Еще отчетливо Бакалейников видел, как крючковато согнулись пальцы и загребали снег. А потом в темной луже несколько раз дернул нижней челюстью лежащий, как будто давился, и разом стих».

Бежали, отступали петлюровцы, одетые в черные балахоны.

«…У белой церкви с колоннами доктор Бакалейников вдруг отделился от серой ленты и, не чувствуя сердца, на странных негнущихся ногах пошел в сторону прямо на церковь. Ближе колонны. Боже, все заколочено! Нет ни души. Куда бежать? Куда? И вот оно сзади, наконец, страшное:

— Стый!

Ближе колонна. Сердца нет.

— Стый! Сты-ый!

Тут доктор Бакалейников — солидный человек — сорвался и кинулся бежать так, что засвистело в лицо.

— Тримай! Тримай його!!

Раз. Грохнуло. Раз. Грохнуло. Удар, удар, удар. Третья колонна. Миг. Четвертая колонна. Пятая. Тут доктор случайно выиграл жизнь, кинувшись в переулок. Иначе бы в момент догнали конные гайдамаки на освещенной, прямой, заколоченной Александровской улице. Но дальше — сеть переулков кривых и черных. Прощайте! В пролом стены вдавился доктор Бакалейников. С минуту ждал смерти, разинув рот и глотая раскаленный воздух. Развеют по ветру удостоверение, что он мобилизован в качестве врача “першего полку синей дывызии”. На случай, если в пустом городе встретится первый красный патруль…»

Дома Тася и Варя, обмирая от страха, ждали хоть каких-то вестей от пропавшего Михаила. Николка и Сынгаевский бегали по городу, пытаясь что-то узнать о нем. Никаких следов. Армия Петлюры отступила и, видимо, забрала доктора. Если не хуже…

Около трех ночи в квартире Булгаковых залился звонок.

— Ну я ж говорила! — крикнула Варя. — Перестань ты реветь, перестань, Таська.

Тася сорвалась и полетела открывать.

— Боже ты мой, лицо белое… Ты ранен? Где, где?

Михаил тупо посмотрел в зеркало и улыбнулся. Криво, дернув щекой. Затем поморщился, с помощью Таси стащил пальто и, ни слова не говоря, прошел в столовую, опустился на стул и весь обвис, как мешок.

Михаил обвел глазами тихую столовую, остановил мутный взгляд на самоваре, несколько секунд вглядывался в свое искаженное отражение в блестящей грани.

— Да, — наконец выдавил он из себя бессмысленно.

Тася, услыхав это первое слово, решила спросить:

— Слушай, ты… бежал, конечно?

— Вы знаете, — медленно ответил Михаил, — они, представьте, в больничных халатах, эти самые синие-то петлюровцы. В черных…

Еще что-то хотел сказать, но вместо речи получилось неожиданное. Он всхлипнул звонко, всхлипнул еще раз и разрыдался, как женщина, уткнув голову в руки.

— Бандиты… но я… я… интеллигентская мразь! — сказал неизвестно к чему.

И распространился запах эфира. Варя дрожащими пальцами начала отсчитывать капли в рюмку.

В ночь на третье февраля Михаил пережил сильное нервное потрясение — неделю пролежал, бормоча что-то невнятное про все ту же интеллигентскую мразь.

Город уже заняли красные. Это было их второе явление в Киев, переполненный бегущими к югу от большевиков людьми.

«Большевиков ненавидели… ненавидели по ночам, засыпая в смутной тревоге, читая газеты, в которых описывалось, как большевики стреляют из маузеров в затылки офицерам и банкирам. И как в Москве торгуют лавочники лошадиным мясом, зараженным сапом. Ненавидели все — купцы, банкиры, промышленники, адвокаты, актеры и домовладельцы, кокотки, члены Государственного совета, инженеры, врачи и писатели».

Когда красные первый раз взяли город, их ненавидели и боялись. Боялись массовых расстрелов, поджогов — «классовой чистки».

Второй приход большевиков был отмечен заколоченными витринами, закрытыми воротами домов и пустыми улицами.

Киевляне сидели по домам, опасаясь высовываться и попасть в облаву. Новая власть заставляла жителей города выходить на работу, дабы оживить торговлю, почту, телеграф. У Таси была справка о туберкулезе. А доктора Булгакова красные не тронули. Переждав несколько дней, он продолжил заниматься частной практикой.

Куда подевались продукты и товары, изобиловавшие при немцах? Магазины и лавки были закрыты, рынок едва торговал по немыслимым ценам. Тася с сестрами Михаила ходили по селам, выменивая вещи на крупу:

Вернувшись, рассказывала со смехом, как деревенская баба, пересмотрев продаваемые Тасей платья, ткнула пальцем в браслет на ее руке: «Я оце хочу!»

— Соображает баба, нашим счастьем прельстилась.

Михаил странно посмотрел на украшение:

— Эта вещица непродажная, как неразменный золотой. Учти, Таська, ее потеряешь, а с ней и меня.

…Город, и особенно интеллигенция, ждали белых. И дождались. С хлебом-солью встречали восседавшего на белом коне генерала Бредова. На следующее утро в город вернулась жизнь: открылись магазины, кафе, вмиг засияли заколоченные при Петлюре и большевиках витрины. У дверей ресторанов выросли швейцары. На улицы вышла нарядная толпа. Однако вслед за эйфорией возвращенного благоденствия последовало разочарование. Белые проводили обыски, аресты, выявляя большевистских приспешников. Многие склонялись к мысли, что власть красных, может, и к лучшему, ведь нужна же была встряска России? Но недолго жили иллюзии.

— …Это невозможно. Невозможно, я говорю! Слухи, враки! Не может быть! Не верю! Не хочу верить! — Иван Павлович Воскресенский прямо из передней, не замечая открывшего ему Ваню, прошел в гостиную Булгаковых. Галстук съехал набок, лицо в красных пятнах. — Варя дома валерьянку пьет, а я говорю — невозможно! Потому что ежели такое возможно, то уж… извииите… — Он развел руками и упал на стул, промокая носовым платком взмокший лоб.

Вся семья была в сборе. И тихо было, как на похоронах.

— Мы уже знаем. Это правда, — сказал Михаил, получивший страшное известие от Сынгаевского, снабжавшего верной информацией. — Романовы уничтожены. Варварски, немыслимо, жестоко. Все. С врачом и челядью. — Михаил, несмотря на июльскую жару, приложил ладони к изразцам холодной печи. — Морозит как…

— А у нас билеты на Вертинского. В летнем театре выступает… Пропали… — пролепетала Тася.

— Тебе… тебе никого не жалко! Это живые люди, дети! Это монарх — помазанник божий! И вообще… — Он повернулся лицом к находящимся в комнате. — Что можно ждать теперь от этих…

— Звери! Звери! — рыдала Варя. — Наследник — совсем мальчик. А девочки, девочки-то в чем виноваты?.. Господи!

— Этот шаг, — внятно и раздельно произнес Михаил, — это страшный шаг. Против народа, против Бога. Против всего, что есть человеческого в человеке. Большие испытания будут еще. «Третий ангел вылил чашу свою в реки и источники вод; и сделалась кровь».

В августе прошел слух, что возвращается Петлюра. Булгаковская молодежь ушла прятаться в лес. Нашли сторожку с печью и, замирая от страха при каждом шорохе, стали ждать. Убийство петлюровцами жида, запечатлевшееся пожизненным кошмаром в памяти Михаила, не оставляло сомнения, что подобная участь постигнет всех их, стоит лишь попасть в руки убийц. С заветной браслеткой на запястье, он мрачно смотрел на августовскую плодоносную щедрость природы, в душе прощался с выпавшей ему в жизни радостью. Подошел, обнял Тасю:

— Все же и хорошее было. Не все же мы испоганили? А? — вопросительно заглянул в ее глаза и вдруг поцеловал в губы.

Через неделю пришло известие — белые взяли город!

И вот они снова стояли в гостиной своего дома, крестясь на родные стены, — изголодавшиеся беженцы.

— А это что за погром? — Михаил позвал Тасю в спальню, включил стоявшую на тумбочке лампу. Яркий свет обнажил убогую картину бегства — хаос раскиданных, брошенных в спешке вещей.

— Собиралась, торопилась, побросана все. — Тася подбирала с пола какие-то бумаги и тряпки.

— Абажур! Зачем ты сорвала с лампы абажур? Запомни, этого ни в коем случае делать нельзя. — Михаил нахлобучил на лампу розовый колпак, и в комнату вернулось покойное тепло.

Позже Булгаков напишет: «Никогда, никогда не сдергивайте абажур с лампы! Абажур священен. Никогда не убегайте крысьей побежкой на неизвестность от опасности. У абажура дремлите, читайте — пусть воет вьюга. — Ждите, пока к вам придут».