– Ну конечно же, разберемся с ним честь по чести. Его пример будет в назидание остальным, – поспешил заверить Фукуда. – Никто из местных не осмелится даже взяться за оружие после того, что мы проделаем с ним.

– Полагаю, что вам не стоит суетиться на этот счет, начальник Фукуда, – высказался капитан Ямада, подходя к товарищам. – Этот кореяшка все-таки вывел нас из неприятного положения. Без него мы бы не спустились с горы.

– Полагаю, с него достаточно того, что вы спасли ему жизнь. А вот на то, что он промышлял браконьерством, закрывать глаза никак нельзя. Весы правосудия склоняются не в его сторону, – заметил Фукуда, губы которого тронула улыбка. Он был в восторге от собственного остроумия.

– Он нас спас не только от гор, но и от тигра, – отметил с прохладцей в голосе Ямада. – Сдается мне, что этим он вновь привел весы правосудия в равновесие. – Он перевел взгляд с Фукуды на майора Хаяси, а затем снова посмотрел на Фукуду. – Я вообще не питаю симпатии к мерзопакостным людишкам, обитающим в этих краях. На поле боя я положил предостаточно их сородичей. Но если вы осмелитесь хоть пальцем тронуть этого человека, то будете вечно в долгу перед ним, а нет большего позора, чем быть в долгу перед человеком, который вас недостоин. Вы вольны делать, что хотите, но он спас и мою жизнь, а дозволить запятнать стыдом себя я не могу. Отпустите его.

– Капитан, вы как-то много себе позволяете. – Фукуда побагровел от негодования и бросил взгляд на майора Хаяси в надежде на его поддержку.

Лицо Хаяси абсолютно ничего не выражало. В такие моменты с ним было опаснее всего иметь дело. Наконец, он провел языком по губам – лукавая повадка истинного змея.

– Не к чему истреблять сразу всех тёсэндзинов, которым знакомы эти места. И он, в отличие от никчемного дряхлого Пэка, оказался действительно полезным, – огласил Хаяси.

Фукуда незамедлительно сдался, и командиры отправились в полицейский участок.

Уверившись, что никто за ним не наблюдает, Ямада выдохнул с искренним облегчением. По жизни он не привык желать чего-либо для других и от других, и в глубине души это всегда приносило ему чувство удовлетворенности. Он ощущал цельность в собственной независимости, не искал тепла прикосновения своей матери – безмятежно изящной дамы с холодными белоснежными ручками – или жара любви женщины. Однако перспектива потерять лицо из-за откровенного скотства Фукуды тронула сердце Ямады куда больше, чем он сам мог бы ожидать от себя. Его раздражало чувство вовлеченности в судьбу другого человека. Чем менее он был уверен в безопасности Нама, тем дольше было суждено сохраниться этой неожиданной привязанности. Посему Ямада взял Нама под руку и отвел его в сторону. Охотник все это время стоял в безмолвном оцепенении и взирал на распластанного на земле вдалеке Пэка. Возбужденно раскаркавшиеся вороны уже обступили тело.

– Найди меня, если тебе что-то будет угрожать, – тихо произнес Ямада, чтобы никто, кроме охотника, его не расслышал. – Мое имя – Ямада Гэндзо.

Нам взглянул на капитана. Сомневаясь, что охотник его понял, Ямада вытащил из внутреннего кармана пальто серебряный портсигар и вложил его в руку Нама. Ямада провел пальцем по краю футляра, где было выгравировано его имя. И только после этого вернулся к товарищам-офицерам. Теперь, когда судьба Нама уже была решена, хотя бы на время, никто не обратил внимания, когда тот, ковыляя, удалился восвояси.

В день, колеблющийся на грани между зимой и весной, когда сверкание льда только предрекает наступление тепла, женщина и девочка вместе преодолели пятнадцать километров по сельской дороге, по обочинам которой уже поднялись первые зеленые побеги, нежные, как реснички. Пара отправилась в путь еще до рассвета и не останавливалась, пока не добралась до обнесенного стеной особняка в Пхеньяне.

Женщина глубоко вздохнула и пригладила растрепавшиеся пряди, лезшие в глаза. Она выглядела заметно более неряшливо по сравнению с дочерью, чьи блестящие черные волосы были убраны за уши аккуратными локонами, сплетенными в косу, которая тянулась вниз по спине. Девочку звали Яшмой[8]. С раннего детства, как только она научилась ходить, ее принуждали помогать по дому и присматривать за братьями и младшей сестрой. Зато каждую ночь мать расчесывала и заплетала ей волосы. Мать всегда давала больше еды ее братьям, поскольку они приходились ей сыновьями. Но первая порция всегда причиталась Яшме, поскольку та была старшей. Этим исчерпывались проявления любви, которые Яшма познала в первые десять лет своего существования. И теперь она ясно ощущала, что и эти крохи нежности вот-вот кончатся.

Яшма робко дернула мать за рукав.

– Можно я вернусь с тобой домой? – попросила она. В ее голосе звучали едва сдерживаемые слезы.

– Хватит ныть. Ты не маленькая уже, – ругалась мать. – Послушай меня. Тебе будет дозволено навещать нас на полдня каждую новую луну[9]. Разве ты не хочешь быть в помощь матери и отцу?

Яшма кивнула, вытирая личико красными ручонками, напоминавшими листья осеннего клена. Сознание тяжести судьбы перворожденного ребенка тяжелым грузом лежало на ее маленькой фигурке.

У бокового входа женщин встретила служанка. Их попросили подождать во дворе. С трех сторон мать и дочь обступили несколько покрытых черепицей домиков. От них веяло тем духом неземного совершенства, который всегда сопутствует старинным поместьям. День был безветренным, но Яшму все равно охватил холодный поток воздуха, будто бы исходивший непосредственно от пробудившейся усадьбы. Девочка с легкостью представила себе, что в том месте, где деревянный пол крыльца был натерт и почти что лежал на земле, бесчисленное множество гостей снимало обувь перед тем, как пройти внутрь основного дома. В такие заведения захаживают мужчины в поисках удовольствий, утешения или ласк, которые напомнят им о собственной мужественности или, возможно, первой страсти. Яшма была еще совсем юной, но даже в таком возрасте было совершенно очевидно, чего именно могли вожделеть наведывающиеся сюда мужчины. В сущности, ими двигал простой мотив: ощутить, что они по-прежнему живы. Единственное, что оставалось за пределами понимания девочки, были скрывающиеся за стенами женщины. Ощущали ли они сами то дыхание жизни, что даровали мужчинам?

Отворилась одна из дверей главного дома, и из нее показалась дама. Та еще не повернулась к ним, а Яшма уже поняла, что перед ней обладательница редкостной красоты. Ее выдавали даже форма спины и в особенности изящное расстояние, на которое затылок вздымался над плечами. Когда же дама повернулась к ним лицом и даже наградила их мимолетной улыбкой, Яшма почувствовала, как тоска тисками сжимает ее изнутри. Незнакомка была наделена не той посредственной женственной красотой, которая вызывает приступы острой зависти у других женщин. Нет, она была носительницей той редчайшей прелести, которая привлекала людей к ней, вселяя в них надежду, что, возможно, часть ее великолепия передастся и им. Однако под флером общей благожелательности скрывалась далеко не покладистая натура. Женщина, по всей видимости, привыкла играться с зачарованностью людей, давая им основания питать тщетные надежды и затем созерцая, как окружающие трепещут перед ней.

Мать Яшмы, не подверженная чарам красавицы, отвесила той церемонный поклон. Да, они с дочерью были представителями семейства крестьян-арендаторов, которые были вынуждены кормиться тем, что соблаговоляло вырасти на их крохотном участке земли. Но формально они принадлежали к более высокому сословию, чем кисэн[10], которые по статусу мало чем отличались от низменного сброда мясников и дубильщиков – людей, зарабатывавших себе на жизнь в грязи.