— Эй, — крикнул Вячко, — отчаливать надобно. Сейчас половцы сюда ворвутся.

— Мы без княжича не поплывем, — вынул из ножен меч серебробородый.

— Поляжем все и князьям не поможем, — попытался вразумить его Вячко.

— Сказано, не поплывем, — уперся старик.

— На тот берег княжну пронскую, невесту вашего княжича, перевези и вернешься, здесь недалече.

— Нет, — рявкнул муромец.

— Я должен спасти княжну, — тоже оголил меч Вячко, дальше уговаривать уж было некогда.

Послышался дикий визг и крики, это должно черные тени догнали исадовцев, гнавших скот. Марфа прижалась к Усладе, было отчаянно страшно, и вместе с тем не отпускало ощущение, что все это — просто дурной сон, надо только пробудиться, и снова будет светить ласковое солнышко, и братья, живые— здоровые, станут браниться, что не уехала. Как она теперь хотела услышать их ворчливые упреки, да все бы за то отдала.

— Плыть надобно, — меж тем пошел Вячко на серебробородого. — Нет времени споры вести. Пойми, девок спасать надобно, — он вложил меч опять в ножны и с мольбой посмотрел на старого воина. Тот сильней сдвинул седые брови, в отблеске пламени столбовых светцов особенно заметной стала глубокая морщина, разрезающая его лоб и переносицу.

— Перелазьте в насад, отчаливаем, — решился муромский кметь.

Крепкие руки Вячко перебросили Марфу через борт, за ней приземлилась Услада. Муромские отроки принялись отвязывать веревки. Пронские ратные разобрали весла.

— Марфа, ты куда это?! — из темноты раздался знакомый голос.

— Глеб? — встрепенулась Марфа. — Глебушка, я здесь!

На доски причала вышел Переяславский князь.

— Живой, живой! — Марфа перескочила через борт и снова оказалась на пристани. — А Изяслав? Изяслав где? — побежала она в сторону Глеба и… резко остановилась, взмахивая руками, словно что-то неведомое схватило ее за подол, не давая двигаться.

Глеб стоял в окружении своих кметей и степняков! Его броня и подол свиты были заляпаны кровью, оголенный меч зловеще ловил отсветы причальных светцов. Лицо брата было лихорадочно-возбужденным, карие очи сузились и сверкали недобрым блеском хищного зверя. Он с погаными? Он встал к ним спиной, ничего не опасаясь.

— Изяслав где? — повторила Марфа, пугаясь своего низкого севшего голоса.

— Где наш князь? — вышел вперед Вячко, закрывая княжну широкой спиной.

— Того сказать не могу, это уж Господь-Бог пусть решает туда ему, — Глеб указал на небо, — или туда, — палец показал вниз на настил пристани.

— Как это, там? — ахнула Марфа, поднимая глаза к ночному небу.

Там, это на небесах?

А дальше началась сеча, три пронских воя, встав плечом к плечу, приняли вражеские удары. Над пристанью полетел глухой стук щитов и лязг мечей.

— Уходим, — это серебробородый потянул Марфу обратно в насад.

Она, не сопротивляясь, прыгнула на корабль, но продолжала следить за схваткой. Вячко недаром слыл богатырем, к нему просто нельзя было подступиться. Он размахивал мечом, делал выпады, уклонялся и снова рубил, вкладывая в удар всю мощь, на которую был способен. У его ног уже лежали два скрюченных тела. Муромские отроки, оттолкнув корабль, выпрыгнули на пичал, чтобы умереть рядом с пронскими. Серебробородый кинулся распускать парус, чтобы поймать ветер. Окская вода неохотно двигала неповоротливый насад.

Услада с Марфой стояли у борта, наблюдая бой. Стук, лязг, крики. Вот уже, скользя в луже крови на дощатом помосте остались двое защитников — Вячко и один из муромцев. Муромский был ранен и волочил руку, долго ему не протянуть. Услада неистово молилась и всхлипывала. Марфа ничего делать не могла, она словно превратилась в ледяную деву. Что происходит? Почему Глеб с погаными? А Изяслав? Его нет?

Муромский пал, а Вячко никак не давал к себе подступиться, на него лезли уже пятеро, он стоял у самой кромки воды, а все ж сдвинуть богатыря у злодеев не получалось. Безжалостный меч пронского кметя поднимался и опускался, создавая невидимую стену. Внезапно легкий свист прошил воздух, тонкая стрела попала Вячко в шею, он схватился за горло и этого оказалось достаточно. Сразу два меча опустились на крепкое тело. Вячко рухнул в воду. Услада истошно закричала. Марфа очнулась, оттаскивая обезумевшую подругу от борта. Услада повалилась на доски насада и дико завыла.

Кораблик не так далеко отнесло от берега, но запрыгнуть на него уже было невозможно.

— Вплавь! — заорал Глеб, и его кмети послушно кинулись разоблачаться.

У плеча старшего брата появился Константин, надо же, а Марфа про него даже и не вспомнила. Константин поднял лук, натягивая тетиву, новая стрела смотрела прямо на Марфу.

— Нет, — вырвал лук из рук брата Глеб.

Марфа невольно выдохнула, напрасно:

— Я сам, — рявкнул Глеб, направляя острее стрелы.

Очи старейшего брата и сестры встретились. Как же так? Ведь это тот братец, что катал ее на шее, изображая резвую коняшку, это же его подарок, дорогой убрус, сейчас валялся где-то под лавками гостиной избы. Они же все вместе сидели за праздничным пасхальным столом. Они же рыдали над гробом Олега, а теперь… Он что же, ее сейчас убьет, вот так, просто? А ведь Глеба уже нет, он умер, так же, как и Олег, так же как… Изяслав, а этого нового человека Марфа не знает.

— Я же велел тебе уезжать, неслуха, — обреченно проговорил Глеб… и в очи Марфе посмотрела сама смерть.

Глава X. Склон

Мелкий теплый дождь опадал на русые кудри, стекал тонкими струйками на нос, делал рубаху липкой, неприятно льнущей к телу. Оно, конечно, радостно, что после двух седмиц изнуряющей жары снова пролилась влага, а все ж угораздило беспокойного сборщика на ночь глядя так-то далеко забрести от усадьбы. А все природная хозяйственность, а, может, упертая жадность, они всегда в паре идут, пойди отличи. Бабы из верви всю малину в округе обобрали, а выбирать за ними остатки не хотелось, вот и решил Миронег отойти подальше, куда народец из верви редко захаживал. Два объемных туеса уже ждали в дощанике, а третий бортник тащил на себе, с каждой каплей ускоряя шаг.

А если уж честно, то, к чему Миронегу столько ягод одному? Пузо надорвать? «Нежку побалую, Радяте снесу, пусть Елица детишкам пирогов напечет».

Миронег отряхнулся как большой пес, поправил заплечные ремни и припустил быстрее. Ночевать придется под дощаником, а поутру уж к дому править. Хорошо бы еще развести костер и просушить мокрую одежу, да сухариков погрызть, а то от кисло-сладких ягод уж кишки сводит.

Выйдя из густой чащи, Миронег стал осторожно, хватаясь руками за стебли упругих трав, подниматься из балки к гребню холма. Там, на вершине, следует отдышаться, потом бочком спуститься к редколесью, пробежаться по равнине, а там и до реки рукой подать. Рывок, еще рывок, ну же.

— Выбрал самую крутизну, — проворчал на себя Миронег, скользя ногами по мокрой траве.

Внезапно белым пятном что-то мелькнуло по десную руку. Миронег вздрогнул от неожиданности и напряг глаза: поодаль от него параллельным берегом узкого, но глубокого овражка, на холм карабкалась девица — небольшого росточка, тоненькая, с пышной, измокшей от дождя темно-русой косой. Откуда? Тоже по ягоды ходила? Не похоже, с собой ни туеса, ни корзины. Слабенькие ручки неуклюже хватались за траву, ноги проскальзывали, заставляя щуплое тельце падать на колени, но девица резво поднималась и лезла дальше. Она заметно опередила Миронег, он уже видел ее тощую спину. Не удержавшись и упав в очередной раз, девица оглянулась, на лице отразился отчаянный страх. Да за ней гонятся!

Миронег посмотрел туда же. В двадцати шагах, задыхаясь и хватаясь за бок, лез седобородый старец, в простой рубахе, но с оголенным мечом в руке. «Вот так старый хрыч, тела молодого захотелось, шкура?» — подивился Миронег, вынимая из-за пояса топор.

— Беги, беги! — прокричал старик девке. — Беги! — и сам тревожно оглянулся.