86
Чернокнижник[38]
Досюль жил мужик да баба, а мужик был цернокнижьник. «Старушка, если буду померать, «Одна ль ты в избы», — спрошу, скажи, што одна». Ну, и жили оны пожили. Стал померать и закрыцал: «Одна-ль ты в избы?» Она говорит: «Одна». Потом глядит: у него рука выпала, потом нога, она и на пецьку забралас; ён и скочил, стоячи стал и к пецьки приходит и говорит: «Не уйдёшь». Она возьметь полено, ему бросит в зубы, у него поленья так, что в пыль летят вси; потом поленья перестали; потом она прямо с пецьки соскоцила и в цюлан, цюлан заперла, он в след: «Не уйдёшь». Потом к дверям приходит, давай двери грызть, дыроцьку прогрыз, туды зглянул: старуха там. «Не уйдёшь», — говорит.
Потом погрыз, погрыз и голову запихал. «Не уйдёшь», — ей говорит. Она всех святых помнит там. Давай аща грызть, чтобы влезть туды. Потом седой старицёк приходит в сени и тростью его по спины ударил, ён и упал. Старушки говорит: «Старушка, выходи оттуль, выходи; пойди в деревню на погос, — говорит, — везти найми, а сама не поезжай». Ёна в деревню ушла, охвотников выкликивать стала везти старика. Нашолся пьяныпошка за полштофа его везти. Ну, ему и сделали гроб. Заковали обруцям железныма его, тройку коней впрягли и повезли его, а вёрст трицять до погосту везти его (досюль так жили, это досюлыцина). Мужик полштофа выпил и сел на гроб, да поехал, да песенки еще поёт. Ехал, ехал, кони совсим не пошли, кони с жолтой пеной. У него хмель стал выходить, обруць лопнул, он с гроба вылетел, потом и побежал домой; бежит да слышит: обруци лопают последнии. Церьнокнижьник с гроба встал, крыкнул: «Не уйдёшь». Мужик на коленка и упал, делать нечего, взял, чашу прибрал, на дерево и встал. Глядит: бежит, фурскаэт и на дереви его увидил и рыкнул: «Не уйдёшь!» А мужик одва с дерева не упал. Он и давай дерево грызть, и дерево стал упадать, он за друго поймался мужик, дерево упало, он к вершины махнул. «Не уйдёшь», — говорит. Потом осмотрелся: в другом дереви ён, и давай на одно кряду грызть и к вершины не ходит. Мужик с деревом упал да и в ход, а он там грызёт, слышно, и до деревни недалёко заводит; глядит: он бежит и крыцит: «Не уйдёшь». Потом ригача близко, он в ригачу; только успел убраться: «Хозяин, сбереги», — скае. Ригацник хватит пыльник (камень в ригаче), да его этым пыльником, давай с ним возиться. Один пал в ригачу, другой пал за порог. Потом недосуг мужику, в деревню побежал, потом в деревни объявил, што церьнокнижник в ригачи лежит. Потом пришли артелью, в гроб (так) его клали, да артелью отвезли на погост, в ниць землю, и похоронили его туды.
87
Хлоптун[39]
Досюль жил мужик с жоной и в Питер уехал. Сказали жонки, што помёр; она об нём плацет: «Хоть бы мёртвый, значит, приехал, посмотреть бы». И приезжаэт домой. Она говорит: «Говорили, што ты помёр». «Нет, — он говорит, — соврали так». Да стали оны с ним жить да поживать, ей думаэтця всё, што он мёртвый. В деревни сделался покойник, ей охвота посмотреть, зовёт его туды посмотреть. Он говорить: «Нет, не пойду». — «Пойдём», — говорит. Ну и пошли. Приходят туды. Там с покойника этого тряпицьку снимают сродники, смотрят на него, а ей муж стоит у порога, усмехаэтця. Она на него смотрит, думаэт: «Што же он усмехаэтця?» Потом домой пошли. «Што же ты смеялся?» — спрашиваэт у него. Говорит: «Так, ницёго я». — «Скажи», — она скае. «Вот, скае, как тряпицьку снимут с него, покойника, а черьти пихаютця к нему в рут». Так она говорит: «Што же тут будя, што оны пихаютця». — «Ну, — говорит, — он хлоптун рудитця». Она говорит: «Што же он будет делать?» — «А сделаэтця, — говорит, — он пять годов живёт хорошо, потом буде йись скотину, людей». — «Так как же, — говорит, — его переведут, как он йись буде?» — спрашиваэт у него. Ну, потом он говорит: «А вот жеребець, который не кладаный, так обороть от него надо снеть от коня, да этой оборотью назад руку бить, ён и помрёт», — скаже. Ну, ёны тут жили-пожили, ему (мужу ейному) пятый год пошол. Она и боитця; говорит старику да старухи она, што «Не сын ваш есь, а хлоптун». Оны говорят: «Как так?» — говорят. Она говорит: «Так, что хлоптун». Она им росказала. Она говорит: «Последний год он живёт; он нас съес, — скаже, — надо тут, скае, обороть наведывать» (у кого есть). Ну оны обороть наведали, так што он последни дни живёт уж. Оны его посматривают, глядят, так уж он на дороги коров ее. Потом взяли эту обороть, назад руку его бить. Он упал. Говорит: «Сгубила ты меня», — говорит. Ну потом и вся.
88
Иван-царевич и серый волк[40]
Досюль был мужик да баба. Был у них сын одинакый. И потом ёны этого выростили, и он болшой стал. Потом его отець взял и говорит: «Ежели ты этой службы не справишь, мы тебе голову на плаху». Потом ён роздумался, роскруцинился и потом к бабушки в задворенки приходит на думу. Бабушка говорит: «Ни круцинься, Иван-царевиць, твои дела вси поправятця». И пошол Иван-царевиць, пошол в путь-дороженьку. Смотрит: три дороги, и он в середню пошол, и с одной бежит кошка, с другой заэць, с середней волк бежит. И ён пошол по середней дороги. И волк говорит: «Я тебя съем». И ён говорит: «Не съешь, я тебе годежь (так) буду». Ну потом ён сел на волка и в царьево съехал. Ён и приезжаэ в царьево, к бабушки в задворенки приходит, волка по лес пустил. И ён бабушки совету спросил: «Бабушка, — говорит, — как мни в царьево зайти, жар-птицю достать?» Потом ён и пошол по этым царьсвам и зашол в царьево ночью, гди жар-птиця, в тоэ. И ён пришол, двери прошол, другии прошол, семеро прошол, за восьмую дотронул, и зазвонили за восьмыи двери, и так его и схватили. Его и подхватили. Ён вышол сюды, за ворота вышли ёны (слуги царьскии), подумал: «Гди-то мой серый волк?» Подбежал, его и подхватил, и вси люди сдивовались, серый волк взял, и вси хрещоны тут остались и сдивовались. И потом на другу ноць он опеть пошол, в царьсво зашол и двери последнии девятыи дотронул, и опеть струны зазвонили, его опеть и подхватили. Ён вышол как с йима на двор, и подумал только, серый волк опеть тут прибежал и опеть хрещоны тут осталис, сдивовались. И опеть на третью ноць пошол ён туда, и пришол, за девяту дверь зашол и жар-птицю взял, и вышол, и подумал: «Гди мой серый волк?» (Его захватили с жар-птицей.) Серый волк пришол и взял его с жар-птицей, вси хрещоныи сдивовалис и тут и осталис. Потом пришол к бабушки в задворенки, оставил жар-птицю и пошол в поле за волком. И потом серый волк набежал, и сел на него с жар-птицей, и поехал в друго царево, и приехал опеть к бабушки в задворенки в друго царево. И ён говорит: «Я, бабушка, к теби на думу приехал, и мни бы как достать коня золотогривого у царя». И ён приехал, да бабушки и говорит: «Как можно мни подхитрить, в ваши царьскии конюшеньки заехать?» А ёна говорит: «Ложись и Богу молись, а утро придёт, всё окажет». И ён пошол, в эту конюшеньку зашол, в двери зашол, в другии зашол, третья отворил, его опеть и подхватили лакеи, и потом его опеть сюды на двор вытащили, этого вора, и ён подумал волка серого, и волк набежал и его взял. Вси хрещоны сдивовались, тут и остались. И к бабушки в задворенки зашол опеть и потом ён опеть на другу ночь походит, потом ён бабушки говорит: «Как же мни коня достать?» Бабушка говорит: «Нынь ложись, да Богу молись, утро мудренеа вечера». И третью ноць он пошол, перьвы двери прошол, други прошол, третьи прошол, цетвёрты отворил и коня захватил, и ён пошол, увёл со дворця коня с конюшенок. И потом его услышали и захватили конюхи, и ён подумал: «Серый волк гди мой?» И ён подбежал, их и подхватил, коня и мужика, и вси сдивовалис, остались тут. И унёс опеть за поле, в поле, и ён обрадовался: «Я очень весёлый и радостный, — бабушки говорит, — дви вещи достал: жар-птицю и коня золотогривого. Благодарю тебя, серый волк, што ты меня не покинул». Потом ён поехал в третье царьсво. Бабушки благодарность оставляэ: «Благодарю, што ты меня не покинула». Выехал с этого царьева, в третье поехал и приежжаэ в третье царьсво к бабушки в задворенки на думу. «Што, бабушка, как мни советуешь; так и так, дви вещи достал, аще третью вещь хоцетця достать». — «Ложись и Богу молись, утро мудренеа вечера буде». Бабушка говорит: «Девиця за тридеветь веньцямы, достанем». И ён приходит, вышол от бабушки в дворок царьский, спрашиваэ у служанок: «Как же мни подъехать, достать эту дивицю?» А ёны, эты служанки, отвечают ему: «Што, Иван-царевиць, ходишь, гуляэшь?» — «Я хоцю у вас достать дивицю, так как же мни подъехать, дивицю достать эту?» И ёны говорят: «Мы выйдем гулять на дворець». И ён пошол, закруцинился опеть, от этого царя, от этого дворця и запечалился, и голову повесил. Приходит к бабушки в задворенки. «Ай же ты, бабушка, как же мни топерь не круцинитця, ни пецялитця: и ни в своём я царьеве гуляю, и ни на своей я земли хожу у вас, и как же мне не круцинитця, не пецялитця, и я сытой выти не едал, крепка сну я не сыпал». И потом ён скаже: «И я досыти не пивал пищи» (воды). — «И што же ты, Иван-царевиць, Богу молись да спать ложись, утро мудренеа вецера». Ён и повалился, и уснули в царьсви вси, во дворьци там. И ён повыстал, в крепкый сон вси заснули и не услышали. И ён ушол от бабушки в конюшенку и выводит свого коня золотогривого, и ён садитця, очень плачет, с бабушкой прощаэтця. «Ай же ты, бабушка, прощай меня и побереги мою жар-птицю». И сел на коня и поехал. Сидит там дивиця за тридеветь веньцямы, ёна дожидаэт его, и ён ехал; в венець скопил конь, и в другой скоцил, и в третий скоцил; в последний венец девятый. И дивиця услыхала и сретаэ его в окошецьки. Ён взял ю поцеловал. Ёна взяла, перснем ударила его в лоб. «И быдь же ты мой богосужоный и богоряжоный». И ён отвернулся, и был и нет. И услыхали вси лакеи, его захватили, и потом ён подумал своим умом:
