— Не надо пирожков! Спасибо, ничего не надо, я не голоден. Я… я сейчас же, с радостью!.. — В голубых глазах вспыхнул восторг. — Сегодня Киев чудесен… Сегодня большой праздник.

— Какой же? — подняла брови тетя Соня.

— Это так… Наш, особый, — смутился Михаил.

Перед зеркалом в прихожей Тася пригладила волосы. Осталась недовольна своей бледностью и сонным взглядом. Этот отличник, конечно, очень мило предложил себя в гиды. И, разумеется, будет стараться показать город. Но… ведь это не он. Не тот единственный, предназначенный судьбой, для которого все — весна, радость, цветение, — вся она, Тася, с ее мечтами, преданностью, нежностью. Со всей ее едва начавшейся жизнью.

— Молодые люди, миль пардон! — окликнула с балкона удалявшуюся по улице пару Софья Николаевна — Надеюсь, вы достаточно легкомысленны и юны, чтобы обращаться друг к другу на «ты»?

— Мы чрезвычайно серьезны. Но… — Михаил состроил виноватую гримасу. — Извини, теть Сонечка, но ужинать нас не ждите!

Она хотела возразить, но их и след простыл. Припустили, верно, во всю молодую прыть. Софья Николаевна села в скрипучее кресло и предалась размышлениям.

Лет через десять этот блондинчик станет неплохой партией. Прекрасное воспитание, великолепные задатки. Афанасий Иванович, царство ему небесное, профессор духовной академии, был отличным отцом. Красавец, чистейшей души человек. Обожал детей. Не дал Господь долгой жизни. Варенька, родом тоже из духовного сословия, осталась вдовою с семью детьми — это в тридцать шесть-то лет! И как умно все поставила! Никаких роскошеств, погони за буржуазной помпезностью. При самых скромных доходах сумела так все организовать, что семейство слывет чуть ли не самым художественно образованным в городе. Пение, музыка, литература, театр! Нечетные субботы Булгаковых задают тон. К ним стремится попасть молодежь из хороших домов. И везде заводила Мишель. Шарады, пьесы, игры… Поет чудесно, на фортепьяно играет, а какой милый! Станет врачом, откроет частную практику… Уж у этого отбоя в клиентах не будет. И к дамскому полу, сразу видать, неравнодушен. Глаза-то, глаза-то так и загорелись! Десяток лет — и полгорода к Варе сватов зашлет.

Ураганный пробег по Киеву сразил Тасю сумбуром самых разных впечатлений. И ощущение было такое, что она совершила путешествие в далекую страну, полную ошеломляющих чудес. Покрытые брусчаткой улицы, электрические трамваи, похожие на движущиеся балконы в ажурных решетках, чудесные особняки — то в виде рыцарского замка, украшенного грифонами, то терема, вылепленного из шоколада. На центральных улицах нарядная толпа. Здесь сверкают витрины — ювелирные мастерские, полные зеркального блеска и сладких ароматов парикмахерские, манит глаз салон мадам Анжу, за окнами которого, словно застывшие в полете экзотические птицы, красуются самые невообразимые шляпки. У подъездов великолепных гостиниц, соревнующихся в звучности названий, непременно иностранных: «Франсуа», «Метрополь», «Бристоль», вазоны цветов, швейцары в золотых галунах распахивают перед гостями тяжелые двери, снуют мороженщики с чанами на головах, на тротуарах, в тени каштанов и кленов, манят столики кафе под полосатыми зонтиками. А дамы, чинно вышагивающие по Крещатику, — прямо модные картинки!

Еще фонтаны, парки, памятники, няни с нарядными колясками, сидящие на скамейках v ярких клумб, зелень газонов, лежащих коврами подбелы-ми туфельками играющих в серсо кисейно-ажурных девочек. Взлетают обручи, прыгают кудри, прихваченные длинными атласными лентами. — зелень, солнце, блеск!

А самое замечательное заключалось в том. что все это великолепие располагалось на террасах, спускающихся уступами к мощно несущему темные воды Днепру. И стремилось ввысь, туда, где в синеве ясного неба золотом сверкали купола соборов.

Михаил рассказывал Тасе истории обо всем, чего только ни касался взгляд. Он словно торопился околдовать ее своим восторгом, заразить своей радостью.

— Эх, Киев-город! Город чудесный, город прекрасный! Вон там лавра пылает на горе, а Днепро, неописуемый свет! Травы! Сеном пахнет! Склоны! Долы! — Он нагнулся над парапетом смотровой площадки и вдруг резко обернулся к ней: — Таня, ты просто не понимаешь, какой сегодня особенный день. Май — это мой месяц. Я родился в мае! Это же чудно! Можешь не сомневаться, именно этим месяцем, а не январем начинается год, начинается жизнь вообще. Первыми в киевских садах зацветают абрикосы, а потом буйное цветение садов и парков охватывает весь город. И кончается это празднество цветением каштанов… Сюда собираются перевести столицу, и не только Российской империи, а всей Европы. Конечно, это будет не так скоро. Ты улыбаешься, ты мне не веришь. Таня?

— Я просто улыбаюсь. Улыбаюсь, и все! Хотя… Каштаны уже цветут вовсю. — Она посмотрела на розовеющие в густой листве свечи. — И от мая осталась совсем капелька.

— Но ведь ты же скоро не уедешь? Пойми, это невозможно! Должно произойти нечто чрезвычайно важное! Только не спрашивай сейчас. Это тайна.

Она вопросительно посмотрела на него, и он опустил глаза.

Тася слушала своего нового знакомого и не знала, смеяться или удивляться. То ей казалось, что он подшучивает над ней, то было совершенно очевидно, что юноша распустил хвост павлином и старается изо всех сил ей понравиться.

— И еще тебе важно знать кое-что. Вот вернешься и будешь всем рассказывать. В Киеве самые благоустроенные, самые лучшие бесплатные приюты для неимущих матерей и младенцев. Честное слово! Хочешь, пойдем посмотрим, у меня мать там работает! Нет, лучше потом. Вообще у нас тут самые щедрые меценаты. Разжиреет такой пузан — и ну подарки городу делать: то фонтан, то сквер, то гостиницу, то сиротский дом или больницу построит городу. И радости прет — прямо марш Радомеса из «Аиды» гремит. Помнишь? — Там, та-ра-ра-рам-там-там… — Он напел бравурный мотив.

— Я бы тоже что-нибудь подарила! Если бы была очень богатая.

— А что? Что ты подарила бы, Тася?

— Ой… Еще не знаю. Много всего хочется. Ну… Беседку над Днепром! Мраморную.

— Уже есть. И не одна. Мы завтра там будем. Именно! Завтра — у нас пикник на Днепре! Надо ехать утром. — Он взял ее за руки: — А подарок? Подарок городу?

— Ты такой быстрый, я даже не успеваю все осмыслить… Хорошо: театр, фонтан… Нет, лучше твое скульптурное изображение… — она прыснула, таким ошарашенным, совершенно мальчишеским стало его разгоряченное лицо. — Извини, я пошутила. Можно еще подумаю? Мы же не все осмотрели.

Он назвал ее Тасей, словно давнишнюю знакомую. А как смотрит! Втрескался! Честное слово, втрескался! Она поправила выбившуюся из-под шляпки волнистую прядь и взглянула из-под ресниц:

— А куда мы теперь направляемся?

— Вообще-то всем гостям прежде всего показывают Киево-Печерскую лавру. Вон золотые купола в небо врезались. Но я решил, поведу тебя в лавру только после того, как ты дашь мне клятву.

— Боже мой, — испугалась Таня, — у нас православная семья, и я… — она показала висящий на цепочке крестик, — на Пасху постилась и причащалась.

— Не в этом дело, — строго сказал Михаил. — Тебя бы пустили в лавру, даже если бы ты была арабской принцессой. Ты должна сделать вот так, — он показал перекрещенные пальцы правой руки, — и сказать: «Самый лучший город мира — Киев! Клянусь!»

— Ой, да хоть сейчас… Знаешь, я ведь вообще мало где бывала.

— Тогда клятву ужесточим: «И даже побывав во всех без исключения странах, смогу присягнуть…»

Тася была готова произнести ужесточенный вариант, но Миша остановил ее, охваченный новой идеей:

— Не сейчас! Сейчас я тебя в лавру все равно не поведу. Я поведу тебя… Угадай! Да нет, никаких музеев. Хватит бегать по городу, пора и честь знать. Я приглашаю вас, очаровательная Татьяна Николаевна, отобедать со мной в одном из самых экзотических мест города. Вам повезло, мадемуазель! Перед вами тонкий знаток красивой жизни. Вы… Вы любите красивую жизнь?

— Жутко люблю!.. Ну как в фильмах с Верой Холодной. Колонны такие, ковры и занавеси сплошь золотые! А она шикарная женщина! И вообще… Ты любишь ходить в кино?