Глава 34.

О константинопольском монахе Исаакии ^[182]

Говорят, что Исаакий, имевший там монашескую келью, увидев проходившего с войском царя, так восклицал к нему: «Куда идешь, царь, воюющий против Бога и не пользующийся Его помощью? Ведь Он-то и подвиг против тебя варваров — за то, что ты изощрил много языков на богохульство, а славославящих Бога изгнал из святых храмов. Перестань воевать против Него — и Он оставит эту войну; возврати паствам превосходных пастырей — и ты легко получишь победу. Если же предпримешь войну, не сделав ничего этого, то на опыте узнаешь, как бедственно прать против рожна, потому что и сам не воротишься, и потеряешь войско». Но раздраженный царь сказал ему: «Ворочусь и убью тебя, будешь мне отвечать за ложные предсказания». А он, нисколько не убоявшись угрозы, воззвал: «Убей, если откроется лживость моих слов».

Глава 35.

О смелости скифского епископа Вретаниона

И Вретанион^[183], сиявший всякою добродетелью, и властью архипастыря правивший городами всей Скифии, воспламенял свой дух ревностью и обличал Валента в искажении догматов и в беззакониях относительно святых. Он с божественным Давидом вопиял: «глаголах во свидениях твоих пред цари и не стыдящихся» (Пс. 118, 46).

Глава 36.

О походе Валента против готов и о том, как он был наказан за свое нечестие

Презрев советы всех этих превосходных мужей, Валент послал войско в битву, а сам, оставшись в одной деревне, ожидал победы. Но воины, не вынесшие напора варваров, обратились в бегство и, преследуемые, были убиваемы. Одни поспешно бежали, а другие изо всех сил преследовали. Когда варвары достигли той деревни, где Валент, услышав о поражении, старался спрятаться, то подложили огонь и, вместе с селением, сожгли самого противника благочестия. Такое-то еще в здешней жизни получил он наказание за свои злодеяния^[184].

Глава 37.

Откуда готы заимствовали арианское заблуждение? ^[185]

Я думаю, стоит труда показать незнающим, как варвары заразились болезнью арианства. Когда готы перешли Истр и заключили с Валентом мир, бывший в то время ненавистный Евдоксий внушал царю убедить их, чтобы они вступили с ним в общение; ибо этот народ давно уже озарился лучами богопознания и воспитывался в их апостольских догматах. Одинаковый образ мыслей, говорил он, сделает мир более прочным. Похвалив такое намерение, Валент предложил начальникам готов согласиться с ним в догматах, но они сказали, что не решатся оставить учение предков. В то время у них был епископ Ульфила, которому они чрезвычайно верили, и его слова считали за нерушимые законы. Смягчив его убеждениями и склонив деньгами, Евдоксий расположил его дать мыслям варваров такое направление, чтобы они вошли в общение с царем. Убеждая Ульфилу, он говорил, что вражда возгорелась из-за честолюбия, а в догматах нет никакого различия. Поэтому-то готы и до сих пор говорят, что Отец больше Сына, впрочем, не соглашаются называть Сына тварью, хотя и находятся в общении с теми, которые называют Его так. Вообще, они не во всем оставили учение предков, ибо и Ульфила, убеждая их войти в общение с Евдоксием и Валентом, говорил, что в догматах нет различия, но что разделение произведено пустой распрей.

КНИГА V

Глава 1.

О благочестии царя Грациана ^[186]

Дела и судьба Валента определенно показали, как долго Господь Бог терпит неистовствующих против Него, и как наказывает тех, которые не пользуются по надлежащему Его долготерпением. Человеколюбивый Бог управляет своим милосердием и правосудием, как бы весами и браздами: когда видит Он, что кто-нибудь беззакониями превышает меру человеколюбия, тогда правосудным наказанием препятствует стремительности зла. По смерти Валента, верховную власть над всею римскою империею получил Грациан — родной его племянник, сын Валентиниана. Европою владел он уже давно, с самой смерти своего отца, так как еще при жизни его был соправителем; а теперь, когда Валент умер бездетным, получил в свою власть и Азию, и остальную часть Ливии.

Глава 2.

О возвращении епископов.

Восшедши на престол, Грациан тотчас еще яснее обнаружил все, какое было в нем, благочестие, и начатки своего царствования принес Царю всяческих. Он издал указ, которым повелевалось вызвать изгнанных пастырей, возвратить их к своим паствам и соглашающимся иметь общение с Дамасом отдать святые храмы. А Дамас был епископ римский, украшавшийся достохвальною жизнью, и старавшийся все говорить и делать согласно с апостольским учением: он принял попечение о Церкви после Ливерия. Вместе с указом, царь послал и знаменитого тогда военачальника Сапора, чтобы проповедников Ариева богохульства, как диких зверей, он изгонял из святых храмов и передавал их пастырям доблестным и паствам благочестивым. Это повеление Грациана во всех других областях было принимаемо беспрекословно; но в главном городе востока, Антиохии, по сему случаю произошел следующий раздор.

Глава 3.

О споре Павлина и о нововведении Апполинария лаодикийского; так же о любомудрии и богочтимости Мелетия.

Защитники апостольских догматов, как сказали мы прежде, разделились на две партии: одни, тотчас после козни, направленной против великого Евстафия, возгнушавшись арианским бесстыдством и собираясь сами по себе, имели своим предстоятелем Павлина; а другие, в след за рукоположением Евзоя, отделились от нечестивых с прежним своим епископом Мелетием и, потерпев вышеупомянутые бедствия, управлялись мудрым учением Мелетиевым. Кроме того, Аполлинарий лаодикийский явился главою еще новой секты. Прикрываясь сперва личиною благочестия и показывая вид, будто защищает апостольские догматы, он вскоре потом оказался явным врагом их: потому что о Божием естестве говорил нечисто, придумав какие-то степени достоинств, и дерзнул утверждать, что тайна домостроительства не совершенна, и что разумная душа, которой вверено управление тела, лишена бывшего спасения. По его учению, Бог-Слово не принимал этой души, и потому не удостоил ее врачевания и не даровал ей чести. Что касается до тела, то сему земнородному покланяются невидимые силы; а душа, сотворенная по образу Божию, носит в себе бесчестие греха, и осталась долу. Много и другого, кроме этого, наговорил заблудившийся и слепотствующий его разум. Так Аполлинарий иногда соглашался, что Христос принял плоть от Св. Девы, иногда утверждал, что плоть вместе с Богом-Словом пришла с неба, иногда же, — что Бог-Слово ничего ни принял от нас, но сам родил плоть. Много и других басен и пустословия присоединял он к божественным обетованиям; но я считаю излишним теперь говорит о них. Проповедуя это, Аполлинарий развращал не только своих последователей, но сообщил язву и некоторым из наших. С течением времени последователи его, видя свою ничтожность и славу Церкви, присоединились к ней все, кроме немногих, и удостоились церковного общения, но не только не оставили прежней болезни, а напротив, заразили ею и многих, бывших дотоле здравыми. Из этого-то корня произросло в церквах мнение о единой природе плоти и Божества и о том, что страдание приразилось к самому Божеству Единородного, да и другие мысли, породившие спор между некоторыми церквами и иереями. Но это произошло уже впоследствии. Итак, когда прибыл (в Антиохию) военачальник Сапор и объявил царский указ, Павлин стал утверждать, что он держится стороны Дамаса. То же утверждал, скрывая свою болезнь, и Аполлинарий. Святой Мелетий между тем хранил молчание и переносил их спор. Но мудрейший Флавиан, причисленный уже к сонму пресвитеров, прежде обратился к Павлину и вслух военачальника сказал: если ты, любезный, дорожишь общением Дамаса, то покажи нам ясно сродство догматов. Дамас, исповедуя единое существо Троицы, прямо проповедует о трех ипостасях: а ты, напротив, отвергаешь троичность ипостасей. Покажи же нам согласие догматов и, по указу, возьми церкви. Таким обличением заставив Павлина замолчать, Флавиан потом сказал Аполлинарию: «удивляюсь тебе, друг, как ты с таким бесстыдством воюешь против истины. Ясно зная убеждение Дамаса, что Бог-Слово принял всецело наше естество, ты всегда утверждаешь противное; ибо наш ум лишаешь спасения. Если же мы говорим ложь, обвиняя тебя в этом, то отвергни теперь вымышленное тобою нововведение, прими с любовью учение Дамаса и возьми священные храмы». Такими-то истинными словами мудрейший Флавиан ограничил говорливость обоих. После того кротчайший из всех людей Мелетий дружелюбно и спокойно сказал Павлину: «так как с того самого времени, когда Господь овец вверил мне попечение об известных овцах, ты принял на себя заботу о других, и наши стада имеют общение благочестия; то соединим их, друг мой, и, оставив спор о первенстве, будем сообща пасти овец, и сообща заботиться о них. Если же повод к спору представляет тебе стоящая на середине кафедра; то я постараюсь удалить его, именно — положу на ней святое Евангелие, а мы будем сидеть по сторонам его. Если придется мне первому окончить жизнь, ты, друг, в то время один управляй стадом; а когда Бог велит тебе прежде меня испытать это, я опять, сколько станет сил, буду заботиться об овцах». Божественный Мелетий высказал это дружелюбно и спокойно; однакож Павлин не согласился с ним. Тогда военачальник, обсудив сказанное, отдал церкви великому Мелетию; а Павлин продолжал управлять теми овцами, которые с самого начала отделились от стада.