Достаточно было пожевать маленький кусочек его горького на вкус листка, как он тут же активизировал миндалины в основании горла. Я назвала их «бдительными стражами на защите от инородного вторжения». Через точки миндалин и симметричные им точки на ключицах можно было нарисовать словно защитную сетку на горле, своеобразные доспехи, которые как бы говорили: «Сюда враг не пройдет!»

Точно такая же сетка провелась через точки над краем бровей и через их отражение внизу на скулах, пересекаясь ровно на переносице – при этом активно вычищая все, что там накопилось, заставив меня долго чихать. Мне показалось, что аромат платана забрался в темный давно не чищеный чулан и наводит там порядок.

Но лучше всего от этого запаха почувствовали себя мои легкие. Они вдруг показались мне перевернутым вниз деревом с роскошной кроной многочисленных ответвлений и одновременно легкими и сияющими крыльями бабочки. Платан наполнял их своим теплом и ароматом, заставляя спонтанно выкашливать все чужеродное, что вообще осмелилось туда проникнуть. Таким образом, нос, горло и легкие очищались одновременно.

Весь рисунок был настолько симметричный и гармоничный, что я не удержалась и впервые догадалась задать дереву вопрос:

– Зачем?

И удивилась его быстрому ответу:

– Для легкости!

А я-то по наивности ожидала получить чисто медицинский ответ, мол, я спасу вас от такой-то напасти. А тут все так просто и ясно!

От запаха платана мои легкие становились легкими!

«Ну да, конечно, ведь болезней нет», – вспомнила я слова знаменитого русского профессора Ивана Павловича Неумывакина: «То, что мы называем болезнью – это всего лишь материальное проявление дисгармонии в Душе и в теле».

Вернувшись домой и отправив запрос в мировую паутину, я узнала, что платановое дерево – это долгожитель, достигающий более двухтысячелетнего возраста, ничем не болея! Одно из самых устойчивых растений к загрязнению окружающей среды и один из мощнейших целителей древности, использовавшийся в народной медицине востока на протяжении тысячелетий от многих недугов, в том числе от вирусов гриппа и при заболевании дыхательных путей.

А ведь в самом центре города растет целая платановая аллея.

«Как чудесно, – думала я. – Этих платановых листьев хватило бы, чтобы напоить ароматнейшим чаем весь город!»

Ах, если бы люди только вспомнили…

За это лето я прослушала уже больше восьмидесяти своих новых зеленых друзей, и мой блокнот был переполнен записями с диковинными рисунками, озадачивающими меня покруче линий Наска. Только в Перу они были выгравированы на земле, а у меня прямо на человеческом лице. Поэтому пришлось их надежно спрятать в выдвижной ящик моего письменного стола. Пусть пока поживут там. Ну кому такое покажешь?

Лишь младшая дочка, иногда проходя мимо и любопытно заглядывая через мое плечо, недоуменно восклицала: «Ну мама, ты и человечков-то толком рисовать не умеешь!» И усердно показывала мне, как их надо рисовать правильно. У меня же все они выглядели сплошь татуированными инопланетянами с далеких звездных цивилизаций.

Поток информации был настолько большой, что я даже испугалась, смогу ли я осилить и записать хоть его малую часть. Какие-то обрывки этой информации часто встречались мне в изображениях разных культур. Рассматривая рисунки растений в себе, я вспоминала рисунки на лице американских индейцев и новозеландских маори, изображения индуистских божеств и их красную точку между бровей. Значит, эти знания когда-то были известны на Земле? Я интуитивно понимала, что я на верном пути.

Точки, которые прорисовывали во мне своим ароматом растения, всегда были на определенных местах на лице и в теле. Я стала подмечать среди них повторяющиеся узоры, расположенные на удивление симметрично. Воодушевленная своими новыми открытиями, я вооружилась линейкой и карандашом и стала пристально рассматривать себя в зеркало в поисках подтверждения своим догадкам. Измерив пропорции своего лица вдоль и поперек и найдя расположение всех точек, которые искала, я в еще более бодром расположении духа приступила и ко всем членам семьи, измеряя по очереди пропорции лица детей и мужа. Меня интересовало все – длина их носа и бровей, ширина и высота лба и расстояние между глаз. Я тщательно инспектировала рты, затылки и даже уши.

Если моим детям все это показалось очень забавной игрой, то муж не на шутку испугался. Ведь он был знатоком истории. В его кабинете стройными рядами выстроились мемуары и воспоминания всех когда-либо существовавших и мало-мальски прославившихся капитанов и генералов. Русских, немцев и англичан, творивших свои великие деяния во времена первой и второй мировых войн, а также роковой для России русско-японской. О войнах он знал все.

Я не знала, зачем ему это было нужно и какие раны он пытался этим залечить, ведь он никогда не служил в армии. Это был самый мирный и порядочный человек, которого я когда-либо встречала в своей жизни. Это был тип мужчины, надежно вытравленный из России революцией и гражданской войной еще сто лет тому назад. Сегодня его трудно было встретить на российских улицах, лишь на черно-белых дореволюционных фотографиях русского дворянства в парадных мундирах того времени. Упорство, с которым он изучал военные рассказы очевидцев тех темных дней, заставляло морщиться его красивый высокий лоб, а тень легкой грусти едва заметной печатью покрывала черты его правильного лица. Напряженно склонившись над очередным потрепанным временем фолиантом, он словно бы искал что-то очень важное, что давно потерял и старался вспомнить.

Глядя на этого красивого благородного мужчину с уже тронутыми сединой висками, мне казалось, что он искал не только для себя. Он искал сквозь годы и поколения. Он искал ответы на вопросы тысячелетней давности. Он искал их для многих поколений таких же мирных и добрых, благородных и отзывчивых мужчин, которые когда-то добровольно отдали себя в распоряжение многорукому чудищу под названием Война. И много жизней спустя, он все еще искал ответы на все те же вопросы и спрашивал себя все снова и снова: «Зачем?»

С ужасом глядя на линейку и карандаш в моих руках, он скептически произнес:

– Чем ты тут занимаешься? В последний раз пропорциями человеческого тела очень интересовались фашисты.

Я побледнела. Тогда я узнала о том, что еще до начала второй мировой войны гитлеровцы и правда создали научное сообщество «Немецкое наследие предков» или Ahnenerbe. Под предлогом научной деятельности Ведомство А, как его еще называли, вывозило сакральные предметы древних культов из завоеванных территорий и проводило опыты над людьми в концентрационных лагерях. Его главари сильно интересовались оккультными темами и искали свои арийские корни в организованных ими экспедициях в Боливию и в Тибет.

Я уже знала, что нацисты инструментализировали древние священные символы. Так они присвоили себе свастику. Этот священный символ солнца был знаком всем древнейшим культурам человечества. Его находили не только в Индии, но и на древнегреческих монетах, на тканях инков при раскопках их поселений и даже на каменных истуканах острова Пасхи. А у древних славян, оказывается, было более ста свастических символов! Каждый из них имел свое название и определенную охранную функцию.

Со свастикой можно столкнуться везде, где есть следы буддийской культуры. Она обозначает многосторонность миропорядка, созидание и благополучие. Свасти на санскрите означает пожелание добра и удачи. Первое, что я должна была выучить, прилетев на остров Бали, это традиционное приветствие балийцев Om Swastiastu! Мой водитель Кетут записал его для меня на бумажке, напутствуя и расплываясь в широкой улыбке:

– По тому, как тебя будут приветствовать люди, ты всегда сможешь узнать, кто настоящий балиец, а кто нет.