— Знаете, мне показалось, что он весь в черном... И штаны, — и куртка... Сейчас модно такие куртки носить... Вроде, как шик, вроде, как моложе кажешься...
— Кожаная куртка?
— На расстоянии трудно наверняка определить... Но не исключено... Скорее всего кожаная, — уже тверже сказал старик, почесав и взлохматив густые седые волосы. — Такие ребята не будут носить куртки из клеенки, из заменителей. Это для них вроде, как позорно.
— Тоже верно, — согласился Пафнутьев. — А этот черный... Высокий? Низкий?
— Высокий? — переспросил старик. — Нет, он был ниже Степана. Чуть ли не на голову ниже.
— А прическа?
— Не помню... Но был он без головного убора... Это точно. И волосы у него черные.
— Вы видели, как он ударил Степана ножом?
— Знаете, самого удара не видел. Помню только, что этот черный вроде как на секунду приник к Степану сзади... И тут же отпрянул в сторону. Просто отпрыгнул... А когда Степан упал... Черный подошел к нему и вытер об него свой нож, — на глаза старика опять навернулись слезы. — Представляете, каким зверем надо быть, каким...
— Подождите! — жестковато перебил старика Пафнутьев, не давая тому расслабиться и снова впасть в слезливость. — Вы утверждаете, что когда Степан упал, черный снова подошел и вытер нож об одежду Степана? Я правильно понял?
— Да, он так и поступил... Когда мы сбежались к Степану, он был уже мертв... Не дышал и лицо такое... Серое. Сразу видно, что мертвый. Я наклонился к нему и увидел на подкладке куртки кровавое пятно... У него на куртке была светлая подкладка, в полосочку, шелковистая такая... И по пятну я понял — нож вытер. И я подумал — какой зверь, какой...
— Вы сказали, что этот черный приник сзади к Степану на какое-то время? Правильно?
— Да, так оно и было.
— Что значит приник? Объясните.
— Ну, как... Подскочил сзади, не помню, откуда именно он возник. И как бы прижался к Степану... К спине.
— Прижался к нему правым боком или левым? Может быть, прижался всем телом? Или только грудью?
Старик некоторое время с недоумением смотрел на Пафнутьева, пытаясь понять вопрос, потом повернулся к Дубовику, словно за помощью — дескать, как понимать?
— Отвечайте! — сказал Пафнутьев.
— Видите ли... Я смотрел сверху, с пятого этажа... И Степан, и черный были ко мне спиной... И мне показалось, что на короткое время этот тип прижался к Степану... Подбежал к нему, или подпрыгнул даже...
— Вот так? — Пафнутьев поднял из-за стола Дубовика, поставил его лицом к окну, а сам подошел сзади и на секунду прижался грудью к тощеватым лопаткам Дубовика.
— Примерно, — старик не понимал, чего от него добиваются следователи.
— Или вот так? — Пафнутьев на этот раз прижался к левой лопатке Дубовика своим правым боком.
— Мне думается, что было так, как вы показали первый раз, — несмотря на растерянность, старик твердо держался за свои показания. — Простите, не понимаю вопросов... Если объясните в чем дело, я смогу говорить более толково...
— Хорошо, — Пафнутьев колебался, но потом все-таки решил поделиться своей догадкой. — Дело вот в чем... Если все происходило как вы рассказываете, значит, этот черный — левша. Удар ножом нанесен в левую часть спины. Если же убийца прикоснулся к Степану правым боком и нанес удар правой рукой... То он правша. Понимаете?
— Более или менее...
— А для поисков убийцы имеет большое значение — левша он или правша.
— Ага, — кивнул старик, давая понять, что он понял, чего от него добиваются. Его взгляд остановился, упершись в доски пола и некоторое время все молчали, стараясь не помешать его сосредоточенности. Старик несколько раз качнулся вправо, влево, видимо, представляя события того вечера.
— Знаете... Все-таки он навалился на Степана всем телом. Как я и говорил.
— Левша, — кивнул Пафнутьев. — Что и требовалось доказать. Значит, это он... Мясник.
— Тебе и профессия его известна? — удивился Дубовик.
— Нет. Суть. Он мясник. Так его и назовем. Подготовишь ориентировки во все отделения милиции... Невысокий, широкоплечий, одевается в черное, сам тоже смугловатый... Левша. Жесток, вооружен ножом, не прочь покрасоваться. Одна эта подробность чего стоит — наклонился и вытер нож об одежду убитого... Связан с автоугонщиками. Его берегут. Держат на крайний случай. Возникает только при опасности срыва всей операции. Не появись тогда Степан, не появился бы и Мясник.
— Где искать? — спросил Дубовик.
— Сам знаешь... Рестораны, вокзалы, коммерческие киоски, рынки... Драки, случаи применения ножей, все самое незначительное, что связано с угонами, с машинами, с запчастями и авторынками, все что связано с гаишными грешками... Под самый жесткий контроль. И — мне на стол.
— Все понял, — кивнул Дубовик.
— К вам просьба, — Пафнутьев повернулся к старику. — Будет время — погуляйте по тем местам, которые я только что назвал. Вас этот человек не видел, вы ничем не рискуете. Чего не бывает, вдруг мелькнет знакомая фигура в черном, а? Не возражаете?
— С удовольствием, — несколько невпопад ответил старик, поднимаясь.
— Насчет удовольствия, не знаю, — усмехнулся Пафнутьев. — Наверно, все-таки ниже среднего... Но случается всякое. Сами ничего не предпринимайте.
Увидите — сразу к нам. Или позвоните... Запишите телефоны...
Из окна своего кабинета Пафнутьев видел, как старик спустился по ступенькам, осторожно переставляя несильные ноги. Сделав несколько шагов, опустился на скамейку. Шел мелкий осенний дождь, изредка с деревьев срывались желтые листья, но старик, похоже, ничего не замечал. Потом спохватился, надел кепку, тяжело поднялся, опершись на спинку скамьи, и медленно зашагал к автобусной остановке.
* * *
Был у Пафнутьева друг, о котором не знала ни единая живая душа. И о том, что у того есть приятель по фамилии Пафнутьев в должности начальника следственного отдела прокуратуры, тоже никто не догадывался. Друг о друге знали только они сами Никто не видел их вместе. Если приходилось перезваниваться по телефону, они никогда не называли друг друга по имени и старались побыстрее закончить разговор. В их записных книжках не было телефонов друг друга — помнили наизусть.
Пафнутьев со своим другом виделись чрезвычайно редко, при самой крайней необходимости, и каждый знал — если второй просит встречи, значит его прижало по-настоящему. Да, в самых трудных обстоятельствах, при смертельной опасности помочь, выручить, спасти может только он, никому не известный друг. А то, что он никому не известен, каждому давало уверенность в надежности другого. И позволяло самому быть надежным.
Звали этого человека Ковеленов Евгений Вадимович.
Он был вор.
Хорошим вором был Ковеленов, без болезненной жестокости, алчности или какой-то там подловатости. Работал в одиночку, предпочитал брать квартиры. Не нуждался ни в наводчиках, ни в сообщниках. Увязавшись на улице за женщиной в роскошном манто, без труда узнавал квартиру, где можно было поживиться. Мальчишка, купивший в киоске две-три видеокассеты, тут же разоблачал состоятельность своих родителей. А замызганный мужичонка, взявший в киоске большую бутылку смирновской, наводил его на свою богатенькую берлогу. Иногда Ковеленов попадался.
Это бывает с каждым. Ошибка, недоработка, случайность...
И тогда перед ним стояла одна-единственная задача — побыстрее сообщить Пафнутьеву. А тот делал все возможное, чтобы Ковеленова из беды выручить. Задача осложнялась тем, что Пафнутьев не мог делать это в открытую, ему нельзя было светиться. Спасти Ковеленова нужно было столь изящно, чтобы никому и в голову не пришло, какие силы задействованы, какие люди приняли участие в судьбе квартирного вора. До сих пор удавалось и Ковеленов каждый раз убеждался в могуществе своего покровителя. И в меру сил тоже старался быть полезным.
Да, Ковеленов работал на Пафнутьева. И больше ни на кого. Можно сказать иначе — Ковеленов отрабатывал те благости, которые оказывал ему Пафнутьев в самые тяжелые минуты жизни. Как Пафнутьев бросал все силы, чтобы спасти Ковеленова, так и тот мог продать кого угодно, лишь бы выполнить просьбу следователя.
