— Не думаете ли вы, что она могла открыть портал… в ад? — Филипп Афанасьевич смотрел напряжённо.

Отец Сергий помолчал.

— Я не знаю, — он покачал головой. — Затрудняюсь ответить. Филипп Афанасьевич, организуйте мне машину, к отцу Макарию поеду. Слишком много вопросов.

АНДРЮША

На подлёте к гимназии я поняла, что молебен во дворе уже идёт. Тут меня как шилом пронзило — а я??? Подъём когда себе был, а меня-то нет!

Паники в рядах руководства вроде бы не наблюдалось, но кто его знает.

В ряду нашего отделения я отыскала Марусю с крайне сосредоточенным, напряжённым лицом. А рядом стояла я! И даже немножко рот открывала.

Эк, Маруся молодец, а я её недооценивала, гляди ты! Сама сформировала иллюзию, сама держит. Причём, держит крепко, да и в обморок хлопаться не собирается. Вот что значит, инквизиторам стрессы полезны.

Зато допущенная во двор толпа уже волновалась. Вроде, всё как обычно, а самого главного не происходит — исцеления (и даже намёков на него).

Я опустилась у задних рядов болящих и пошла, раскладывая в раскрытые горсточки заряженные браслетики, иногда останавливаясь подольше, чтобы оказать кому-то непосредственную помощь. Люди обрадовались, зашевелились, запели громче, перекрывая даже наш гимназический хор. Никто не спешил расходиться, и даже когда отведённое время закончилось и директриса дала отмашку воспитанницам идти на поздний воскресный завтрак, люди продолжали стоять и петь, ожидая, пока браслетики получат все — за эти месяцы сложилось такое поверье, что иначе они не заработают. Последние ожидающие, стоявшие в первых, ближних к крыльцу рядах (прямо как в той книге про Бога*), протягивали руки и шарили глазами по пространству, надеясь разглядеть невидимое. Я устало раскладывала им верёвочки, желая только одного — дойти уже до кровати.

*Фраза про первых, ставших последними

встречается в книгах Нового Завета

несколько раз.

И тут я почувствовала странное присутствие. Но не враждебное, а… Это было очень похоже на ощущения, когда приближаешься к намоленному месту. Концентрат энергий. Вот, как в старый большой храм входишь. Только в этот раз храм сам шёл в мою сторону.

Я обернулась. За спинами толпы, приближаясь всё ближе, сияло, словно солнце сквозь редкие облака. Сияние двигалось ко мне, и перед ним расступались люди. Вот сейчас…

Парень был странный. Невысокий, худой, взъерошенный, с неестественно яркими белками глаз на лице таком сером, словно он спит на угольной куче. Не исключено, что так оно и было, вон разводы и вовсе чёрные. Одет ветхо. Через плечо лямка перекинута — а сумка-то на мешок похожа, чисто рогожка. И ноги босые! Такие же угольные, потому сразу в глаза и не кидается.

— Матушка! Вот и нашёл я тебя! — закричал он, увидев меня, и побежал навстречу, оставляя на тоненьком покрывающем асфальт снежке совершенно сюрреалистичные босые отпечатки — и спокойно вошёл под мой многажды защищённый купол!

Хотелось отчего-то смеяться и плакать.

— А ты разве ж меня видишь?

— Конечно, вижу, родная! Конечно, вижу! Хоть свет под спудом прячешь — всё равно мне-то видать! — он хитро засмеялся и бросился ко мне обниматься. Это было так по-детски и непосредственно, что я тоже засмеялась и обняла его костлявую фигурку.

— Ты кто такой есть?

— Андрюша я.

И тут я поняла, что народ вокруг прекрасно видит его — не видя меня. И, скорее всего, слышит?

— А я Маша.

— Мария, значит. Ах, спасибо, сподобил Господь повстречаться! А я ведь, знаешь, и не надеялся. В Москве был, у Василия*, так боялся не успеть. Долго идти, пешком-то…

*Имеется в виду —

у Василия Блаженного.

Очень странное у меня ощущение было от этого разговора, будто и понимаю я слова — и не понимаю…

— А куда не успеть-то, Андрюша?

— Так к тебе. До южного моря мне никак не дойти, ты уж, матушка, прости. Да и здесь моё место.

Я вглядывалась в его голубые лучащиеся глаза. Что же он видит там, за изнанкой бытия? И вдруг что толкнуло меня:

— Андрюшенька, ты возьми, родной, у меня браслетики. Как не будет меня, увидишь, кому нужнее — тому и повяжешь.

Он, словно ждал предложения, с готовностью распахнул свою неказистую сумку, в которую я сгрузила всё, невостребованное сегодня.

— Знаешь ли, приходи в следующее воскресенье сюда, я тебе ещё приготовлю.

Он сложил брови домиком:

— Забудешь ведь, матушка. Не до того тебе будет.

Я хотела сказать, мол — не забуду, да подумала, что слишком это самонадеянно прозвучит.

— Спросишь Марусю Рокотову. Ей оставлю.

Андрюша отступил на шаг и неожиданно низко поклонился:

— Спасибо, матушка. Приду.

УЖАС, КАК Я УСТАЛА

В отделение я приволоклась из последних сил. Маруся хмуро сидела в нашем двойном задёрнутом закутке. Увидела меня — обрадовалась! Я обняла её:

— Клятвенно обещаю тебе рассказать всё в подробностях, но только когда высплюсь. Не могу, веришь?

— Верю. Пошли в санчасть?

— Пошли. Иллюзия у тебя шикарная получилась, кстати. Даже пела!

— Ты заметила⁈

— А ка-а-ак же! Самое главное, вот этот если явится, — я на скорую руку вылепила памятную сферу с отцом Сергием, — не пытайся с ним сражаться, — звучало по-дурацки пафосно, но я не могла сейчас даже слова подбирать. — Вообще, даже виду не подавай, что ты магичка. Глядишь, пронесёт.

— Это вообще кто? — настороженно уточнила Маруся.

— Местный антимаг. Помнишь, ты с тем инквизиторским проклятием порвалась? — мы кривовато кивнули друг другу. — Он такое с магом делает по щелчку. Раз — и ты как тряпка, никаких сил.

— Ну-ка, ещё раз его покажи.

— Да я тебе вообще сферу отдам, я его и так запомнила, не вытравишь…

Проснувшись, я почувствовала, что в сумерках палаты есть ещё кто-то кроме меня.

— Это я, — сказал Марусин голос.

— Я что-то аж испугалась.

— Да я поняла.

— А чего в темноте сидишь?

— Чтоб тебя не будить.

Маруся зашуршала платьем, выглянула в окно и только после этого щёлкнула выключателем.

— Есть хочешь?

— Ужас как.

— Я тебе обед принесла. Разогрей только.

Я кинула в тарелку термо-формулу и взялась за ложку.

— А ты почему здесь? В театр не поехала?

— Опасалась явления кого-нибудь… вроде того антимага.

Караулила, значит.

— Ой, не говори! Напугал он меня просто до икоты.

Пока я рассказала обо всех моих приключениях, вызвавших у Маруси новую порцию поражённых возгласов, настало время ужина. Сразу после обеда было тяжеловато, и я напомнила себе медведя на пирушке. Сейчас — никаких танцев, разве что петь. Петь низким, сытым голосом, мда.

— А ты видела, что фургон убрали? — спросила Маруся.

— Может, перепрятали получше?

— Сомневаюсь. Чувство вот это тягостное пропало.

— Слежки?

— Да. Что-то, вроде, есть, но мелкое такое, как комариный писк.

— Неужели они от нас отстали?

— Или испугались. Вон как ты их шарахнула.

В то, что меня прям-таки испугались, я верила не очень.

— Выжидают, может быть?

— Тоже вероятно.

И тут я вспомнила утреннюю встречу!

— Так вот к чему этот разговор про южное море был…

— Какое море? — не поняла Маруся.

— Да приходил утром такой забавный человек…

Я рассказала про чудного Андрюшу, и мы некоторое время сидели молча.

— Так. В моём присутствии в следующее воскресенье он не усомнился, — Маруся покусала губу, — значит, я точно буду здесь. И ты, по всему выходит, будешь. Только окажешься страшно занята.

Мы уставились друг на друга.

— Ты не передумала? — уточнила я для верности.

Разговор о возможном уходе из гимназии был, но мало ли.

— Вот ещё! Решили вместе — значит, вместе.

— Выходит, у нас неделя до тех пор, пока всё не разъедется по швам.

Маруся снова закусила губу, окинула взглядом свой угол…

— Лучше будет, если ты и мои вещи заранее унесёшь. Если что — сразу уйдём налегке.