С противоположной же стороны должен был вступить в дело Данило Терентьевич, возглавивший, как женихов дружка, отряд из не назначенных на главные ворота «ударников», как решил называть обученных им бойцов Андрей. Здесь припас был попроще. Пользуясь тем, что о минно-взрывном деле здесь не знали толком даже и понаслышке, заряд упаковали в бочку, предыдущей ночью закатили ее в определенное место и замаскировали. Теперь буквально пара ударов по кремню — и понесласьсразу с трех концовбуйная скоротечная, но оттого не менее кровавая потеха.
Застигнутые врасплох защитники замка пытались оказывать сопротивление, но боеваянаука, преподанная два раза не получившим звание Героя России майором молодым полочанам, оказалась на практике реально убийственно-смертоносной. Внуков воспитал за полтора месяца подготовки из пятнадцати-шестнадцатилетних парней почти идеальных для такого случая исполнителей — знающих, в какие места бить пусть даже и одоспешенных противников, и не ведающих к ним ни малейшей жалости, не вспоминая даже про какое-то там сочувствие.Да и литвины прекрасно знали, с какой стороны браться за меч.
Всего лишь спустя четверть часа можно было уверенно говорить, что атакующие взяли орденскую твердыню под первоначальный контроль — «Не бывает неприступных укреплений, бывает лишь никудышный план штурма», эти слова своего первого преподавателя по тактике Внуков помнил, — добивая последние очаги кое-где продолжающегося пока сопротивления, но никто из плененных так и не мог с достаточно точностью указать, где находится в данный момент сам господин Альбрехт Мейсенский. Андрей, опросив коротко, но эффективно начальника замковой стражи, ринулся внутрь, следом неслышными тенями поспешали прорвавшиеся к нему с разных сторон Товтивил и Данило Терентьевич.
Выскочив во внутренний двор твердыни, Внуков огляделся. Так — вот, кажется именно тот вход на ярус, где содержится его жена, именно через эту дверь выводили ее на короткие прогулки. Вот она распахивается и...
...Комтур злобно ощерился и двинулся, поднимая меч в боевую позицию, влево от вайделотки. Взмах холодно блеснувшего лезвия, Бируте инстинктивно заслонилась рукой, и клинок пропел — коротко и чуть изменил в последний момент направление удара, — намеренно или нет, кто знает, — Мейсенский. Бесшумно практически и как-то очень медленно упала на камни отсеченная ровно по локоть часть руки Бируте. Жемайтка бросилась было к подруге, чтобы помочь, но зацепилась за что-то и рухнула совсем рядом с истекающей кровью конечностью.
Словно во сне увидела Вайва, как вновь поднимается меч и свернулась калачиком, сжалась в комочек, стараясь стать такой же маленькой-маленькой, как увиденный ею в далеком детстве на жертвоприношении вынутый из женского живота нерожденный ребеночек. Закрыла глаза и подумала, как жаль, что не увидит она больше любого своего Федора, что не родит ему обещанного в первый их брачный вечер сына!
Не случилось тогда меж ними никакого разговора про сына — совсем не до того было в те счастливые и такие короткие до малости минутки двум молодым и любящим искренне друг друга, но готова была Вайва в эту секунду сочинить себе сколь угодно не правдивую сказку, лишь бы протянуть последнее мгновение дольше и дольше.
Услышала непонятного происхождения грохот, приоткрыла наполовину один глаз — прямо перед ней лежал комтур Мейсенский, а над ним, держась за глиняную ручку — и это все, что осталось от ночного горшка, — стояла с полубезумным взглядом Магда. Когда она успела проскользнуть в дверь и опустить на голову соплеменнику почти полный нечистот сосуд, жемайтка не понимала.
Вдвоем с немкой начавшая приходить в себя Вайва — одна под руку, забросив себе на шею, вторая просто ухватив где-то подмышкой — подхватили полубесчувственную Бируте и поволокли прочь из комнаты, подальше от распластавшегося на холодном каменном полу в луже нечистот Альбрехта. Выскочив во внутренний дворик, троица остановилась, не зная пока, куда бежать дальше.
Вдруг жемайтка увидела у противоположной внутренней стены замка смотрящего ей прямо в лицо Федора. Задохнулась от счастья, выпустила остаток левой руки Бируте — именно она подхватила ее, оказывается, с пораженной стороны — и полетела, словно крылья расправив, прямо к мужу. Дальнейшее каждый из участников событий видел, наверное, как в замедленной рапидной съемке...
...Для Андрея это мгновение замерло и потянулось, отсчитывая доли свои в звенящей, казалось, тишине одним долгим слитным видением — он буквально тонул медленно в распахнутых навстречу ярко-зеленых глазах, полных любви и какой-то прорвавшейся вдруг женской яростной нежности; устремленную ему навстречу Вайву при этом видел одновременно целиком.
Боковым зрением уловил, как стоявший справа вверху на третьем ярусе стены орденский стрелок медленно поднял лук и начал тянуть к себе тетиву. Попытался что-то крикнуть, предостеречь любимую и — никак не успевал.
Видел в следующие секунды, как сошла стрела с тетивы, как летела она, чуть покачивая длинным жутким стальным жалом и поворачиваясь вокруг оси, даже звук шелестящего оперения слышал, даже цвет запомнить успел — белый. Как возобновился вдруг привычный бег времени, что-то цветастое тенью мелькнуло позади жены, услышал глухой стон, успел заметить, как позади лучника выросла знакомая фигура Товтивила и...
Гаревой беговой дорожкой ускользнуло куда-то время, упорхнув неслышно прямо не за привычного кирпичного цвета, а за кроваво-красную черту безумного финишного коридора. Упала Вайва прямо ему в руки. Одновременно услышал он звук падения еще трех, как минимум, тел. Огляделся. Увидел.
...На пути стрелы к телу жемайтки лежала Магда, успевшая все-таки каким-то образом пересечь траекторию выстрела и поймать смертоносный подарок своей давно не целованной постаревшей грудью.
Шагах в трех от нее упала брошенная обеими женщинами Бируте, прижимавшая к себе искалеченную и обильно росящую красным руку.
А наверху Товтивил поднял приветственно вверх окровавленный короткий нож и пинком отправил вниз тело убитого им орденского стрелка.
Вайва обернулась, расширенными глазами увидела сразу все, выскользнула вперед из объятий мужа. Склонилась над немкой и успела услышать, как прошептали последние слова мертвеющие губы:
— Ганс, Иоганн, Берта, дети мои... Дитрих, муж мой... Я Магда, мать и жена ваша... Я Магда, я иду к вам... Я уже ясно различаю ваши лица, Берта, девочка моя...
...Суд над комтуром вершили в комнатке, где обитала практически полгода Вайва. Жена Фелора лежала сейчас на своем привычном месте и крепко спала, зябко временами вздрагивая и ничего вокруг не слыша. Внуков бережно держал ее за руку и глядел на ее спокойное и такое родное лицо, пытался понять, чему улыбаются тонкие губы. И слушал одновременно своих соратников.
Товтивил предлагал затравить Мейсенского собаками. Данило, конечно же, настаивал на своем любимом варианте с двумя березами. Рождались и тут же выносились на окончательную волю княжича и другие, не менее любопытные решения. «Все это не то, не так, и вообще мы поступим по-иному. Главное, получается неожиданно, узнают все и уж точно все надолго запомнят», — наконец-то решился Внуков.
Андрей отпустил руку ены, неспешно повернулся и посмотрел в упор на стоявшего перед ним с понурой головой Альбрехта. И несмотря на то, что от немца до сих пор заметно пованивало, видно был, что внутри он уже приготовился к любой, самой страшной для себя участи, и был готов принять ее легко и не споря.