Антон был настоящим «системным» хиппи, а не просто «хиппующим», как «плаховские» неформалы. Фамилия его была Волков, но все звали его Брэндон, в честь героя уже подзабытого сериала «Санта-Барбара». Он работал сторожем в закрытом на ремонт кафе и каждую ночь вписывал там приезжих и просто тусующихся «пиплов». Читал Кастанеду и Ричарда Баха, комментировал Сагу о Системе и ее автора Крота и ловко гонял пентатонику по ладам своей электрогитары Prince. Пел он «Умку и Броневичок», «Последние танки в Париже», «На заре врага за ногу дернуть», и лишь иногда разбавлял это все композициями из репертуара Сергея Чигракова.
Кстати, герои «Санта-Барбары» дали свои имена не только Антону. Среди «плаховских» неформалов была известна металлистка Джина и панкуха Си-Си, а у хиппующих автостопщиков пользовался немалым авторитетом Александр по кличке Мэйсон, который устроил в своей трехкомнатной квартире на первом этаже дома на Луговой настоящую столярную и скорняцкую мастерскую, где сам делал мебель, обувь, одежду и музыкальные инструменты. Он с ног до головы одевался в кожу, которую покупал у охотников (куртка, штаны, мокасины, картуз), плел стулья из лозы, а ванную комнату выложил голышами, набранными у таежной речки. Каждую весну они с женой Настей покупали два мопеда и ехали на них путешествовать по России, а осенью возвращались и зимовали во Владике. Антон Брэндон о Мэйсоне отзывался с глубоким уважением. И дарабука Лехи Палача, кстати, была изготовлена именно этим мастером на все руки.
Первые пару недель, которые Павлик прожил на вписке у Антона, там никто не ночевал. Рано утром юный журналист выходил из дверей «Кафе» и шел в универ. После пар слонялся по городу или сидел в библиотеке, потом покупал еды и пива или портвейна и после 19 часов шел в кафе.
Но однажды он постучал в дверь закрытого заведения, а открыл ее не Антон, а Сева Оладушкин. В руке у Севы была папироса «Беломорканал», набитая отнюдь не табаком. Аромат марихуаны ударил в нос Павлика, а уши уловили стук барабанов и рифы электрогитары. «Привет! Заходи! — сказал Сева и предложил косяк: 'Будешь?».
Павлик курить отказался. Но, находясь в одном помещении с целой толпой дымящих паровозов, «нахватался вторяков», как этот феномен охарактеризовали опытные однокурсники-неформалы, и практически на равных с ними глупо хихикал и выводил рулады на электрогитаре под мерное стучание барабанной установки (ее принес из дома Палач). Через несколько часов энергетика «сейшена» немного спала, и, хотя Павлик с Палачом продолжали терзать инструменты, остальные участники уже не подпевали и не подбрякивали на маракасах, а занялись своими делами. Серега Коваль 40 минут чистил зубы, Маша Плюшкина и Антон Брэндон рассказывали друг другу, как ехали куда-то автостопом. А еще в эту ночь Павлику стала ясна кличка Севы — Философ. Потому что Сева долго молчал, слушая музыку, а потом громко произнес, глядя в пустоту:
— Вот я все думаю: почему, если много онанировать, в душе возникает чувство вины?
— Наверное, потому что это грех, — предположил Павлик, немного подумав.
— Это слишком простое объяснение, — не согласился Философ. — Я вот всю Библию прочел, но так и не нашел там нигде прямого запрета на онанизм. Где хоть намек на это там?
— «Если левая рука соблазняет тебя, отсеки ее, ибо лучше без руки войти в Царствие Небесное, чем с двумя руками в геенну огненную, где будет плач и скрежет зубов», — процитировал по памяти Павлик Евангелие. И друзья с ним согласились: при такой постановке вопроса чувство вины неизбежно.
Глава 6
Коньяк, кофе и кровавый коридор
— Ну что, пять часов, пора водку пьянствовать! — объявил Витька Булавинцев и отъехал на стуле от своего компьютера. — Пашка Морошков, ты у нас теперь самый младший, тебе бежать в магазин.
Примеру духовного лидера редакции «Дальневосточных ведомостей» немедленно последовали все остальные журналисты: 40-летняя Ирина Ангарская, писавшая феерические фельетоны про владивостокских чиновников, 30-летние Андрей Дементьев и Игорь Федоров, окучивавшие бизнес-тематику, и 20-летняя Наташа Мокрецова (до появления Павлика обязанность бегать за водкой лежала на ней), спец по экологии и социалке.
Едва Павлику исполнилось 18 лет, как он официально трудоустроился в редакции «ДВВ». Папа Артуш предложил ему должность корреспондента и оклад в 1500 рублей. За эту сумму Павлик обязался еженедельно писать колонку криминальной хроники, а все, что сверх — оплачивалось гонорарами. Игорь Конев, проработавший в «МК» внештатно полгода, ушел в «Комсомолку», так что на вакансию криминального обозревателя у Павлика конкурентов практически не осталось.
Работа была несложная. Придя в понедельник после пар в редакцию, Павлик получал сводку преступлений от краевого УВД и переделывал сообщения типа «Вторник. 23:40. Первомайский. Школьная, 14. Драка на бытовой почве после совместного распития спиртных напитков. Муж. 1959 г.р. госпитализирован с колото-резанными ранениями. Задержан муж. 1978 г.р., прибывший на место преступления на белом а/м Toyota Mark II 1995 г. в…» в сообщения типа «Фары почти новенькой „Тойоты Марк II“ вечером во вторник высветили надпись из трех букв на стене дома №14 по Школьной улице. Из машины вышел 22-летний парень крепкого телосложения, который вошел в подъезд, где через три часа произойдет кровавая драка…».
В другие дни юный корреспондент ездил в командировки по медвежьим углам Приморского края (Ольга, Терней, Малая Уссурка, Дальнереченск, Кировка, Корфовка, Находка, Лесозаводск, Ново-Покровское, Большой Камень, Камень-Рыболов — вот немногие из тех, что довелось посетить ему на правах корреспондента «ДВВ»), откуда в редакцию периодически приходили письма читателей с жалобами на произвол чиновников или какую-нибудь криминальную жесть. За неимением широкого круга знакомств командировки оставались единственным способом набрать материала для статьи.
Командировки обычно начинались так. Витька Булавинцев, прочтя очередное письмо из глубинки, передавал его Павлику и говорил «дерзай, молодежь!». Павлик с письмом шел в бухгалтерию и там, подражая армянскому акценту Папы Артуша, говорил главбуху Марине Витальевне:
— В КАМАНДИРОВКУ ХАЧУ СЛЮШАЙ ДА⁈
Марина Витальевна выдавала Павлику аванс в счет следующей зарплаты и командировочное удостоверение. А на следующее утро корреспондент ехал на вокзал или автовокзал и отправлялся в тот населенный пункт, откуда писали страждущие жители. Вернувшись, он отчитывался за расходы и писал репортаж. Или, если вдохновения не было, не писал, и потраченные им деньги аванса просто вычитали из очередной зарплаты.
Если же писем от читателей, а следовательно, и командировок, не было, то Павлик занимался всякой фигней в Интернете, а потом — едва на редакционных курантах пробивало заветные 17:00 — собирал с трудового коллектива денежные средства и бежал за выпивкой и закуской в близлежащий продуктовый магазин.
Вот и сегодня молодой сотрудник «Дальневосточных Ведомостей» взял собранные 850 рублей в кулак и выбежал из редакции. К намечающейся пьянке решил присоединиться даже сам Папа Артуш, добавивший тысячу рублей к общей «кассе». «Купи коньяк грузинский», — сказал великий владивостокский армянин.
Дорога к магазину шла по склону сопки, которую вывершивает Пологая улица, мимо мусорных баков во дворах старофондовых домов. У баков стояли два бомжа — Василий и Григорий, Василий держал Григория за грудки и отчетливо, громко, хотя и слегка заплетающимся языком, говорил:
— Послушайте, сударь! Если вы еще раз придете к этой мусорке, я набью вам лицо!
«Вот какие бомжи интеллигентные», — подивился Павлик и вошел в магазин. Под впечатлением бомжацкого красноречия он забыл просьбу Папы Артуша и купил армянский коньяк. Принеся покупки в редакцию, стал выкладывать их из пакетов на стол.
— Я тибе какой сказаль коньяк купить! Гирузинский! А ты какой купил? В этом городе нельзя покупать армянский коньяк, он весь паленый! Только гирузинский покупай, ты понял слюшай да⁈ — отчитал молодого сотрудника Артуш Рамаисович Хачатурян. Он мог сколько угодно блюсти интересы своей диаспоры на страницах подконтрольных газет (а впоследствии и открытого по франшизе «Авторадио»), но насчет коньяка был непреклонен. — Иди попроси поменять! Нечего тут хороших людей травить!
