Я подхожу к двери и проверяю, заперта ли она, но ключ тут же поворачивается в замке. Что ж, сегодня сбежать не удастся. Пожалуй, так даже лучше. Все равно далеко бы я не ушла с такой кашей в голове. Я заглядываю в миску. Зеленой жижей оказывается сельдерей – в вязком вареве плавают тушеные и жилистые стебли и листья.
Мою комнату пеленой заволакивает темнота. По шее пробегает леденящий холодок. Так пахнет болото. Оно пахнет им – вонью и гнилью.
Кто-то дышит, дышит прямо за моей спиной. Это неровное дыхание принадлежит не мне. Меня бьет дрожь, я чувствую, как по коже бегут мурашки и поднимаются волоски.
Пол под ногами превращается в грязь, траву и зловонную воду.
Я снова на болоте, бегу в темноте. Мои туфли оскальзываются и едут в грязи и мокрых листьях. Он близко. Его шаги шлепают по воде прямо за моей спиной – уже так близко.
Он хватает меня за волосы. Я вытягиваю руки, но ухватиться не за что, ничто меня не спасет. Я падаю на спину. Голову заполняет боль, резкая и жгучая.
Перед глазами плывут деревья, кочки и канавы. Он тащит меня за волосы, выдирая их из скальпа. Мои крики беззвучны, их поглощает болото.
Есть только он, его тяжелое дыхание и ярость.
Миска выскальзывает из рук, падает и ударяется об пол. Я смотрю на этот беспорядок и вздрагиваю. Куда делось болото? Водоросли? Я все еще чувствую запах грязи и стоячей воды.
Нет-нет, это запах похлебки. Она повсюду: стена, пол, ножки стола – все в зеленых пятнах. Вокруг валяются кусочки лука, сельдерея и картофеля. Я собираю слизь дрожащими руками в миску, затем ставлю ее обратно на стол, вытираю руки о края емкости. Может, никто и не заметит? Почти все уже утекло под половицы. Запах варева теперь повсюду, но в моей комнате всегда пахнет. Не думаю, что смотрители заметят разницу.
Я съедаю ломоть хлеба.
За стеной начинают шуметь больные. До меня доносится шарканье их шагов. Та одержимая все еще смеется, топая вверх и вниз по лестнице, а теперь еще и колокол. Бом-бом-бом.
– Можете попросить их перестать звонить в колокол? – спрашиваю я у Подбородка и Сливы, когда они заходят ко мне после обеда.
Подбородки хмурятся.
– Какой колокол?
– Как это «какой»? Вы оглохли?
– Конечно, мы передадим. – Слива сжимает мой локоть. – Тебя ждет доктор.
– Нет, я не готова. – Мне очень хочется выйти из комнаты, но я опасаюсь нового доктора и его добрых глаз. А вдруг гипноз действительно откроет мне правду и я узнаю, что за яд кроется в недрах моего безумия?
Но женщины говорят между собой и, наверное, не слышат меня.
– Так он остановился на этом новом лечении? – спрашивает Слива, когда они выводят меня в коридор.
Подбородок ворчит:
– Начальству это ох как не по душе, чего уж там.
– Ну это же все чепуха? – Слива бросает на меня взгляд и снова отводит его. – Весь этот гипноз, а?
– Вы говорите о докторе Диаманте? – спрашиваю я.
Подбородок поворачивается ко мне. Ее горячее дыхание обжигает шею.
– Диммонд. Его зовут доктор Диммонд, – медленно проговаривает она каждый слог. – Диммонд.
– Да оставь ее, – говорит Слива.
Подбородок отворачивается.
Меня не волнует, что на самом деле его зовут Диммонд. Я буду называть его Диамантом из-за третьего глаза во лбу, наверняка это знак. К тому же диамант – это бриллиант, что-то чистое, светлое и незапятнанное. Надеюсь, что он именно такой.
Санитарки ведут меня на первый этаж, но мы сворачиваем влево, а не вправо, и движемся дальше по коридору, куда больных не пускают.
– И почему выбрали эту из всех них? – спрашивает Подбородок, и я ловлю себя на том же вопросе. Действительно, почему Диамант выбрал меня? А не кого-нибудь из других, действительно сумасшедших пациентов, как та с маниакальным смехом, или которые считают, что их жгут живьем или что они дружат с королем. Почему он не выбрал кого-то из них?
– Он берет у которых память отшибло, – отвечает Слива. – Так говорят.
Я рада, что его выбор пал на меня, рада хоть ненадолго выйти из своей тюремной камеры, но во всех этих развлечениях с гипнозом участвовать точно не собираюсь. Уж без этого я точно обойдусь, и так проблем хватает.
Мы останавливаемся перед дверью, на которой золотыми буквами выведено имя Диаманта – краска совсем свежая и блестящая.
– А, Мод! – восклицает он. – Наконец-то. – Меня так давно не называли моим настоящим именем. – Входите.
Я и забыла, как он выглядит. У него карие, а не голубые глаза, и он старше, чем мне показалось сначала, это взрослый мужчина. Возможно, он кажется моложе из-за отсутствия усов.
Слива уходит, но Двойной Подбородок усаживается на стул возле стены и кладет руки на колени. Видимо, остается, чтобы защищать от меня Диаманта.
У него уютно. В камине горит огонь и угли переливаются красно-оранжевым светом. На окне стоит решетка, как и в моей комнате, но оно гораздо больше и выходит в сад, на прекрасные деревья и часовню. Как бы мне хотелось иметь такую комнату, такое окно, такой вид.
На полках и в шкафах расставлены всякие диковинки – в основном бессчетные бутылочки странных форм.
Он указывает в тот угол, где на стене висит потрепанная бежевая занавеска. Перед ней – стул и камера на высоких ножках.
– Я сфотографирую вас. – Он подводит меня к аппарату. – Смотрите прямо сюда, – говорит он и исчезает под черной накидкой. Лампочка вспыхивает, и камера взрывается. От неожиданности я подпрыгиваю, хотя и пыталась подготовиться к этому моменту.
Мое сердце колотится, когда из-под накидки появляется взъерошенный Диамант.
После снимка я пересаживаюсь на стул через стол от него. Это хороший стул, с изогнутой спинкой и подлокотниками. Я провожу руками по гладкому дереву, отполированному за годы использования.
На шкафчике стоит поднос с чаем. Чайник расписан желтыми розами, как раз под стать фарфоровым чашкам, блюдцам и серебристым ложечкам.
Диамант разливает чай. В каждую чашку он кладет по два кусочка сахара, размешивает и протягивает одну чашку с блюдцем мне, а другую – Подбородку.
Ее глаза округляются так, будто она никогда в жизни чашки чая не видела.
– Спасибо, доктор.
Уже то, что я сижу здесь, в моих руках чашка чая с блюдцем из просвечивающего фарфора, пробуждает воспоминания о ком-то или о чем-то. О той «мне» из прошлого, которая пила чай из чашки с блюдцем, как любой другой обычный здоровый человек. Об иной мне. Об иной жизни, задолго до произошедшего, о той жизни, которую я не могу вспомнить.
Я выпиваю все до последней капли. Не помню, когда в последний раз пила чай – несколько месяцев назад, а может, и лет. Теперь мне дают только воду или едва теплое молоко. Наверное, наказывают.
Диамант смотрит на меня через стол.
– На этой фотографии – вы до лечения гипнозом. Когда мы закончим курс, сделаем еще один снимок, чтобы увидеть разницу. – Кажется, он слишком уверен, что вообще какая-то разница будет. – Я подумал, – продолжает он, – ничто не мешает…
Подбородок сдвинулась на краешек стула. Но ведь это так неудобно сидеть на самом краю деревянного стула. Я тоже сдвигаюсь, чтобы понять, каково ей. Нет, определенно неудобно. Сдвигаюсь обратно.
Все это время Диамант что-то говорил, а я прослушала.
– Вы бы этого хотели? – спрашивает он.
– Чего бы хотела?
Подбородок цокает.
– Общаться с остальными и может даже завести друзей.
Друзей? Здесь?
Диамант записывает что-то в своих бумагах и поднимает взгляд.
– Мод, вы сами попросили, чтобы вас отселили от других пациентов?
Пока я обдумываю ответ, Подбородок заводит свою старую песню.
– А так эта у нас склонна к насилию. На доктора Уомака вот напала, – самодовольно кивает она всеми своими подбородками.
Брови Диаманта ползут вверх.
– А на других пациентов она когда-нибудь нападала?
Подбородок хмурится.
– Нет, но…
– Так почему же ее не выпускают в общий двор?
