И теперь, значит, выясняется, был еще и дед.

— Да он умер. — Отмахнулся батя в ответ на мой офигевший взгляд. А потом подумал несколько секунд и добавил. — Наверное, умер. Там такой человек…особенный. Пожалуй, наверняка и не скажешь. Хотя, чисто по возрасту, точно должен уже. Он родился еще до войны. Войну прошёл. Когда под настроение, такие байки травил, закачаешься. Вроде, в СМЕРШ воевал. Представляешь? А сам с виду, раздолбай раздолбаем. Наташа рассказывала, что его все детство не было рядом. Он вроде даже и на ее матери женат не был. Точно не скажу.

Наташа — это моя мать, которую я никогда не видел. Только на фотках. Отец мне их показывал без особого желания.

— А! Да сейчас… — Выдал он и отправился в свою комнату.

Вернулся буквально через пять минут. В руках держал несколько старых снимков. Реально старых. Их ещё на плёночный фотоаппарат делали.

— Вот. Видишь. Справа, с бантами, это Наташа. Слева — ее отец. Твой дед, то есть.

Умрешь… Будто я мог их перепутать. В общем, тогда и увидел впервые второго деда, с которым никогда не встречался. Помню, меня тогда поразил его взгляд. Он смотрел прямо в объектив, фотку, похоже, делали в специальном салоне. Было что-то в этом взгляде… Не знаю. Так и не объяснишь. Опыт, годы, вызов, насмешка, авантюризм.

— Прощелыга какой-то…– Сказал я тогда отцу. Мне было-то, наверное, на момент разговора, лет двадцать. — Вообще не похож на героя войны.

— Не знаю. Не могу сказать наверняка. Правда, я с ним общался достаточно часто, когда мы с Наташей встречаться начали. Ее мать умерла и она с ним как раз жила последние годы перед нашим знакомством. Я был тогда…Ни кола, ни двора. Институт бросил, меня отец из дома попёр. Сказал, пока не одумаешься, не возвращайся. А я назло ему чуть по чуть барыжить начал. Тогда с этим сложно было. Статья только так могла прилететь. Ну, ничего, пронесло. Так вот, мы с Наташей начали встречаться, и она частенько меня звала в гости. Ночевал у них. Нет, не в том смысле…

Отец засмеялся и покачал головой.

— Не как у вас сейчас — все быстро. На самом деле, просто ночевал. Лучше, чем в общаге. Я же в училище пошел и на завод в ночные смены, чтоб мне общагу дали. Ну, вот мы с Алексеем Иванычем тогда и сдружились. Много о чем говорили. Интереснейший человек оказался. А ты представь…Матери твоей двадцать исполнилось. На дворе — 1978 год. Еще такой гласности не было. Ну, я, конечно, фарцой уже занимался, однако, о загранице знали мы понаслышке. По фильмам Бельмондо и по некоторым статьям в журналах. Однако этот загнивающий буржуазный мир казался нам загадочным и чем-то крайне привлекательным. А Иваныч…Он их всех, буржуев, имею в виду, жуть как не любил. И вот иногда на кухне, пока чай пили, про войну рассказывал. Что интересно, только про войну. После войны — ни слова. А Наташа все ему простить не могла, что они с матерью почти десять лет вдвоем жили. Он в ее жизни появился только после смерти твоей бабушки. Ну, с той стороны. Ладно…Это так, к слову вспомнилось. Спросил про фразу…Сам не знаю, почему она мне в голову запала ещё тогда, и до сих пор выскакивает. Звучит, наверное, прикольно.

Отец пожал плечами, забрал фотку и ушел в свою комнату. Мы еще жили в квартире, в центре Москвы. Дом он уже спустя пару лет приобрел.

И вот, что теперь получается…

Я тряхнул головой, посмотрел вокруг. Старая комната барака. Рядом — детдомовцы. Кто-то опять окно натирает. Кто-то со стороны косится, но не подходит. Я, наверное, и правда с таким видом вернулся, что они решили — меня лучше пока не трогать. Сто процентов, выглядел психом.

Бернес, кстати, тоже был в комнате. Он стянул свое нелепое пальто, а затем принялся собирать мусор, который валялся по углам. Вполне себе приличная, прямо таки идеалистическая картина. Нам бы ещё пионерские галстуки и песню политически правильную… Твою ж дивизию!!!

И вдруг так мне стало смешно, что я, не выдержав, заржал прямо в голос. Сидел, как дурак, на кровати, ухахатываясь и хлопая ладонями по коленям.

Алексей Иваныч, значит…Мой дед…И ведь сразу подумал, рожа знакомая. Только я ее, эту рожу, видел в гораздо более старшем возрасте один единственный раз. Потому сразу не врубился. Только ощущение возникло, будто черты знакомые.

— Эй, Марк! — Окликнул Бернеса Лёнька. — Ты чего ему там на улице показал? Ты гляди, Алёша что исполняет…

— А я говорил, говорил… — Тут же влез со своим ценным мнением Василий. — Нечисто с ним. Точно, нечисто. С башкой у него чего-то не то.

— Ну, вообще, ты совсем недавно уверял, будто он — крыса. — Резонно возразил Бернес, окинув Василия неприязненным взглядом.

— Да чего вы удивляетесь…– Подкидыш громко втянул носом воздух, набрав попутно слюны в рот.

Он собрался было плюнуть на пол, но вовремя заметил суровый взгляд Лёньки, который медленно покачал головой из стороны в сторону.

— Будешь сам мыть. — Многозначительно сказал Лёня. — И не только в одном месте. Давай уже, завязывай…

Подкидыш скривился, но предупреждению внчл. Метнулся к открытом окну и плевок полетел на улицу.

— Алеша рассказывал, как чуть не утоп. — Иван вытер тыльной стороной ладони рот, — Да еще и при нем этот ваш… Как там его… Другой, в общем, сгинул. Может, у человека теперь приступы случаются.

— Все нормально. — Вмешался я в их разговор, пока меня реально в психи не записали. — Вспомнил кое-что…

— Ни хера се… Веселые, наверное, у тебя воспоминания. — Хохотнул Подкидыш.

Возможно, избежать расспросов со стороны детдомовцев мне бы не удалось. Скорее всего, они бы точно захотели выяснить, что за воспоминания такие смешные. Но в этот момент в комнате появился еще один человек.

— От итить-колотить… Вы чего, черти⁈ До завтрашнего утра собираетесь порядки наводить?

На пороге комнаты стоял мужик, лет пятидесяти. В форме, как положено. Правда форма на нем смотрелась, будто на корове седло, честное слово. У мужика было слишком простое, какое-то деревенское, что ли, лицо. Круглое, похожее на блин, с носом-картошкой посередине этого блина.

— А ну, стройсь! — Рявкнул он вдруг во весь голос. — Сейчас я вам, ироды, настоящую жизнь покажу. А то вы, похоже не поняли, куда попали.

«Настоящая жизнь» в понимании сержанта государственной безопасности Шипко выглядела совсем не так, как можно подумать при упоминании супер-пупер секретной школы НКВД.

Я, конечно, не спец в теме внешней разведки, но, мне кажется, нас тут должны учить немного другому. Ну, как немного… Просто охренеть, насколько другому.

К примеру, водить машину, стрелять из пистолета, вскрывать замки дверей и сейфов, воровать и фотографировать секретные документы… Я уж не говорю про навыки, типа умения драться во всех возможных стилях и способности соблазнять любую женщину в диапазоне от пятнадцати до семидесяти лет взглядом. Хрен с ним, на коронную фразу:" Реутов. Алексей Реутов…" и мартини с оливкой я не рассчитываю. Времена пока еще не те.

А что мы получили в результате? Вряд ли разведчикам пригодится та наука, в которую с ходу начал посвящать детдомовцев горластый чекист.

— Вообще не пойму, куда нас привезли…– Бурчал Подкидыш, ползая рядом со мной по дощатому полу, который он, стоя на коленях, усердно натирал здоровенной щёткой. — Что это за особая Школа? Интересно мне…Поломоев и окнодраев? Вот мляха-муха, как получается… Сто́ило ради этого тащиться хрен пойми куда…Хоть пацаны мои не видят… Позору было бы… До конца жизни не отмоешься…

Собственно говоря, я целиком и полностью разделял эмоции Подкидыша. Этот круглолицый здоровяк, явившийся в барак, оказался нашим воспитателем. Или куратором. До конца так и не понял, если честно. А он не особо подробно объяснял. Заорал с порога, что мы жопорукие недоделки. Потом чуть ли не пинками раскидал всех по сторонам, каждому определив конкретное дело. Тут же обнаружилось еще одно ведро, куча тряпок и щетки для пола, которые торжественно были вручены мне, Зайцеву и Ваньке. Лёньку определили водоносом. Марк и еще двое парней доводили до ума окна.