Поколения рождаются для войны, которая длится десятилетиями. Суровая безысходная судьба!

Тревога будит племя. Только белая юрта стоит с наглухо затянутым пологом. Стражники стоят у входа. Стражники стерегут сон правителя — кагана. Племя смотрит на сигнальные костры и каганский шатер. Племя ждет.

Не разбирая дороги, мчится всадник. Он осадил скакуна перед белой юртой и легко соскочил на землю. Неестественная сутулость безобразит рослого воина. Голова низко опущена, а плечи высоко подняты. Он смотрит исподлобья, в его черных глазах пыльные слезинки. Большими руками он трет глаза и размашистым шагом идет к юрте. Широкая грудь, широкая спина. Как это не вяжется со склоненной головой. Кажется, что человек что-то ищет на земле. Вот-вот он поднимет голову… но воин идет согбенным.

Полог белой юрты откидывается, и каган выходит навстречу. Ни приветствий, ни поклонов. Воин смотрит на встревоженное лицо повелителя и улыбается.

— Что скажешь, Секал? — нетерпеливо бросает каган.

Секал — от этого имени, словно от пощечины, заливаются краской запыленные, обожженные солнцем и ветром щеки. Улыбка исчезает. Воин еще ниже склоняет голову.

— Идет Киби-каган! — говорит воин и отходит прочь. Ему больше нечего добавить.

Секал! Даже каган забыл его настоящее имя. Все забыли, а прошел всего месяц. Воин идет за юрту, а следом за ним медленно бредет его конь.

Обидное имя, но теперь все знают только его.

Пять лун, пять месяцев назад он, первый военачальник кагана, возвращался с донесением пограничной стражи. С ним был небольшой отряд. Они ехали по степи и ничего не опасались. Они даже не успели изготовиться к бою, когда туча стрел обрушилась на их отряд. Каганский военачальник резко повернул коня, чтобы встать лицом к врагу, и в тот же миг почувствовал сильный удар в грудь. Опустив поводья, он поднял руку к горлу и схватился за древко стрелы. Дернул стрелу, сломал древко и ощутил тонкие струйки крови. Нестерпимая боль. Голова поникла. Конь, почуяв неладное, прибавил ходу. Воин больше ничего не помнил.

Очнувшись, он подумал, что вернулся из страны мертвых. Он начал новую жизнь, у него появилось и новое имя. Месяц, как военачальник опять среди своих воинов, в своем племени. Глаза его постоянно слезятся, а голова всегда опущена на грудь: наконечник стрелы так и остался в теле. Воин вынужден теперь смотреть исподлобья, и никто не называет его иначе как Секал — «согбенный».

Месяц назад Секал вернулся к жизни, а в прошлом осталось не только имя, но и несбывшиеся желания.

Из юрты послышался тихий голос. Секал вздрогнул, схватил повод коня, вскочил в седло и с ходу взял в галоп. От юрты донесся хриплый зов кагана:

— Секал!

И за ним голос девушки, дважды повторивший его имя:

— Секал! Секал!

Всадника как будто подхлестнули, он резко ударил скакуна. Девичий голос — голос из его прошлой жизни.

Девушка в ярком халате, красной шапочке с широкими полями долго смотрела вслед удаляющемуся всаднику. В ее глазах мелькнула и пропала грусть. Шум литавр, радостный гомон отвлек ее внимание.

К лагерю приближалось племя Киби-кагана — большого друга ее отца. Девушка радовалась встрече и восторженно смотрела на подходившие отряды.

— Аза, — позвал каган девушку, — уйди в юрту.

Красива дочь кагана Аза. Она не похожа на своих сверстниц. Ее мать была курыканкой, дочерью предводителя народа, бывшего северным соседом тюрок. Желая положить конец многолетним распрям, курыканы предложили заключить союз, связав его женитьбой кагана на курыканской принцессе. Принцесса долго тосковала по своей родине, где было озеро, похожее на море. Ничто не веселило ее, печаль иссушила душу. После ее смерти у кагана осталась дочь и грустная песня о судьбе принцессы:

Похоронив жену, каган сохранил к ней любовь. И, оставаясь наедине с маленькой Азой, пел ей песню матери на непонятном для девочки языке.

Властный и жестокий, каган для Азы оставался добрым отцом. Для других у него не было места в сердце, но к Секалу он был явно расположен. Каган сам приблизил к себе смелого, статного и красивого воина. Никто в племени не знал, откуда появился Секал. Старики говорили, что его четырехлетним нашли отряды, ходившие походом на север. Но еще два года назад была жива женщина, которую Секал считал своей матерью. Как бы там ни было, воина храбрее и искуснее Секала каган найти не мог. Секал приглянулся повелителю еще и тем, что очертаниями лица напоминал мать Азы. Много думал о будущей судьбе Азы и Секала каган, видя их привязанность друг к другу, а теперь…

Было отчего задуматься кагану. Вот уже месяц, как Аза, радостно встречавшая прежде приход юноши, избегает встречи с ним, боясь его уродства. Каган помнит, что еще год назад Киби-каган просил руки дочери, но получил отказ. Аза была предназначена тому, кого она сама избрала. Что же делать сейчас?

Каган с трудом разыскал в степи удаляющуюся точку — ускакавшего Секала — и вздохнул.

Весь день Секал провел в степи, вдали от своих юрт и кибиток. Он был так далеко, что даже печальные звуки труб и плачущие голоса, внезапно сменившие радостный шум литавр, не достигали его.

Солнце скатилось за причудливый гребень горы. Секал направил коня в сторону лагеря. Чем ближе он подъезжал к нему, тем тревожнее становилось на душе. С трудом приподнимая голову, воин вглядывался вдаль. Свет костров выхватывал очертания юрт и скачущих всадников. Что случилось в племени?

Утром, когда Секал умчался в степь, с юга подошли люди Киби-кагана. Отчетливо различив передних, встречавшие медленно приглушили литавры, опустили знамена. Из рядов кибинцев вырвался всадник и, высоко подняв сломанное копье — символ смерти, поскакал к белой юрте. Всадник держал копье Киби-кагана!

Воины потеряли своего военачальника, племя осталось без кагана, отец Азы потерял друга. Два племени соединила смерть. Вожди и старейшины племени кибинцев привели своих людей, чтобы жить одной ордой, чтобы их повелителем стал отец Азы, их военачальником — бесстрашный Секал. Горе пришедших разделили все.

Киби-каган был родом из южных степей. Обычаи этого тюркского племени были иными, нежели у племени, породившего отца Азы. Киби-кагана хоронили так, как принято на его родине. Воины соорудили огромный костер. Затем другой, третий… Всю степь меж юрт и кибиток покрыли костры. Тело Киби-кагана положили в выдолбленную колоду и поставили на кучу хвороста.

Мерцающий луч луны, вышедшей из-за тучи, упал на безжизненное лицо Киби, и в тот же миг поднесенный факел запалил костер. Пламя взметнулось и скрыло мертвое тело. Гигантский огненный язык рванулся к луне и тучам. Запрокинув головы, женщины с распущенными волосами запели протяжные песни.

Секал подъехал к лагерю. Увиденное было непонятно и тревожно.

Он осторожно тронул стражника, пристально смотревшего на костры.

— Что это за люди? — Секал показал на всадников, круживших у костров.

— Люди Киби-кагана, Киби-каган умер! — Стражник показал на гигантский костер.

Крики отчаяния раздавались в степи. Воины, подхлестывая коней, кружились вокруг костра, криками возвещая о постигшем их горе. Они рассекали лица, грудь, руки ударами острых ножей. Становилось нестерпимо жутко, горло перехватывал густой комок. Секал превозмог себя и, направив коня через дым костров, вновь умчался прочь от людей. Вернулся он лишь на рассвете.