— Я подписала арендный договор, — напомнила Изабел вежливо, но твердо. — И поэтому остаюсь.

— Нет, синьора, вам придется уехать. Кто-нибудь обязательно придет днем помочь вам собраться.

— Я никуда не поеду.

— Мне очень жаль, синьора, но ничего не поделаешь.

И тут Изабел поняла, что пора добраться до самой высшей инстанции.

— Я бы хотела поговорить с владельцем.

— Его здесь нет.

— А как насчет этих чемоданов?

Женщина неловко отвела взгляд.

— Прошу вас уйти, синьора.

Четыре краеугольных камня были созданы именно для таких моментов.

«Вести себя вежливо, но решительно».

— Боюсь, что не смогу уйти, пока не поговорю с хозяином, — объявила Изабел, проходя мимо экономки, и едва успела увидеть высокие потолки, позолоту, бронзовую люстру, как женщина снова загородила ей дорогу:

— Ferma![17] Вам сюда нельзя!

«Люди, пытающиеся спрятаться за данную им власть, делают это из страха и нуждаются в нашем сочувствии. В то же время мы не можем позволить, чтобы их страхи стали нашими».

— Не хотелось бы расстраивать вас, синьора, — как можно участливее ответила Изабел, — но я должна поговорить с владельцем.

— Кто сказал вам, что он здесь? Это никому не известно. Значит, владелец — мужчина.

— Постараюсь не проболтаться.

— Вы должны немедленно уйти.

Изабел устала от людей, принимавших ее за идиотку и пытавшихся одурачить: мошенника бухгалтера, неверного жениха, трусливого издателя и ненадежных почитателей.

Ради этих почитателей она жила в аэропортах, поднималась на кафедру в разгар пневмонии, держала за руки, когда их дети становились наркоманами, обнимала за плечи страдавших депрессией и молилась за безнадежно больных.

Но как только ее собственная жизнь омрачилась несколькими темными облачками, они удрали врассыпную, как перепуганные кролики.

Почти оттолкнув экономку, она пробежала по дому, ворвалась в узкую галерею, на стенах которой теснились фамильные портреты в тяжелых рамах и барочные пейзажи, пролетела через элегантную приемную, оклеенную обоями в коричнево-золотую полоску, вихрем промчалась мимо мрачных фресок, изображавших охотничьи сцены, и еще более угрюмых изображений святых мучеников. Подошвы босоножек оставляли черные следы на мраморных полах и грязь на бахроме паласов. От сотрясения покачнулся римский бюст на пьедестале. С нее довольно!

Наконец она остановилась в менее официозном салоне в глубине дома. Полированный паркет орехового дерева был уложен елочкой, а на фресках для разнообразия были нарисованы сцены сбора урожая. Итальянская рок-музыка странным образом аккомпанировала пляске солнечных зайчиков на стенах и коврах. В конце комнаты виднелся арочный вход на лоджию, куда более величественный, чем в сельском доме. Оттуда и неслась музыка. Под аркой, прислонившись плечом к стене, стоял мужчина, залитый солнечным светом. Прищурясь, Изабел определила, что он одет в джинсы и жеваную футболку с дырой на рукаве. Четко очерченный профиль, казалось, принадлежит одной из стоявших в комнате статуй. Но что-то в его осанке, бутылке, поднесенной ко рту, пистолете в свободной руке подсказывало, что этот римский бог, возможно, успел сбиться с пути истинного.

Настороженно поглядывая на пистолет, Изабел откашлялась.

— Э… простите… я…

Он повернулся.

Она моргнула не веря глазам. Снова моргнула. Попыталась убедить себя, что это всего лишь игра света. Игра, и ничего более. Этого не могло быть. Просто не могло…

Оказалось, могло. В дверях стоял мужчина, называвший себя Данте. Данте, с жарким затуманенным взглядом и нескромными прикосновениями. Вот только волосы мужчины были короче, а глаза — серебристо-голубыми вместо карих.

— Черт возьми!

В ушах звенели английские слова с американским выговором. И голос… глубокий знакомый голос итальянского жиголо, встреченного позавчера вечером на площади Синьории. И даже сейчас она не сразу осознала правду.

Лоренцо Гейдж и жиголо Данте — одно и то же лицо.

— Вы…

Она с трудом сглотнула колючий комок.

— Вы не…

Он уставился на нее своими глазами убийцы.

— Черт. Похоже, никто, кроме меня, не способен снять шпионку даже в чужой стране!

— Кто вы? — беспомощно пролепетала Изабел, уже зная ответ. Она ведь видела его фильмы!

— Синьор Гейдж! — выкрикнула Анна Весто, врываясь в комнату. — Эта женщина! Я велела ей уйти, но она отказалась! Она… она… — Очевидно, обычный английский не мог выразить всю меру ее негодования, поскольку она разразилась потоком итальянских слов.

Лоренцо Гейдж, известный развратник и негодяй, доведший Карли Свенсон до самоубийства, оказался также Данте, флорентийским жиголо, мужчиной, которому она позволила загрязнить, запачкать, опорочить уголок своей души.

Изабел рухнула на подвернувшийся стул и попыталась отдышаться.

Он что-то зарычал экономке на итальянском.

Та бешено жестикулировала.

Снова рычание.

Женщина фыркнула и гордо удалилась.

Он прошел на лоджию, выключил музыку и вернулся. Изабел как сквозь сон заметила, что на его лоб спадает черный завиток. Бутылку он оставил на лоджии, но пистолет по-прежнему болтался на пальце.

— Ты ворвалась на чужую территорию, милочка.

Его губы едва шевелились, но тягучий говор в жизни звучал еще более зловеще, чем стереозвук в кинозале.

— Следовало бы прежде позвонить и предупредить.

Она занималась сексом с Лоренцо Гейджем, мужчиной, хваставшимся в журнальном интервью, что «перетрахал пятьсот женщин». А она, Изабел, позволила себе стать пятьсот первой!

В желудке что-то перевернулось. Закрыв лицо руками, она прошептала слова, которые никогда не говорила другому человеческому существу. Слова, которые минутой раньше ей вообще не пришли бы в голову:

— Ненавижу вас.

— Именно этим я и зарабатываю на жизнь.

Скорее ощутив, чем услышав, как он приближается, она уронила руки и тупо уставилась на пистолет.

Нельзя сказать, что пистолет был нацелен на нее, но и сказать, что не нацелен… Он держал оружие у бедра, и хотя Изабел сразу определила, что это антиквариат, которому, возможно, несколько сотен лет, но менее смертоносным от этого он все же не стал. Вспомнить хотя бы, что сотворил Гейдж с Джулией Робертс обычным самурайским мечом!

— Как раз в тот момент, когда я вообразил, что опуститься ниже папарацци уже невозможно! Оказывается, нет предела совершенству! Что случилось с твоим non parler anglais, француженка?

— То же самое, что с вашим итальянским, — отрезала она, распрямив спину. Только сейчас до нее дошел смысл его высказывания.

— Папарацци? Считаете меня репортером?

— Если ты так хотела интервью, стоило только попросить. Изабел подскочила как ужаленная:

— Вообразили, что я пошла на это, чтобы добыть пикантные факты из вашей биографии?!

— Может быть.

До нее донесся слабый запашок спиртного. Он бесцеремонно поставил ногу на стул, с которого она едва успела встать. Но Изабел вряд ли это заметила. Она была слишком занята, пытаясь сообразить, угрожает он ей или просто забыл о пистолете.

— Как ты нашла меня и чего хочешь?

— Мне нужен мой дом, — пробормотала Изабел, отступая, но тут же рассердилась на себя. — Именно так вы развлекаетесь? Переодеваетесь в жиголо, чтобы снимать женщин на улицах?

— Верь или нет, Фифи, я вполне могу сделать это без всяких переодеваний. И к тому же стою куда больше, чем те пятьдесят евро, что ты оставила.

— Это на чей вкус. Кстати, пистолет заряжен?

— Понятия не имею.

— Все равно положите его, — потребовала Изабел, вцепившись в руку Гейджа.

— Это еще зачем?

— Прикажете поверить, что решили меня застрелить?

— Верь чему пожелаешь, — зевнул Гейдж. Интересно, сколько он успел выпить? И почему у нее подгибаются ноги?

— Не терплю оружия.