В день Тот передавали аномальную барическую пилу. Видимо, потому почти все воспитанники находились дома. А моя, как всегда, не пожалела ни себя ни меня. Никакого населения в холле и спотовой. Не успев позавтракать, я решила перехватить какого-нибудь джанк-фуда. Фудкорт, обычно шумный, до голого опустел. Только на стуле поодаль моего кустоцвета сидел мальчик. Я сразу вспомнила, его звали Эон. Эоном был толстенький розовоскулый пузевич, ничем собственным не примечательный, и потому особенный среди нас. Он уминал чипсики супернейчуралс, полностью погрузившись в процесс. Я тоже их любила, потому что помимо желудка они здорово насыщали мое самолюбие. Занятно, что я всегда замечала, что он тоже ест один, но никогда не обращала на то внимания. Просто так, без какой-то на то причины, я крепко задумалась над тем, как я стала задумываться над тем, как он всегда старательно наворачивает пасту на вилку или раскладывает кетчуп по запекшимся кромкам пельменей ровными порциями. Как он старается намазать масло на свежий хлеб идеальным слоем, медленно выводя сливочный секитэй на куске. Торжественная педантичность, спокойствие и ритуальная сдержанность, абсолютно несвойственные людям его положения, напрочь затмили мой рассудок. Что-то безначальное искрилось в нем, когда он был занят этим, и, по-моему, я могла смотреть на это вечно.

Пока он хрустел виски его бились как два маленьких сердца; я оказалась рядом и мое дыхание заколебало волосики на его макушке. Я не нашла, как неординарно войти с ним в контакт, но внутреннее желание поговорить непреодолимо елозило мне живот, поэтому я выпалила первое, что пришло мне в голову и процитировала Сапфо, – Ты любила там пировать, Киприда, в золотые кубки рукою нежной разливая нектар – богов напиток Благоуханный. – Он съежился от испуга, затем, взглянув на мою тень, обернулся, и полнорото изрек, – Фто ты, о нимфа, вееф фоими квывами. Нефто не видиф, я демона фтваф пвоквинаю пифию вдефнеф! – Я ничего не поняла и села рядом.

– Почему ты всегда одна сидишь? – спросил он с нескрываемым равнодушием. Пока я думала, что ответить, он смял фольгу и бросил в урну ошую нас. Попал. Неплохо для вчерашнего грудничка. – Не хочу никому докучать. – ответила я. Мы посидели пару минут и разошлись по спотам. Мое сердце не клокотало, лицо не пунцевалось, имаго едва пожевывали нутро. Хотелось только тихонько хихикать, но это со мной случалось и так.

Днем мы увиделись вновь. На этот раз Эон не ел, что меня удивило, и даже чуть-чуть разочаровало. Он стоял около сосны и наблюдал муравьев. Я присоединилась к нему, и мы стояли так довольно долго. Почему-то это оказалось страшно увлекательно. Муравей сначала ползал по стволу, периодически приветствуя своих сородичей, а потом набрел на маленькую выемку, решив вероятно, уточнить ее убранство. Она была неглубокой, так что его зад тупо торчал снаружи. Вскоре, один из его родственников тоже решил полюбопытствовать и втиснулся вторым. Так они засели в этом отверстии. Эон взял палочку и слегка пошурудил их брюшки, чем спровоцировал нецензурный знак в адрес своего рода.

Это была сосна. Как мне всегда казалось, одним видом источавшая космичность мира. Особенно зимой. Прорежая ветками морозную прозрачность ночного неба. – Все за нее говорит название. – заметил Эон. – Вечнозеленое. – Да. – шепнула губками я. – И по всей видимости, что-то подобное учуяли муравьи.

III

В первый раз о побеге проговорилась я. – Просто. В качестве маленького путешествия, нам бы не помешало развеяться… – Эон отнесся к идее со скепсисом, но спустя пару дней осады, был все-таки инфицирован моим энтузиазмом. Не то что бы было невыносимо в саду. Скорее, работала некая примитивная химия. Да и любое однообразие, даже самое идеальное –гибло для оперяющейся души. Заранее договорившись о ночевке, мы получили от родичей уйму свободного времени. Уходя в час дневного сна, мы завернули в проулок, ведущий на фудкорт; там под руку попались бесплатные яблоки – все было закрыто. – Гадство! – прорвалось у запыхавшегося толстуна, судя по всему, не большого любителя кислого. – А я люблю! Они ассоциируются у меня со вкусом жизни. – лепетала я, перекрикивая ветер. Мы бежали прочь от белоснежного пансиона, через улицы и остальную садовую инфраструктуру. Проносясь по оскоминевшим нивам мы, как обезумившие, чесали не оглядываясь, будто за нами гнались. Просторы сменились молодым лесом, позже перешедшим в бурелом, с хлопавшими по лицу лысыми ветками, овитыми паутиной. Потом зачем-то пошел лиственный кустарник напополам с железобетонными конструкциями и разным мусором. День обуяла темень и нам занадобился ночлег. Обрести мы решили его под куском срезанного забора и ночью оцепенели как мухи.

Путешествие прервалось привратно. Дойдя пешком до столицы, мы не могли найти способ проникнуть в город, потому что город был обнесен черт возьми стеной. Стена эта была нечтом вроде храма-фортификации, представлявшей собой декоративно-устрашающую архитектонику, служившую одновременно и казенным жильем, и военной базой, и усыпальницей разночинных господ, чьи мощи распределялись по всему ее радиусу от нуля, до одиннадцати, если смотреть на нее как на циферблат, часов. Шоссе прореживало ее на большой высоте, так что пешему ребенку, пускай и весьма сноровистому, было невозможно взобраться. Попасть в город, при этом, было необходимостью крайней, поскольку только город, по нашему общему убеждению, должен был дать требующийся комплекс ощущений, чувство насыщенной отстраненности, совершенно необходимое для самопостижения.

Поразмыслив над тем, как мы можем забраться на дорогу и стоят ли свечи риска, мы решили лезть по бетонной кладке с торчащими прутьями арматуры. За них можно было хвататься. Восхождение оказалось довольно веселым занятием и мы, конечно, начали баловаться, что сразу привело к трагедии. Эон присел на уступе и плакал. Его чувства внезапно обострились. Он вспомнил удобства и сладкую негу, которой его опекали. Возможно, его охватило отчаяние от того, что он больше никогда не вдохнет запаха свежей сдобы на кухне, залитой солнцем. Никогда не услышит ласковый голос мамы, зовущей к столу. Не почувствует на своем лице прикосновения ее нежных ладоней. Он зажимал разодранную ржавой проволокой голень и хлюпал глазами, периодически паникуя.

Я растерялась. Часто нетривиальные ситуации заставляют колебаться волю инициатора, а в данном случае требовалась еще и медицинская помощь. Кровь слипалась на пальцах, не прекращая сочиться по мраморной коже. Эон сказал, что его тошнит. Нужно было действовать, но как действовать, если ты абсолютно бессилен? Глядя на него, я внезапно породила мысль. Почему у древних не было музы мотивации? Где эта нимфа эффективности и личностного роста? Ответ казался отвратительнее вопроса.

Откуда-то сверху крякнул воздушный горн. Синтетический дрызг, смазываясь с диодами, отражался светозвуковой гирляндой от угловатых стен, давивших своей глухой массой на заплаканные глаза Эона. – Эй вы, там! Что вы там делаете!? – гражданин полицейский был груб и небрит. – Мы играем здесь! – нашлась я. – А что с пацаном? – духарился мужик. – Он плачет, потому что он проиграл. Он плачет, потому что не имеет достоинства встретить рок как мужчина! – решила я подбодрить Эона. – Понимаю, я тоже иногда плачу… – оборвал фразу мужик, думая, что мы не услышим. Возникла не очень ловкая пауза, во время которой он, что-то обронив, поднял, затем, вытерев рукавом, положил за пазуху. – Где родители?! – продолжал дистанционный опрос полицейский. – Мы живем с праотцами. Помогите нам подняться, они вас отблагодарят – ответила я, то ли мешая где-либо вычитанные фразы, то ли, просто путаясь в словах. – Лады! – крикнул полицейский. – Но тогда и вы поможете мне.

Я еще никогда не ездила в полицейской машине. Для раздающейся на опережение психики подстегнутой мощной фармой это более чем основательное впечатление. Все сделано по уму и с должной заботой. Никакого лишнего и необязательного к чему все мы привыкли. Нас пристегнули по-взрослому и дали поиграться с наручниками в которых могла крепко поместиться моя детская ручка. Удачное приспособление.