Перед Алеком вставали десятки вопросов. Ответить на них могло только время. Он взглянул на задремавшую Айну. А как быть с ней? Теперь ее присутствие обременяло его. Алек не обольщайся. Знал, что в случае провала пощады от белых ждать не приходится. Они будут зверски замучены в контрразведке.

Он готов перенести любые муки, только бы знать, что Айна в безопасности. Алек на секунду представил себе допрос. Пьяные офицеры издеваются над избитой, окровавленной Айной… Он увидел ее гладкий, начинающий полнеть живот… Невозможно! Алек с ненавистью скрипнул зубами.

Айна открыла глаза:

— Я знаю, о чем ты думаешь.

— О чем?

— Обо мне. Угадала?

— Да.

— Не терзайся напрасно. Я уже говорила тебе. Мы неотделимы. Поцелуй меня, Алек…

В полдень следующего дня открылись зелено-желтые берега Большого фонтана. Волнение прекратилось. Море лениво плескалось у бортов. У форштевня играли дельфины. Айна и Алек молча стояли на спардеке. Россия… Родной берег… Он так долго мечтал о той минуте, когда увидит его, так рвался домой… Но сейчас берег был для него зловеще-опасным, и чувство радости заменило чувство тревоги.

— Россия, — сказал по-английски Алек. — Земля наша…

Айна оглянулась. Они были одни. Пассажиры толпились на носовой палубе.

— Ты волнуешься?

— Очень. Ведь столько лет прошло…

Она погладила его руку, лежавшую на планшире.

— Все будет хорошо, — сказала она убежденно. — Не может родина не принять своего сына…

— Тише!

К ним подошел Магалов:

— Через два часа Одесса. Надеюсь, что вам понравится город, миссис Палмер. Похож на итальянские города. Правда, сейчас военное время; он запущен, но все равно прекрасен. Не напрасно его называют жемчужиной Черного моря.

— Скажите, князь, а в этой «жемчужине» есть приличная гостиница? — спросил Алек.

— Вы совсем уж считаете нас за дикарей, мистер Палмер, — обиженно сказал князь. — Конечно, есть. Первоклассная «Лондонская». К сожалению, она всегда переполнена, но для вас, конечно, найдут номер.

— Вы не правы, князь. Я бывал в Петрограде и Риге. Прекрасные города, делающие честь любой стране, а Одессу я не знаю. К тому же вы сами говорите — военное время. Что ж, Джинни, пойдем собирать вещи. До встречи, князь. И помните о моем существовании.

— Можно попросить полковника Луговицкого помочь вам на первых порах, мистер Палмер, у него в Одессе большие связи.

— Если его не обременит, буду очень признателен, — вежливо согласился Алек.

— О, нет. Он в таком восторге от вашей жены, что будет счастлив оказаться полезным. Я ему скажу.

— Благодарю за заботу, князь. Пойдем, Джинни.

— Черт бы его побрал с его полковником. Не хватало нам иметь рядом назойливого, любопытного белогвардейца. К тому же он пьяница, — проворчал Алек, когда они очутились в своей каюте. — Впрочем… Быть может, его присутствие в какой-то мере защитит нас от подозрений контрразведки? «Очарован вашей женой»! Ты имеешь успех, Джинни.

— Жена миллионера Палмера не может быть дурнушкой, — засмеялась Айна. — Надо использовать ее привлекательность для нашего дела. Но мне показалось, что полковник вообще любвеобилен.

12

На причале стояла толпа встречающих. Тут же два подозрительных типа в светлых костюмах и канотье молча наблюдали за сходящими с судна пассажирами, которые медленно стекали вниз по узкому трапу.

— Пойдем, Джинни, — тихо сказал Алек. — Ни пуха ни пера. Бери маленький чемодан.

Он подхватил два других, и они вышли из каюты. Не успели Палмеры выйти на палубу, как их догнал полковник Луговицкий. Он щелкнул каблуками, козырнул.

— Одну минутку, господа. Идите за мной, а то в этом кавардаке иностранцу разобраться трудно. — Полковник сделал приглашающий жест рукой: — Силь ву пле!

Он взял из рук Айны чемодан. Алек благодарно наклонил голову, Айна улыбнулась. На палубе Луговицкий поискал кого-то глазами. К нему подскочил молодой солдат-доброволец в чистой, хорошо пригнанной форме.

— Федя! Быстро вещи в автомобиль!

Солдат выхватил у Алека чемоданы и, бесцеремонно расталкивая людей, начал спускаться по трапу. У борта пофыркивал допотопный открытый автомобиль, выкрашенный когда-то зеленой, теперь во многих местах облупившейся и потерявшей свой первоначальный цвет краской, с резиновой грушей-сигналом, медным, до блеска начищенным рожком и такими же блестящими медными рычагами управления. Шофер, в серой каракулевой кубанке с красным верхом, стоял, опершись спиной о борт, и лузгал семечки.

Увидев полковника, он бросил подсолнух на землю и уселся на свое место. Луговицкий подбежал к машине, распахнул заднюю дверцу:

— Же ву при, мадам! — Он помог Айне сесть. — Федя, клади все в ноги. Вам удобно, мадам? Плиз. Ну, вот и отлично. Федор, можешь отправляться домой. Скажи, что скоро буду. Поехали, Мелешко. В «Лондонскую».

Автомобиль, чихая и кашляя, тронулся. Алек крепко сжимал руку жены.

«Начался новый этап нашей жизни, — подумал он. — Кажется, все пока идет как надо».

Машина катилась по одесским улицам. В припортовом районе было грязно, пыльно, не убрано. Окурки, подсолнечная шелуха, обрывки бумажек, газет валялись повсюду. И люди выглядели под стать району. Женщины — в каких-то старомодных кофточках с пуфиками на плечах, юбках, не поймешь из чего сшитых, стоптанных туфлях. Мужчины — в рваных сапогах, засаленных пиджаках, темных рубашках. Встречались и солдаты в обтрепанной форме, неопрятные, запыленные, с усталыми, голодными лицами, со старыми винтовками в руках.

Наконец порт остался позади. Машина въехала в центр. Здесь картина изменилась. Дерибасовская, залитая солнцем, в зелени деревьев, была переполнена разряженной публикой. Много было раненых офицеров. Одни — с руками на перевязи, другие — с палочками-костылями, некоторые — с забинтованными головами. Они важно прогуливались по улице, свысока поглядывая на штатских. Их окружали стайки щебечущих девушек. Как же! Герои, вернувшиеся с фронта, пролившие кровь за «единую и неделимую Россию». Сколько интересных рассказов!

Были открыты магазины, рестораны, буфеты. Проехали мимо знаменитого кафе «Фанкони». Из открытых дверей доносились звуки румынского оркестра. Все очень напоминало дореволюционную Одессу. Даже бородатый дворник в белом фартуке и с медной старорежимной бляхой — как символ порядка и надежности существующего строя. На углах лоточники продавали семечки, бублики, длинные самодельные конфеты в пестрых бумажках.

И все-таки, несмотря на все это благополучие и спокойствие, Алеку показалось, что в городе царит какая-то нервозность. Уж очень быстро, торопливо двигались люди, слишком громко разговаривали и смеялись. Может быть, он ошибался, но ему так казалось. Часто появлялись конные казачьи патрули. На прекрасных, откормленных лошадях, надвинув на глаза мохнатые папахи, в бурках, несмотря на теплую погоду, вооруженные до зубов, с нагайками в руках, они медленно проезжали по улицам, мрачно, исподлобья поглядывая на окружающих. Увидя такой патруль, люди старались забежать в ворота, уступить дорогу. Вздумается казаку — и огреет плеткой, чтобы не путался под ногами. Поди найди на них управу! Цок-цок-цок… — слышался стук подков по мостовой, и, пока он не затихал вдали, люди смеялись и разговаривали тише.

Машина выехала на приморский бульвар. Здесь так же, как и на Дерибасовской, было полно народа. Все скамейки были заняты праздной публикой. Люди сидели под зелеными каштанами, любуясь синим, слепящим солнечными бликами морем. На рейде дымил трубами французский крейсер — надежная защита генерала Деникина.

— Се манифик, мадам! — обернулся к Айне сияющий полковник. — Не спа?^[26]

Море, бульвар, каштаны — все было на самом деле прекрасным, и Айна, поняв, что хотел сказать Луговицкий, ответила по-английски.

— It’s fine.^[27]

Автомобиль остановился у гостиницы.

Тотчас же открылись тяжелые резные дубовые двери. Вышел швейцар с золотой широкой лентой на тулье фуражки, низко поклонился и открыл дверцы автомобиля. Как будто бы сильный ток ударил Алека и прошел по всему телу. Что-то очень знакомое было в фигуре швейцара, в его лице, на которое мельком взглянул он. Не может быть!