– Я, с вашего позволения, присутствовать не стану. Устаю от здешнего климата, – иранский полковник с лёгким поклоном удалился.

Пронин и Яковлев сели напротив арестованного.

– Генрих, переведите ему мой первый вопрос. Почему вас не устраивает правление нового шаха?

Намджу принялся эмоционально и громко отвечать, озлобленно поглядывая на русских гостей. Яковлев спокойно переводил:

– Во что вы превратили великую Персию? В перевалочный пункт, в мировой бордель! Забыты скрижали наших великих царей, державших в руках полмира. Хотите правду? Ирану только повредил ислам – эта религия нищих и бродяг, которых собирал под свои зелёные знамена Мохаммед. У нас есть нечто посильнее – наш персидский дух. Непобедимый дух первой в мире великой цивилизации, которую многие пытались стереть с лица Земли. Но не стерли! Вот и вы пришли, русские, англичане… Но вы уйдёте – а мы останемся здесь.

Тут в каземат всё-таки заглянул полковник, видимо, услыхавший крики арестованного.

– Вы всерьёз считаете, что Иран может отказаться от ислама? – Саджани нервно закурил американскую сигарету. – Сущая глупость! Просто идиотизм!

Хасан продолжал рассуждать, а Яковлев дотошно переводил его откровения:

– Мы всё делаем для этого. И с годами таких, как мы, будет всё больше и больше. Перед нашей персидской цивилизацией преклонялся Александр Македонский. Он побеждал наших воинов в бою, но стал пленником нашей культуры, нашего незыблемого и великого уклада жизни.

– У вас имеется подпольная организация? – спросил Пронин.

Арестованный захохотал.

– А вы думаете, дело только в исмаилитах, в этих дурачках с Кораном в башке? Есть у нас организация. И с каждым годом к ней примыкает всё больше молодых иранцев – представители старинных родов. Мои предки держали в руках целую сатрапию! А вы превратили меня в пыль.

– Что это за организация? Назовите немедленно! – закричал Саджани.

– Назову. Когда ты выйдешь отсюда вон. И уберешь своего живодёра, – он покосился на охранника.

– Да как ты смеешь? – закричал полковник, окончательно потерявший самообладание.

Пронин обернулся к нему:

– Дорогой полковник, вы помните, что их величество гарантировал нам полноправное участие в расследовании. Для нас главное – докопаться до истины. Прошу вас на этот раз выполнить его условия.

– Ну, если наш гость так настаивает… – прошипел Саджани, – но все последствия останутся на вашей совести!

Полковник сделал знак охраннику, и оба они покинули каземат.

Хасан некоторое время молчал – чтобы убедиться, что полковник не обманет его и не вернется под эти низкие своды в самый решительный момент. А потом Пронин услышал его хрипловатый шёпот:

– Нас всех всё равно казнят. Покушение на вас, господин Пронин, только повод. Я расскажу вам о нашем обществе. Но сначала поклянитесь мне, что не расскажете об этом ни одному иранцу – по крайней мере в течение года. Я не враг русским. Я враг нашему слабому шаху… И прошу вас говорить как можно тише. Здесь толстые стены, но полковник хитёр. Наверняка сейчас прислушивается к нашему разговору в какой-нибудь тайной комнате.

– Клянусь, – тихо сказал Пронин.

– Клянусь, – эхом повторил Яковлев.

– Тогда слушайте. У нас не только подпольное общество. Вы знаете, что европейские рыцарские ордена в Средние века создавались по образцу наших, персидских орденов, в которые входили самые благородные и храбрые царские воины. Они тайно боролись против заговоров, против повстанцев, против всяческой смуты, против наших врагов, которыми были и греки, и римляне, а позже – арабы и сельджуки… Против придворного предательства. Молились своим богам. Помогали царям бескорыстно. А иногда и ставили царей – если на троне оказывался слабый человек. Вы успеваете переводить?

– Говорите, Хасан. Наш Генрих первоклассный переводчик.

– Мы организовали орден еще при старшем Пехлеви. У нас были на него надежды, но и он не был достоин трона Ахеменидов, державших в руках полмира. А знаете, как называется наш орден? «Дарий Великий», – с гордостью прошептал Хасан. – Наша задача – сбросить с трона жалкий род Резы-хана и поставить настоящего потомка Ахеменидов.

– А такие есть?

– Есть. Один, единственный. Мы бережём его как зеницу ока. Ему семнадцать лет. Каждый член ордена готов отдать за него жизнь. А нас уже 320 человек. Меня вы погубите, значит, 319. А больше вам ничего знать не надо. Узнаете, как все – из газет, – арестованный недобро усмехнулся.

– Вы в чём-нибудь нуждаетесь, вас здесь кормят?

– Скажите им, чтобы дали хлеба. Они кормят меня только соленой рыбой. А воды дают два наперстка в сутки. Глупая пытка. Я всё равно буду нем. А послезавтра меня казнят. Прошу вас не препятствовать им в этом. Потому что если вы меня спасёте – я должен буду работать на вас. А я не хочу работать на русских. Ничего не имею против вас, но служить буду только своему царю, потомку Великого Дария. А правдой я с вами поделился, только чтобы не уходить в царство теней с таким грузом тайны. Вы облегчили мне последние часы.

На выходе к Пронину сразу подскочил полицейский полковник. Но Иван Николаевич только хмуро молчал – всю дорогу до машины. Молчал и Яковлев. По его глазам Пронин видел, что юристу дурно, что ему нужно прилечь. Пронин протянул ему фляжку с коньяком: «Хлебните, Генрих, дружище». И действительно, после глотка «живительной влаги» Яковлеву стало чуточку легче.

– Заедем в гвардейский корпус – хлебнуть кофе в буфете?

– По-моему, там не очень уютно, – откликнулся Яковлев, – зато по дороге.

В пустом буфете сидел за стопкой коньяку один-единственный посетитель – Курпатов. Пронин дал знак Яковлеву – и тот вернулся в машину. С казачьим командиром куда полезнее побеседовать наедине.

– Доброго дня, подполковник!

– Здравствуйте, Пронин, присоединяйтесь. Коньяк здесь недурной.

– Выпьем. Сегодня обязательно выпьем по стопочке, – Пронин достал фляжку. – Но, если не возражаете, моего коньячку. Это «Двин».

– Ну, что ж, давайте двинем. За ваше чудесное спасение!

– Спасибо, подполковник.

Они выпили армянского.

– Крепка советская власть, – крякнул Курпатов, – и коньячок большевистский хорош. А я рад, что вас сегодня встретил. Ведь после того случая с дервишами я понял, что вы не только в Первую мировую воевали. Правильно? Не отвечайте. Я понимаю, вы не имеете права. Тайна есть тайна. Это мы знаем, научены. И не буду я кричать на весь Тегеран: «Чекист! Чекист!» Но для меня важно, что я знаю и ты знаешь…

После этого нетрезвого разговора Пронин в задумчивости вернулся к машине. Яковлев смиренно ждал его. Иван Николаевич возвращался домой в тяжёлых раздумьях. Ему не нравилось, что Курпатов так легко определил, что перед ним чекист, а не торговец. Значит, где-то я сработал непрофессионально. В чём? Не стоило спасать Мохаммеда? Но убийство молодого шаха не входило в планы Берии. А теперь я стал доверенным лицом монарха, получил высший орден Ирана… Чего хочет от меня старая шахиня? Помогать Али-Резе я не стану, просто не имею права тратить на это время. Но первое её предложение – «подарить Мохаммеду жену» я постараюсь исполнить. Будет ли мне теперь помогать Курпатов? Не навредит ли мне такая помощь? Тут многое нужно прощупать. Наверное, на охоте придётся по душам поговорить с шахом. Возможность для этого будет. А этот швейцарец… Тут не обойтись без помощи наших старых тегеранских агентов. Нужно полное досье на него. Он явно работает не только на своего однокашника – независимо от их плотских утех.

Посольский лимузин довез Пронина до его тихого особняка. Он крепко пожал руку Яковлеву и направился прямиком в душевую. Нужно было смыть с себя дух каземата. А главное – поразмышлять о том, как мы можем использовать деятельность ордена «Дарий Великий» в своей игре.

Альвареса дома не было. Шарик спал на своей подстилке. Пронин решил в одиночестве прогуляться по ночному Тегерану. Только так и можно познать дух города – без собеседников. Он отмерял шаги по пустому городу. Даже нищие уже покинули свои боевые позиции и разошлись по лачугам. «Итак, Курпатов. На что он намекает? Не исключено, что ему надоело служить молодому шаху и он готов к вербовке. Саджани. Производит впечатление туповатого, но честного полицейского. Здесь, на Востоке, коррупция не считается зазорной, но он, кажется, из другого теста. Но он явно ревнив. И может стать опасным врагом, если посчитает, что я стал новым любимцем шаха…».