Да ровным счётом НИЧЕГО. Он не был верующим человеком и не считал, что за примерное поведение попадёт в Рай. И всякие эзотерические понятия вроде кармы ему близки не были. Что, если теперь он выплеснет копившуюся годами злобу? Что, если теперь все справедливо от неё пострадают?
Он схватил фото с Барбарой на Зекарисе и принялся бить об стол. Сначала стекло не хотело поддаваться, но после нескольких ударов со всего размаха треснуло и разлетелось на множество осколков. Н. С. осторожно отошла к двери, наблюдая за Карлом.
Тот орудовал в беспамятстве. Он хотел расплющить эту проклятую рамку, стереть её в порошок… Дёрганым движением Птитс повернул фотографию к себе и вытащил её, скомканную и помятую. При этом он случайно порезался, но Ависа это не беспокоило — он даже не почувствовал боли. Его раздирала ненависть, ненависть к той пустой, лишь изображавшей любовь женщине, и её новому обезьяноподобному ухажёру. Карл схватил фотографию, скомкал — и разорвал на кучу кусочков. Затем он сделал то же самое и с другими изображениями Барбары на своём столике. И со всеми остальными фотографиями — он разбивал рамки и рвал криганку, Пикселя, себя…
Последним был снимок, сделанный ещё давно, когда Птитс учился в девятом классе на Великородине. Карл-подросток в бежевом свитере довольно улыбался на голубом фоне, и в его чёрных глазах сверкали искорки ума и жизнелюбия.
Ярость ненадолго утихла, уступив место сожалению. Тот наивный мальчик ещё не столкнулся с жизнью, не увидел, как охранители утаскивают Шери, не попал на разорённую войной Антею, не встретил Грюнвальда и Хардред, не получил удар в спину от Барбары и не побывал в камере «Чумы»… Он был ещё милым и хорошим… или же казался? Сейчас Карл осознал, что ещё с тех пор в нём накапливалась ярость, и он просто сдерживал её в попытке быть хорошим человеком… Тот дивный мальчик, тот несуществующий Птитс теперь окончательно умер. Карл разбил стекло, за которым была эта чудовищная ложь, затем вытащил снимок и в гневе раскрошил его.
Следом Птитс резко выдвинул ящик стола и схватил блокнот. Он выдирал клетчатые страницы со своими рисунками, беспощадно комкал и рвал. Нарисованные ручкой пейзажи разных миров, животные, люди — все превратились в мелкие клочки. Всё самое светлое и доброе, что было в Карле, было уничтожено им же за ненадобностью: оно не помогло ему стерпеть жизнь, а только принесло ещё больше страданий. Сильнее всего Авис ненавидел ту картинку, где они с Барбарой обнимали друг друга. Возможно, пока он это рисовал, она как раз предавалась любовным утехам с тем ультрамужественным орангутаном?
Авис с нечеловеческим рывком перевернул постельное бельё на кровати. Отчаянно силясь уничтожить подушку и одеяло, Карл разорвал тонкую ткань пододеяльника, простыни и наволочки. На его лице больше не было слёз — одна только ненависть. Он окинул слепым, яростным взглядом экран, на котором покинувшая комнату Н. С. прежде показывала то ужасное видео. Представляя тошнотворный секс Барбары и Эда, Птитс набросился на монитор. Сначала устройство не поддавалось ему. Но несколько исступлённых рывков — и экран слетел с кронштейна, и Авис швырнул его на пол. Поднял и снова разбил. И снова. И снова. И снова…
С детства Карл видел перед собой яркий образ лучшего мира. Там всё было чистым и прозрачным, без той мути, через которую приходилось пробираться в реальности. Живя на Великородине, маленький Карлуша хорошо чувствовал мелочность конфликтов, ложь взрослых и других детей, попытки выдать за непреложные правила то, что было лишь результатом неумения, да и нежелания людей найти свой путь. Но он откуда-то верил — нет, знал, что всё может быть иначе.
Житель полного смогом серого города, он представлял, что где-то есть величественные горы, между которыми ярко зеленеют луга. И свежий, лишённый токсинов и затхлости воздух. Карлуша понимал, что это ощущение присутствовало в нём, потому что он был ещё ребёнком и не успел поддаться серой, пошлой среде вокруг. И упорно не хотел поддаваться, систематически отрицая авторитеты родителей, учителей и всех тех, кто хотел «приблизить его к реальности». А позже — в ненависти к Империи, где родился. В ненависти, которая в своё время привела его на сторону Разрушения.
Впоследствии Авис встретил подобные образы и у других. Философы-идеалисты считали, что есть мир идей, где те существовали вне зависимости от разума людей, их придумавших. Мистики из Тёмного Замка связывали тоску по лучшему миру с тоской по добытию́, таинственному и загадочному, существование которого невозможно подтвердить или опровергнуть.
Карл не соглашался ни с теми, ни с другими — оставаясь идеалистом по духу, он, уставший от звучавшего из каждого угла мистицизма Императора, нашёл прибежище в материализме. Он встречал немало печальных примеров, как бытие определяет сознание, но верил, что сознание может обуздать законы социума так же, как обуздало законы физики и химии, и тем самым определить бытие. И не бежал за истиной в религию или эзотерику, а надеялся, что и реальную Вселенную когда-нибудь получится очистить от смога и грязи.
В юности он мечтал воплотить лучший мир в проявленной, как говорили мистики, реальности. Это привело его к Фридриху Грюнвальду и его утопическому «Проекту 'Логика». И тогда Карла постигло первое разочарование — но не последнее. Грюнвальд оказался так же испорчен пошлостью мира, как и Империя. Он рассматривал «Логику» лишь как способ утвердить свою власть, обрести силу. Но если прекрасные идеи проекта позволили ему пойти на такую подмену, то были ли они сами настолько прекрасными?
Подавленный, Карл усвоил ещё один урок. Он видел не только Грюнвальда, но и власти Тёмного Замка, Высших Лордов и Леди Разрушения, видел, какова настоящая цена их идеям и стремлениям. Ависа тоже учили, как обманывать, завлекать в свои сети таких же наивных идеалистов, как он сам — необязательно по философским убеждениям, а по сути. И он учился.
Со временем он смирился с тем фактом, что идеи стали прикрытием для тех, у кого есть сила. Для имперцев в мирах Империи, разрушителей в Тёмном Замке и на «независимых» планетах… Правдивые, возвышенные слова уже ничего не значили, они только подкрепляли силу и волю демагогов. Грюнвальд просто понял это раньше Карла — и научился этим пользоваться. А тому оставалось выбрать одну из противоборствующих сторон, одну из футбольных команд, занятых в вечном матче… И не оспаривать приказы капитана, будь то имперское правительство или Совет Тринадцати. Авис некогда предпочёл Тёмный Замок Империи, ибо там было хоть какое-то уважение к личности, какая-то иллюзия свободы, о которой он с детства грезил. Но то лишь дело вкуса, как выбор одного из двух одинаковых товаров в супермаркете из-за более приятной упаковки, и в действительности ни на что не повлияло.
Однако простой и манящий образ горной долины, где цвета яркие, а воздух свежий, до сих пор мелькал в сознании Карла. Последним прибежищем того лучшего мира он видел любовь. Он с раннего детства понял, что не хочет того притворства под названием «настоящий мужчина и настоящая женщина», которой довольствовались те, кто себя не знает и доверяет свои жизни чужим авторитетам. Что хочет тёплых, прекрасных чувств, не замутнённых бытовыми ссорами и предрассудками, чувств, которые могут возникнуть только между равными, свободолюбивыми, осознающими себя людьми.
На Великородине, да и потом тоже, Карл не любил стандартные ритуалы ухаживания. Он не хотел, чтобы его воспринимали как того, кто готов поиграть в общепринятую, но пошлую игру, не имевшую отношения к настоящей любви. По тем же причинам он не заглядывался на тех, кого в Империи называли «хорошими девочками» — красивых, тихих интеллигенток, чьими ориентирами в жизни были «так принято» и «меня так воспитали». А на менее умных девушек он даже не смотрел.
В Тёмном Замке Карл отчаянно искал утешения у тех, кто отрицал женственность в обычном её понимании — и не нашёл. Донни Хардред со своими садистскими желаниями принесла ему не меньшую боль, чем Грюнвальд. Образ гор и чистого воздуха оставался с Карлом, но становился всё призрачнее и эфемернее, превратившись в едва различимый мираж.
