Беспокойные языки пламени, почти бесцветные в солнечный полдень, жадно лизали огромный кабаний череп. Толстая кость темнела, струйки чистого дыма выходили из глазниц и ноздрей. Иллур восседал на низкой скамье у самого очага, положив руки на колени ладонями вверх. Он был спокоен и серьёзен. Как и подобало в такой момент.

- Важно не оставить даже крупицы плоти, даже кровяного пятнышка на кости. Иначе гниль и тление осквернят образ и наоборот привлекут тварей.

Эйден кивнул, соглашаясь. Он заинтересовался планами Иллура ещё утром, когда тот погружал бурый, оскоблённый череп в большой муравейник. Но тогда знахарка утянула его за собой, пообещав, что интересное будет позднее.

- А это готовит Дарна. С ней поудобнее. Хотя, конечно, мог бы и сам, - рыжебородый растирал кисти густой мазью из деревянной плошки. При контакте с кожей сероватая масса медленно таяла, бледные лоскутки испарений поднимались вверх.

Спросив разрешения взглядом, Эден обмакнул в плошку палец. Растер мазь между большим и указательным. Чувствовался холод, будто взял в руки тающую льдинку.

- Перепалить тоже будет нехорошо, рассыпется, - с этими словами Иллур потянулся прямо в огонь.

Извлечённый кабаний череп тяжело ухнул о скамью. От массивной зачернённой кости исходил сильный жар. Эйден чуть отодвинулся. Он с интересом наблюдал, как рыжебородый примеряется и настраивается. Больше никого из селян не было поблизости. Никто не смел мешать.

- Кхаш! – утробно прорычал Иллур, резко прижимая раскрытую ладонь к покатому костяному лбу.

Отчётливо затрещало, сильнее пошёл пар. Спустя несколько секунд, он отнял от раскалённого черепа руку. На ладони вздувались бледные волдыри.

- Знаю, это простое колдовство, - тяжёлое дыхание не скрывало смущения в голосе, - но и оно помогает.

Эйден молча кивнул. Уже зная, что "кхаш" – означает страх, на одном из старых языческих наречий. Позже, помогая повесить кабаний череп на дерево неподалеку от деревни, он оценивающе вгляделся в такие же, явно висящие не один год. Расколотый медвежий, коронованный ветвистыми рогами - олений, волчий, успевший почти наполовину врасти в толстый ствол. И даже неизвестный, хищный и вытянутый, ощерившийся обломками длинных зубов. На каждом из них чуть поблескивал глянцевый отпечаток ладони, отчетливо выделяясь на закопченной кости.

- Тут надо по-другому смотреть. Ниже, как на четвереньках бежишь, - Курт присел на корточки, почти касаясь светлой бородой земли. Не трогая листьев, указал рукой на что-то, совершенно незаметное Эйдену.

- Некоторые тропы можно заметить, только ступив на них, - протянул в ответ юноша. Он действительно не видел указываемых следов, хоть и считал себя недурным, для мельника, следопытом.

Его спутник, высокий сильный мужчина лет сорока, здорово походил на какого-нибудь мудреца-отшельника. Спутанные волосы до плеч отливали блеклым золотом, кое-где разбавленным серебристыми прядями седины. Крупный, горбатый нос и глубокие морщины на лбу, точь в точь как у Иллура, выдавали кровное родство.

- Да, ты прав, - серьёзно кивнул Курт, после непродолжительной паузы. Миной и голосом давая понять, что мудрость сказанного не ускользнула от него.

Эйден промолчал. За несколько дней проведённых в деревне, он понял, что тишина, зачастую, звучит убедительнее слов. Более того – помогает скрыть улыбку, столь неуместную в подобных обстоятельствах.

- Так вот… туда, в молодой ельник, стягивается несколько оленьих тропок, - негромко продолжил Курт, - что, казалось бы, странно. Ибо делать им там совершенно нечего, опавшая хвоя забивает траву, колючие лапы хватают за рога. То бишь теснота, да ещё и не пожрёшь толком. Но эт только кажется, - здоровый бородач ступал мягко, совершенно бесшумно. Тёмные ели будто специально сторонились его. – На деле – это хорошее место для молодняка с мамками. Их не видно, хуже слышно, да и в непогоду укрыться можно. Вот тут их и стоит брать. Особенно по утру, с первыми лучами.

Они тихо брели дальше. Накануне ночью шёл дождь и теперь медленно сохнущий лес искрился множеством крохотных бликов. Кустарник, терявший всё больше листвы, напоминал тёмную, забитую мусором паутину. Лёгкий шаг опытного охотника походил на волчью трусцу. А неровная хромота Эйдена – на ковыляние стреноженного коня. Тем не менее - юноша был доволен. Внимание Курта можно трактовать по-разному, но в любом случае оно было приятно, а его пояснения и советы – полезны. Чем вызвано такое отношение парень догадывался. Но на что оно может намекать – стеснялся признаться даже себе.

- Спросишь – почему гну аж такую? – лесовик без видимого усилия, аккуратно и плавно, загибал к земле молодое деревце. – На зайца, и правда, хватило бы поменьше. Но таких силков только у меня десятки, пока все проверишь – ноги собьёшь. А охочих до свежей зайчатинки немало, - говоря это, он прилаживал веревочную петлю посреди неприметной тропки. – К счастью - не многие из них смогут тушку достать, если её на высоту человеческого роста вздёрнет. А вздёрнет так гладко, что ушастый и пискнуть не успеет. Мои силки воском смазаны, от того и полны чаще других. И верёвка хорошая, ровная, с тонкой шерсти ссучена. Каська сама плетёт.

Уступая лёгкому ветерку, на землю изредка падали листья. Сырая земля пахла дождём и хлебом.

Ночь. Короткое, мягкое на ощупь слово.

Эйден лежал с широко раскрытыми глазами, вглядываясь в густую тьму. И дивился тому, насколько разной она бывает. Мысли и образы, приходящие с темнотой, не давали покоя. И если не так давно, лежа под раскидистой елью один на один с шелестящей чащей, он закрывал лицо руками, лишь бы не видеть переливов пугающей черноты, то теперь - боялся лишний раз моргнуть. Опасался пропустить лёгкое колебание матерчатого занавеса, сероватым пятном выделявшегося в ночи. В довольно просторной, по здешним меркам, хате - было очень тихо. Только пробыв здесь достаточно долго – получалось разобраться в хитросплетении приглушённых звуков. Крытая соломой крыша легко потрескивала, будто топорща шерсть под прикосновениями слабого северного ветра. Осторожная, чудом уцелевшая мышь, боязливо грызла что-то в поленнице, замирая при каждом шорохе. Ровно и практически беззвучно дышал Курт, растянувшись на узкой, затянутой шкурами лежанке в углу. И мучительно редко слышалось шевеление за занавесом, отгораживающим небольшую часть хаты.

Однако, Эйден знал, что она тоже не спит. Лёгкое прикосновение к ткани с обратной стороны было практически невозможно заметить. Но, пожалуй, заснуть было ещё сложнее. Огромные, цвета летнего неба, глаза Касии - будто и сейчас смотрели на него. Эйден размышлял о глупой застенчивости, особой форме страха, не позволяющей взять то, что предлагают почти в открытую. Вспоминал ту, другую, сильную и разнузданную. Единственную, переступившую через его страх и врезавшуюся глубоко в память. Пусть и ставшую невольной причиной всего последующего кошмара.

Мягкий, чуть слышный вздох прозвучал так, словно раздался у самого уха, вытягивая парня из тёмного омута воспоминаний.

В лесном селении время шло по-своему. Не быстро и не медленно. Оно словно проходило мимо, практически не затрагивая лесовиков. А те были увлечены своими повседневными заботами и тоже, казалось, совершенно не задумывались о времени. И Эйдену, привыкшему считать часы, дни и недели, такая размеренная жизнь пришлась по душе.

После трудностей и лишений последних месяцев – охота, собирательство и прочие мирные хлопоты, были только в удовольствие. Помогая старой Дарне в приготовлении мазей, отваров и настоек – он каждый день узнавал что-то новое о травах. Свойства и возможности некоторых вызывали искреннее восхищение. Обходя округу вместе с охотниками, Эйден учился читать следы и ставить ловушки. На крупного зверя он не ходил, не позволяла раненная нога, да и что уж тут скрывать, не было особого желания. Хотя однажды, они вместе с Иллуром кое-как дотащили до деревни крупную олениху, угодившую в яму-западню. Тогда все смеялись, ведь у них было всего две здоровых ноги на двоих. Смеялись, разумеется, по-доброму. Иначе над Иллуром было нельзя. А значит и над его молодым колдуном – тоже.