Copyright © Caren Coles, 2021

© Сабова А., перевод, 2023

© ООО «Издательство АСТ», 2024

Покосившийся и осевший особняк Эштон-хаус напоминает согбенного годами сумасшедшего. Как я могла знать в тот первый день, что его обитатели так же уродливы, как эти бесформенные бревна, так же убоги, искалечены и больны – разумом и духом? Возможно, это они заразили меня. Или безумие сочилось прямо из болота, окутанного ядовитыми испарениями, растворялось в самом воздухе, которым мы дышали, – и никто из нас не смог скрыться. Никто.

Заросли боярышника укроют меня, под защитой их беспощадных шипов я дождусь рассвета. Звезды скрылись за облаками, и я осталась совсем одна посреди болота, со всеми его канавками и ручейками, стоячей водой и жадной до человеческой плоти трясиной.

Конечно, болото может поглотить меня. Мне плохо, я ослабла от голода, и здесь холодно, так холодно, но, может быть, оно все же пощадит меня. В конце концов, мы с ним старые друзья. Оно хорошо меня знает. Ночной холод пробирает до костей. Волны озноба пробегают по телу снова и снова. Так хочется домой, но дома больше нет – только не для меня.

В деревьях словно призрак мелькает фигура, она все ближе. Этот человек пришел убить меня, или даже хуже. Дышать. Надо дышать. Он пройдет мимо, если я замру и не издам ни звука, и буду держать рот открытым, чтобы он не услышал, как стучат мои зубы.

Он оглядывается направо и налево. И наконец смотрит прямо перед собой – на меня.

Он улыбается.

Я вскакиваю и бросаюсь бежать. Везде вода, вода и тьма.

Он почти добрался до меня, он скользит и едет на неверной болотистой почве, его руки распростерты, как у пугала. Упади, пожалуйста, упади. Пусть болото заберет тебя, утянет тебя на дно, скроет твое лицо. Пусть болото заберет тебя и спасет меня.

Чавкающий звук шагов. Болото старается, засасывает его ботинки, ноги, но этого мало. Грязные белые руки тянутся ко мне, пальцы цепляются за мое платье.

Вода заливает уши, рот.

Я не могу дышать, и вода…

Громкие голоса, вспышка света – и болота больше нет. Надо мной нависает тень. Прежде чем я успеваю закричать, она переворачивает меня на живот, как мертвую рыбу на разделочной доске, и вонзает в мое тело иглу. Теперь кричать нет никакого смысла, потому что я знаю, где нахожусь – в приюте, и здесь нет ни болота, ни моего убийцы.

Сердце замедляет бешеный ритм. Все звуки стихают, и благословенный сон обволакивает меня, увлекая в небытие.

Уже утро. Я стою на цыпочках, прижавшись лицом к холодной металлической решетке, и слежу за рощей вдалеке – наверное, это боярышник, в тени за ней лежит болото, где тела любовников тесно сплелись, а мертвецы гниют в воде.

Если вглядываться достаточно пристально, иногда мне удается представить себя на свободе, за пределами этих стен, на свежем воздухе – и вот тогда стопами можно почти ощутить прикосновение травы, а на кожу ложится холодное дыхание ветра. Но только не сегодня. Сегодня мне ни на чем не сосредоточиться – в соседней палате шумят сумасшедшие. Я оборачиваюсь и кричу им в стену:

– Замолчите! Замолчите!

Когда я возвращаюсь к деревьям, их уже не разглядеть – их укрыло завесой пришедшего с моря тумана. Мои каблуки опускаются на пол, и пейзаж исчезает, уступая место прямоугольнику неба. Конечно, я люблю небо, как и все, но так хотелось бы опустить окна чуть пониже – тогда получилось бы разглядеть и мир за их пределами.

О такой роскоши можно только мечтать. Может, однажды меня переведут в другую комнату, где окна шире и больше света? Хотя даже если я попрошу об этом, никуда меня не переведут – пусть у них и есть свободная палата. Наверняка ее отдадут кому-нибудь послушному, прилежному.

Металлическая решетка не позволяет мне сбежать, хотя искренне не понимаю, к чему все эти усилия. Окно слишком узкое, и даже такой худышке, как я, в него не протиснуться, да и потом оно едва открывается – мешает железная щеколда. И кому вообще может прийти в голову спрыгнуть отсюда? До земли далеко. А приземлиться можно только в вымощенный камнем внутренний двор, переломав себе все кости. Колени подгибаются от одной мысли об этом.

Из-за соседней двери доносится невыносимый скрежет – и грохот. Лучше бы санитары сняли решетку с окна в той палате. Оно больше моего, и там все достаточно безумны, чтобы повыпрыгивать из окна один за другим. Во дворе скопится целая груда переломанных тел.

И тогда я наконец обрету покой.

Бледные лучи солнца проникают через решетку и вычерчивают ромбовидный узор на полу. Я успеваю полюбоваться им считаные секунды перед тем, как он исчезает. Свет никогда не задерживается около меня – наверняка его пугает тьма во мне.

Смотрители говорят, что я потеряла разум пять лет назад. И говорят это так, будто срок невероятно велик. «Всего пять лет? – переспрашиваю я. – Куда же делись остальные двадцать два года?» Они пожимают плечами. Они не знают, и я тоже. Двадцать два года исчезли, будто их и не было. Если бы не воспоминания о болоте, можно было бы подумать, что я появилась на свет здесь безумной от рождения, но болото – было. И его утрата оставила полую боль в моей груди. Она всегда со мной и не думает отступать.

Небо бледнеет и хмурится, прежде чем я слышу звук поворачиваемого в замке ключа. Из-за двери появляется санитарка в синем платье с накрахмаленным белым передником. У нее квадратное лицо и двойной подбородок. И шея такая же широкая, как и голова, а кожа напоминает вареную грудинку.

– К тебе доктор, – говорит она.

Это не тот же доктор, что и всегда. Внутри у меня все сжимается. Не могу сказать, что мне нравится доктор Уомак. Иначе я бы не попыталась его убить, уж точно не душила бы его, как в тот раз.

Но Уомак хитрый и скользкий, с поникшими напомаженными усами, а этот новый доктор гладко выбрит и кажется моложе. У него добрые глаза, вокруг них появляются морщинки, когда он улыбается.

– Доброе утро, Мэри, – обращается ко мне он.

Надо сказать ему, что меня зовут не Мэри, а Мод. Хотя в бумагах я значусь как Мэри, потому все меня так и зовут, так что, может, это как раз я ошибаюсь. Да ради всего святого, должна ведь я знать такие вещи! Должна же я быть уверена в собственном имени.

Он придвигает себе стул.

– Меня зовут доктор Диммонд, – говорит он. – Вы помните, почему оказались здесь, Мэри?

Как же раздражает, что он зовет меня чужим именем.

– Помните, как заболели? Что вызвало вашу болезнь?

– Нет.

Он смотрит в мои бумаги, переворачивает страницу, еще одну, хмурится. Его глаза бегают из стороны в сторону, пока он читает. Он поворачивается к Подбородку.

– Здесь всегда применяют такой уровень седации?

– К этой пациентке – да, – произносит она с придыханием. Я ей не нравлюсь. Никому из них я не нравлюсь, потому что пыталась убить Уомака, а может, потому что мне это не удалось.

– Тогда остается только удивляться, как пациентка стоит без посторонней помощи, про память я уже молчу.

– У этой кошмары начнутся, доктор, если мы не дадим ей достаточно лекарств.

– Ясно. – Доктор поворачивается ко мне. – Что ж, уменьшим дозу и посмотрим, что из этого выйдет. – Он достает из кармана книгу и протягивает мне. Это тетрадь с цветами на обложке. Она новая и чистая, и никто в ней еще не писал. – Я бы хотел, чтобы вы записали все, что помните о своем прошлом, – абсолютно все. Может пригодиться даже самая незначительная деталь.