискнет быть униженным.

– Как многообещающие политики?

– Да, или масоны.

– Ты произвела сенсацию! Ты просто чудо!

– Спасибо, Найджел.

– Где ты их нашла?

– Это было не так-то просто, ты уж поверь.

– Твой расчет был безукоризненным. Мы уже выпустили шесть шоу, и только когда появилась опасность, что измена станет предсказуемой, ты нашла пару, которая смогла устоять.

Я улыбаюсь ему. Я стараюсь выглядеть спокойной, но, если честно, я тоже довольна. Мы нашли пару, которая устояла перед этим соблазном. Эти люди меня удивили. Они устояли не потому, что бывшая оказалась занудой или знала все слова песен «Дюран Дюран», не потому, что обеспокоены состоянием текстильной промышленности, и не потому, что боялись, как бы их не поймали. А просто потому, что верны друг другу.

Любовь.

Они ею дорожат, И хотят всю жизнь быть вместе.

– Зеленые еще, – комментирую я.

– Зато программа получилась отличная, – добавляет Фи.

Именно. Они совершили переворот. Вот во что хотят верить люди. Это их манит. Я снова вернула им веру в вечное счастье.

Мы собираемся сделать большое специальное шоу. Мы оплатим самое роскошное венчание, ведутся переговоры об аренде Вестминстерского аббатства для съемок. Эти слова подразумевают, что не существует такого члена королевской семьи или потомка аристократического рода, которого бы мы не заполучили. Я хочу дать людям то, чего они ждут.

– А на следующей неделе мы сможем вернуться к изменам.

Сегодня двадцать четвертое декабря, поздний вечер. Я подняла голову от стола и заметила, что в офисе уже нет никого, кроме уборщика. На нем шапка Санта-Клауса и красный нос. Оказывается, нос его собственный. Я выключаю ноутбук и собираюсь оставить его здесь, чтобы не везти домой на Рождество. Звонит телефон.

– Кэс Перри, добрый вечер.

– Кэс, глупая девчонка. Что ты делаешь в офисе на Рождество?

– Привет, Джош. – Я слишком устала, чтобы говорить, как я рада, что он позвонил. – Я уже заканчиваю.

– Слава богу. Мы сидим в «Гусе и короне». Приходи, мы тебя ждем.

– С кем ты?

Джош называет несколько имен. Я смотрю на часы. Сейчас без двадцати девять, еще не поздно к ним присоединиться. Уж и не помню, когда в последний раз выпивала с друзьями.

– Отлично. Приеду через двадцать минут.

Меня охватило радостное предчувствие праздника, и я решила подарить уборщику бутылку солодового виски, присланную одним рекламодателем. Он так обрадовался этой малости. Я получила с десяток подобных подарков на Рождество и не могу разделить его восторг.

Вызываю лифт и, о господи, какое же наслаждение владеет мною, когда я покидаю офис. Стеклянный лифт, – не такой, как в «Шоколадной фабрике Уилли Уонка», – движется легко и плавно. Пока он везет меня вниз, я вспоминаю все детали следующего шоу. Я делаю это уже в сотый раз и знаю, что все в порядке, но все равно не могу о нем не думать. Привычка.

В здании темно, лишь горят огоньки сигнализации. Я прохожу по залам. В одном из них стоит ксерокс, там никого нет. В другом – автомат с батончиками «Марс» и кофеварка. В последней комнате всегда людно. Здесь бывает хорошо встретиться и поболтать о мужском климаксе. Сейчас тут никого. Все пошли домой – кто готовить индейку, а кто кормить жен байками. Я обменялась парой слов с секретарем в приемной, как и каждый год перед Рождеством. Мы говорим о том, как быстро прошел год, и это правда. Я была так занята, что не заметила, как прошла осень. Вот об этом я жалею, потону что, если бы меня спросили, я бы сказала, что осень – мое любимое время года. Я кивнула охраннику и направилась к огромным стеклянным вращающимся дверям. Я уже предвкушаю, как выпью водки с апельсиновым соком.

– Джокаста Перри, – разрезал тишину чей-то голос.

Я не успела ответить или понять, откуда он исходит.

– Вы знаете, что такое чувствовать себя униженной? Преданной? Вы знаете, что такое боль? Не думаю, что знаете, потому что у вас нет сердца.

Ей чуть за тридцать. Она, вероятно, сидела тут и ждала, но я не замечала ее, пока она не окликнула. У нее красивые крашеные волосы до плеч, вот только прическа никуда не годится. Двенадцатый или четырнадцатый размер одежды. Не уверена, что знаю ее, хотя лицо мне как будто знакомо. Так выглядят многие женщины.

Она направляется ко мне через фойе, подходит вплотную и тычет в меня толстым пальцем – ее просто трясет от ненависти, – и ремень сумки все время сползает у нее с плеча. Каждый раз, когда это случается, она прерывается на секунду, чтобы водворить его на место. Модный плащ, сумка от «Гуччи». Откуда я знаю эту женщину?

– Вы понимаете, что заставляет людей писать вам? Вы имеете об этом хоть малейшее представление? – Я смотрю на охранника и делаю знак, чтобы он не вмешивался. Кто бы ни была эта женщина, она явно уже хорошо отметила Рождество. – Наверное, нет. Сразу видно, что вы так себя любите, что не можете любить кого-то другого, и вообще неспособны чувствовать.

Раз я ее не знаю, вряд ли она знает меня. Даже мои друзья не сказали бы, что они меня знают. Какое право она имеет делать такие выводы? Так клеветать?

Хотя она права.

Она не кричит и не угрожает, но явно разгневана. Она владеет собой, но лишь настолько, чтобы показать мне, что она на это способна. Я мысленно перебираю свою картотеку. И наконец вспоминаю.

– Я знаю, кто вы. Либби, да? – Я протягиваю ей руку. Либби участвовала в одном из наших первых шоу. Она подозревала, что ее жених по-прежнему поддерживает отношения с бывшей подругой. И она не ошиблась. Я запомнила Либби, потому что у нее хороший вкус. Помню, она показывала мне подвенечное платье и платья для подружек, очень изысканные. Да, прекрасный вкус, который не распространяется на мужчин…

Она коротко кивает.

– Я боялась его измен, но я была с ним. А теперь я тоже боюсь, но уже одиночества.

Я коснулась ее руки. Она пахнет молодежными духами, похожими на «Фэйри Ликвид». Я даже засомневалась, что это Либби, ведь у нее был безупречный вкус. Подозреваю, что она выпила первую рюмку после работы, и джин в сочетании с рождественскими песнями из музыкального автомата сделал ее сентиментальной. Представляю, как приятели подначивали ее разыскать меня и поговорить. Одна или две ее действительно хорошие подруги, наверное, пытались ее удержать. Но, не сумев отговорить, они все-таки сделали доброе дело – попрыскали ее своими духами.