– Иди сюда, – говорит еле слышно.

Округляю глаза и сдавливаю кулаки до боли.

В последний раз после того, как я пришла к нему в постель, он выставил меня за дверь. И пусть сейчас на мне чуть больше одежды, подобное унижение забыть практически невозможно.

– Мирон, – кусаю губы в нерешительности.

Спать одной боязно, но гордость берёт своё.

– Ну что? – снова смотрит в мою сторону.

– Можно, ты ко мне придёшь? – спрашиваю зажмуриваясь.

– Это что? - усмехается. - Известная Алиевская принципиальность?

– Нет, – мотаю головой, потому что мне не до шуток. – Мне страшно…

Не разлепляя глаз, слышу скрип соседней кровати, несколько быстрых шагов и чувствую, как Громов опускается рядом.

– Спасибо, – шепчу с облегчением.

Он подкладывает согнутую руку под голову. Второй рукой натягивает мне одеяло до подбородка и,устроив её на моей талии, прикрывает веки.

– Спи давай, Карамелина. Никто тебя не съест.

Глава 26. Вдохновлённая Мия.

– Лада, успокойся, – повторяет Мирон в двадцатый как минимум раз и я, не выдержав, вскакиваю с постели.

Судорожно начинаю её заправлять и перекладывать толстовку с места на место. Поглядываю в окно, за которым будто бы все краски ластиком стёрли. Только белый цвет оставили.

– Ла–да, – Громов повышает голос, а я внутренне ликую, что они ругаются со своей девушкой. – Я сказал тебе – вечером позвоню. Ты можешь не истерить?!

Снова один сплошной визг в трубке. Когда дело доходит до оскорблений в мой адрес, досадно хмыкаю и смотрю на Громова.

Вот так вот значит, да? Твоей девушке позволено про меня гадости говорить?

– Да что с тобой? – произносит Мирон теперь уже совершенно спокойно. – Я не буду разговаривать в таком тоне. Позвоню вечером. Если будешь готова нормально говорить, возьми трубку, – заканчивает он свою речь, несмотря на непрекращающийся ор.

– Весело у вас, – замечаю, снова глядя в окошко скучающе.

Усаживаюсь на кровать и поправляю топ под грудью.

Больше всего на свете я хотела бы в душ, но в доме бабушки Гали, как она нас просила её называть, водопровода нет. А учитывая погодные условия, мы застряли здесь как минимум на выходные.

В общем, по словам соседа, к которому наведался Мирон с утра, грейдер приедет только в понедельник, а сегодня только суббота.

– Вот ты не начинай, – вздыхает Мир, убирая телефон в карман.

– Да куда уж мне…

Громов задумчиво потирает бровь и садится на кровать, чтобы натянуть носки. Пока он не видит, пытаюсь проломить взглядом тёмный затылок.

– Всё слышала, да? Прости. Она извинится.

– Не надо, – хмурюсь. – Её извинения будут лживыми.

Как и она сама.

– Что сказал Руслан? – спрашивает Мир, кивая на мой яблофон.

– Будет с тобой серьёзно разговаривать по приезду.

– Пфф… – качает он головой и переводит на меня ироничный взгляд. – Кто бы сомневался. А твой парень не ревнует?!

– К тебе?.. Нет... Что ты?.. – издеваюсь.

– Пойду снег пооткидываю.

– Как знаешь, – пожимаю плечами.

Заняться здесь абсолютно нечем, поэтому привожу себя в порядок и решаю выйти к хозяйке дома. Помогаю убрать посуду после завтрака, и за тихими разговорами мы вместе готовим борщ на обед.

– Вы извините, что мы вам надоедаем, – прошу виновато.

– Ой да, перестань, – улыбается бабушка Галя, поправляя цветастый платок. – Я старуха, живу одна. Внуки раз в полгода заезжают, мне тем более в радость, что рядом кто-то.

Вчера вечером Галина Сергеевна рассказала нам, что её муж умер два года назад после продолжительной болезни, а дети ещё по молодости в город переехали. Звали бабушку с собой после смерти Михаила Ивановича, но она отказалась уезжать из своей деревни. "Тут и помру" – сказала.

Осматриваю небольшую кухню. Обстановка небогатая, но чистота для пожилого человека завидная. В сверкающем белом буфете старинная посуда и несколько фотографий.

Поднявшись, изучаю их внимательно.

На одной узнаю́ однокурсника Громова, а на другой – саму бабушку Галю.

Входная дверь хлопает, по босым ногам проносится холод. На несколько секунд озираюсь на вошедшего в дом Мирона, и снова смотрю старые снимки в буфете.

В углу, самой последней, располагается фотография молодого человека. Образ его практически неразличим, так как видно, что карточку рвали и склеивали несколько раз.

– А это ваш муж? – киваю.

– Это? – выглядывает женщина, – нет, – качает головой и поднимается. – Это Саша…

– Саша? – наблюдаю, как она открывает буфет и извлекает из него фотографию.

– Моя первая любовь.

Округляю глаза. Морщинистые руки разглаживают симпатичное мужское лицо на фотоснимке.

– Муж несколько раз находил в документах, рвал от злости. А я потом склеивала.

Что-то в моей душе отзывается на светлую грусть в голосе этой женщины и вдруг так непреодолимо хочется исправить то, что совершил её муж.

– Я могу перенести изображение на бумагу, – предлагаю неловко.

– Да? Правда?

– Конечно, – улыбаюсь, машу рукой и бегу в комнату, выделенную нам с Мироном.

Хватаю свой рюкзак, достаю из него блокнот и простые карандаши. Вернувшись на кухню, устраиваю снимок на столе поудобнее и кинув короткий взгляд на наблюдающего за мной Громова, усаживаюсь за работу.

– Я ведь за него выйти замуж хотела, – говорит хозяйка с тёплой улыбкой. – Даже свататься Саша ко мне приходил, – смеётся.

– А почему за другого вышли, если не секрет? – спрашиваю, немного отвлекаясь.

– Трудно сказать, – вздыхает. – Пошла на поводу у своих родителей. У Мишиной семьи дом был больше, огород десять соток, отдельная комната опять же…

Не знаю, что сказать, поэтому молча штрих за штрихом отрисовываю портрет.

Радуюсь, что появилась на свет именно в своё время и мои родители достаточно обеспечены для того, чтобы я не выбирала свою судьбу, отсчитывая квадратные метры, как эта замечательная женщина.

Нет, я ни в коем случае не обвиняю… Просто, сама так не хочу.

– А Саша вас легко отпустил?

– Переживал, конечно. Приходил, стучался… Потом уехал из нашей деревни. На Дальний Восток, в экспедицию, – замолкает. – Там погиб. Сорвался со скалы. Больше я его не видела.

Вздрагиваю и задеваю испуганным взглядом Мирона. Тот нахмуривается, поднимается со стула и идёт на меня.

Молча склоняется, изучая, что я успела перенести на бумагу.

– Здесь, - пальцем показывает. – Должны быть плавнее линии.

Галина Сергеевна продолжает.

– Вы не думаете, ребятки, мы с Мишей очень даже счастливо жили. Со временем я и его полюбила.

Громов приближается теперь сзади. Замираю, когда мою руку захватывает мужская ладонь, а распущенных по плечам волос касается колючая щека.

– А разве можно так? – спрашиваю Галину Сергеевну дрожащим голосом. – Разлюбить?!

Душа вибрирует и клокочет. Кажется, вот-вот сердце выпрыгнет.

Вот ведь он.

Мой. Первый. Самый любимый.

Как? Как можно разлюбить?!

– Любовь... – тянет она. – С Сашей было всё в новинку. Людям часто кажется – всё первое, самое лучшее… Первые шаги, первый учитель, первая зарплата…

Громов и вида не подаёт, обхватив мою руку, помогает смягчить овал лица. Вторую руку размещает на моём плече.

– А это не так? – сглатываю ком в горле. Тело за моей спиной прижимается ближе, ладонь тяжелеет.

– Может, и так. Только ведь чувства разные бывают. Сашу я всегда помнила и сейчас вот, – кивает на буфет. – Вспоминаю. А Миша… Стал моей семьёй, опорой, моим домом. Он был мне верен. Прекрасный, заботливый отец. Уважаемый человек в нашей деревне. До последнего слыл лучшим среди электриков.

– То есть можно второй раз полюбить и быть счастливой? – уточняю.

Мирон захватывает мою руку посильнее, украдкой наблюдаю, как скулы на его лице сжимаются.

– Ай, – пищу. – Больно, Мир.

– Прости, – морщится он и наконец-то отлепляется.