I

МА МА , Я НА ТИ Е БЯ ЛИЕ ЛУБЛУЮ ! СИГО ДНЯ ЕЛА Я КО Р ТО Ш КУ С МАОЛАЛКОМ ДИЛА У МЕНЯА У МЁ НЯ ВСЕ ХАОРаОшо . ПАПА ЗА БОЛЕЛ И Плохо ку-шал На коа зал а . Р СП АЛА Я ХО РО ЩО . СОТ РЕЛА ВО СН Е СОН

У обиемакаи цветок в го ло ве был бол-шоои. потом она отвернулас и бе жала .

На ней плате в гаорошек бусы. Потом вторая. Надета в чорное Они танцуют как мама

Делают крузадо. А он смотрит на нее зверской- обезьянейноейньей страстью и хватаеться ее лапу. Лапой бирёт воздух. И питаясь не потерять ее уводит жест. Поправляет оттопырившуюся на виске шест. Растянувшись на длинных кистях. Они сплитаются снова. Перемалывая музыку достоинством движений. Она роняет себя на его колено. Горошковые полы взвиваются упругостью хвоста. Медленный реверс разливает их пластическую поэзию по кругам тихого света. Приматы мягко передвигаются в пустоте. Пустота издает вибрацию. Вибрация касается моего уха. Пора вставать.

В свои полтора. Я не была фанаткой длительных отношений, ведь они часто приводят к занижению самооценки партнеров и, как следствие, потере интереса к жизни. Я предпочитала игру с голопопыми купидонами обществу хмурящихся… но ладно, это не то.

Меня зовут Юна. Я одна из образцов программы исследовательского гранта Убер Кинд. Мы что-то вроде бройлерной куры – под действием мощной фармакологии успеваем достичь психологической зрелости за первый год существования. Эта программа нацелена в то, чтобы растянуть период осознанной жизни на максимальный срок. Конечно, у всякой новой технологии есть недостатки, и наша не исключение. Мы не так быстро развиваемся физически, как того требует акселерированный мозг. Из-за этого в бытовых ситуациях периодически возникают непредвиденные конфузы, типа падений со стула и прочими вытекающими. Но не смотря на это мы ведем вполне насыщенную жизнь и даже (о, ужас!) работаем.

Конечно, по сравнению с тем, чем занимаются наши наблюдатели, работой это не назовешь. Скорее, это походит на довольно играбельную аркаду. Вот тебя приводят в стильный холл. Вот там переодевают в удобное и отправляют в спот. А споты в форме соты, Ору! Но если без шуток, то в нем есть диванчик, твердое кресло для чтения, столик, шкафчик; Вот его можно даже закрыть и слышно как будет как звенит в мозгу. В спотах мы почти не находимся. Хотя вру, некоторые сидят в них безвылазно. Их мы называем черносотенцами, и сообщить о них нечего. Видимо, дизайнерам было важно, чтобы у каждого был собственный уголок. После завтрака мы расходимся по делам. По сути – играем в игры. Только требующие немного усидчивости и внимательности. Никто особо не следит за тем, чтобы мы что-то обещали выполнить или успевали к срокам. Весь процесс изначально задумывался профанацией но, как неизменно оказывается по итогам квартала – продуктивной.

Т.О. мое утро понедельника прозаически начинается там. С девяти утра до одиннадцати я сижу где-нибудь в бесшумном месте, отвечаю на письма, планирую день. Ближе к двенадцати мы собираемся небольшими компаниями поговорить и попользоваться активными веществами кратковременного действия. Иногда к нам присоединяются наблюдатели, и мы играем в аналог детской почемучки – зачемучку. Игру эту они истово ненавидят. Я думаю потому, что в таком варианте широта их кругозора, накопленного за жизнь, очень быстро теряет всякое преимущество. После этого идем на обед. Ем одна. Для этого у меня есть особенное место на поисковом пригорке с неопреновой травой. С одной стороны он огибаем декоративными подсолнухами, а с другой на нем стоит босая гипсовая оса. Никто к ней близко не приближается, а мне нравится.

После обеда мы бродим. В ясность – по тропам в шумящих рощах и друидных дубравах; в пасмурность – вдоль пологого поля; для нашего роста, километра – более чем. Иногда я отстаю от компании и засматриваюсь на прохлаждающихся млекопитающих, и застываю в бессилии стиснуть глазами Диву пространства. Младая радость заливается в меня каждый раз от того, что я могу созерцать все совершенно так – просто. От зерцания меня отвлекают далекие голоса коллег. Они решили последовать моему примеру и тоже остановились. Наша случайно образовавшаяся система придает веселью еще и процесс. Они что-то кричат мне и смеются. Я что-то кричу им в ответ и тоже смеюсь. Благодатное благоухание трав связывает голоса и влечет их по сочному склону к обволакивающим облакам, к краю текущего мироздания. После прогулки образуется перерыв на сон. Я стараюсь длить его не более двадцати минут, но часто валяюсь и полчаса, и час. Спать днем у нас считается не зазорно, и вообще это очень даже полезно. Да и дома мне не меняют постель каждый день, а тут еще и попрыскивают разными эликсирами да микстурами.

По описанию может показаться, что наша коммуна представляет собой шайку генномодофицированных разгильдяев, праздно шатающихся по паркам за казенный счет. Это не совсем так. При всей свободе жизненного уклада, большинство из нас выбирают наиболее трудные траектории дальнейшей карьеры – становятся учеными и свободными исследователями. Некоторые уходят в секретный секретариат, но я совсем мало об этом знаю.

С трех часов мы собираемся в палатах исихазма. Там проходят занятия по различным направлениям – нееродисциплина, постэтика, псевдоистория, метаматематика, квазипоэтика, биокодинг и проч. В общем это то, что набрала я. А курсов каких хочешь, можно взять уйму и менять хоть каждый день. Ни экзаменов, ни обязательности. В нашем саду они ни к чему. Все просто занимаются тем, что интересно. После семи мы расходимся по группам bonum corporis. Я разучиваю подводную борьбу. Пока я недостаточно модифицировала тело и мне часто не хватает аэробной мощности для адекватного выполнения упражнений. Надо попросить папу купить мне пакет пластики с внутриглоточной жаберной гребенкой, заодно сделает подарок будущему зятю.

После физических нагрузочек я снова прогуливаюсь, но уже одна. Люблю походить по тем же местам в ином освещении, особенно в закат или сумерки. Забирают нас, когда придется. Я никогда никуда не тороплюсь. Мама злится, но она должна понимать. Я знаю, что я больше. Больше взрослых, какими бы они ни состоялись приспособленными. Мой органон обладает значительной интеллектуальной потенцией, гарантированной физической выносливостью и на генном уровне заряженной дисциплиной, но кроме всего этого я зверски молода, и молодость моя продлится беспрецедентно долго, и содержит она в свернутом виде такие высоты, такие инсайты, что им об этом всегда лучше не говорить. Да и что возможно объяснить занятому человеку. Эту тихую эйфорию я беру с собой вместо игрушки подмышку. Пока они разговаривают на кухне, она греет меня и вдохновляет на яркий сон. Перед тем как уснуть я молюсь деде-богу. Молюсь за всех. Ведь молиться это так… лампово.

II

– Юна, Юна! – доносилось из-за спины. – Опять проспала!? Надо было назвать тебя Соней! Смотри на время! Бегом одеваться! – Сколько себя помню, мама никогда не соблюдала границ личного пространства. Утром у небиокодированных людей уровень кортизола всегда находится в красной зоне. Они не сознают, что помимо пресловутого кофеина по ним лупит черный черт, не вынимая гормональных шпор из полных боков. Делает так он потому, что иначе бы сапиенса просто съели. Исконная мощь в собственном смысле носится передо мной по дому. Интересно. – Давай! Зубы в саду почистишь, иди-спускайся! – Мне кажется, так я скоро начну стареть. Надо понемногу переводиться на интернат. Нельзя так попусту жечь щитовидку… – Ай, ну Юна-а! Да что ж такое! Горе ты! Ну споткнулась, ничего страшного, бывает. Сейчас мы все поправим, иди-ка сюда. Ну кровь и кровь, подумаешь какая страсть. Вот так. Блин, всю кофту забрызгала! А лицо! – Только посмотрите на раскрашенные Биша – как каннибал после охоты. А это мучное бесполое тело? Что я вообще делаю в этом неуклюжем ребенке? Это вообще я? – Ты. В порядке? – запихивая тампон в ноздрю, нервно спросила мама. – В порядке. – отвечаю я, деловито засовывая в рот желтый чупик.