-- А главное: мы беспочвенны!..
-- Вы, Захар Петрович, всегда, были и будете беспочвенны, -- заметила Глафира Ивановна.
-- Ты ведь знаешь, Глаша, что я стараюсь... Чем же я наконец виноват, что пока из стараний ничего не выходит, -- уже сердито сказал Захар Петрович, хотя все его старания в этом направлении ограничивались чтением тех статей "Гражданина", которые касались земских начальников.
Время шло. Опять началась война за зелеными столами, и казалось, конца не будет всем этим "вист", "пас", "без одной" и время от времени раздающимся возгласам Перетычкина: "а не выпить ли нам сызнова из бутылки-то акцизного!" Зинаида Петровна чувствовала себя скверно: она с тоской посматривала на часы, лениво поддерживала разговор с дамами; в висках стучало, в глазах темнело, во всем теле чувствовалось утомление, все окружающие казались противными... Усевшись в кресле, Зинаида Петровна что-то отвечала, когда ее спрашивали; насильно улыбалась, когда гости смеялись; делала вид, что все слышит и соображает, в то время, как в ушах ее отдавались только одни неопределенные звуки голосов, а глаза смыкались. Остановивши свой взгляд на физиономии Петра Трофимовича, Зинаида Петровна вдруг замечала, что эта физиономия расплывается, уши ее оттопыриваются, а нос растет, как надуваемый гуттаперчевый шар... Вздрогнув и очнувшись от столбняка, Зинаида Петровна должна была делать на лице непринужденную улыбку, но это у нее не выходило...
-- Владимир! Не пора ли нам? -- умоляюще спрашивала она мужа.
-- Да, да... идем...
Но Захар Петрович вскакивал с места и кричал:
-- Ни за что! Без ужина? Не пущу... Я и шапки у всех отобрал, и калоши спрятал...
-- Что вы это? -- вмешивалась Глафира Ивановна. -- В кои-то веки соберетесь, да посидеть не хотите? Еще рано, нет 12...
И Промотовы снова послушно опускались на места. Судьба однако сжалилась: из редакции прибежал сторож Ильич и хриплым голосом заявил, что г. Силин просит сейчас же в редакцию, что цензор все исполосовал, что запасу нет, а ехать к цензору некому: Евгений Алексеевич не заходил и найти его нигде не могут...
Промотовы и обрадовались, и встревожились: хорошо, что есть предлог положить конец своим пыткам, но скверно, что нет Евгения Алексеевича... Простившись с гостеприимными родственниками и гостями, они торопливо пошли в редакцию.
-- Где же он? В номера посылали? -- спрашивал дорогой Промотов.
-- Посылали... Со вчерашнего не были! -- махнув рукой, проворчал Ильич и начал жаловаться на порядки:
-- Какое уж это направление! Ледактора собаками не сыщешь... Сколько теперь служу, а такого направления не было...
-- Надо бы в номерах мальчика оставить, на случай, если вернется.
-- Совсем даже не стоит: они не вернутся. Путаются с этой барыней...
-- С какой барыней?
-- До со вдовой-то этой, предводительшей-то...
-- Что ты пустяки болтаешь! -- обрезала его Зинаида Петровна.
-- Какие же это пустяки, барыня? Верно!.. Его только там и можно теперь отыскать... Коридорный в номерах сказывал, что барыня эта с ним раза три в номера приходила... Молодой человек, конечно...
-- Туда бы и сходил, -- посоветовал Промотов.
-- Был... И пальто ихнее видел... Только разя они скажут? Им теперь не то что газета, а прямо на все наплевать... Да загорись теперь "Вестник", -- они и тушить не придут... Молодой человек, конечно...
В редакции был один Силин. Он курил, нетерпеливо ожидая помощи.
-- Ну-с, Владимир Николаевич, -- скверно-с! -- встретил он Промотова. -- Во-первых, весь мой фельетон к черту пошел; во-вторых, из политики вся Германия и Франция вылетели, в третьих, от вашей передовой один хвост вершка в четыре остался.
-- Куда же девался наш почтеннейший редактор?
-- Где их теперь отыщешь? -- отозвался стоявший поодаль Ильич.
-- Ильич! Тебя не спрашивают, значит -- молчи!
-- Не спрашивают, так и не спрашивают... По мне хоть совсем завтра без номера будем, все равно... -- недовольно заворчал Ильич и, отмахнувшись рукой, вышел в контору.
-- Надо ехать, -- в раздумье произнес Промотов.
-- Поезжай, Владимир! Что же иначе делать?
-- Необходимо, -- вставил Силин.
Промотов наскоро оделся и полетел на извозчике к цензору. Спустя 20-30 минут пролетка подкатилась обратно к крыльцу.
-- Приехал Володя! -- вскрикнула Зинаида Петровна, сидевшая в ожидании мужа на подоконнике. Дверь распахнулась.
-- Ну что?
-- Ничего.
-- Пропустил?
-- Какой там "пропустил"! Даже и разговаривать со мной не хочет. Я, говорит, вас не знаю! С вами никаких дел не имею, и иметь не желаю... Ильич!
-- Что такое?
-- Вот тебе рубль! Бери извозчика и махай. Где хочешь, достань нам Евгения Алексеевича...
-- Я достану... Живого или мертвого, а уж привезу. Как же это подписчика без номера оставить?.. Я знаю, где он, я пальто-то ихнее видел... Я не уйду... выволоку небойсь, -- забормотал Ильич и отправился на поиски пропавшего редактора.
-- Совсем свихнулся господин художник, -- заговорил Силин, в возбуждении ходя взад и вперед по редакции, -- перед каждой юбкой тает, а перед Еленой Михайловной прямо глупеет...
-- Разве это правда? -- спросила Зинаида Петровна.
-- Ha днях я был у него в номерах... "Крючник" стоит в углу, покрытый пылью, а на мольберте красуется портрет Елены Михайловны...
-- Увлекающийся господин...
XIX.
Апрель близился к концу. Целую неделю лил дождь, и окраины города обратились в грязную русскую Венецию. Ночи стояли темные, но по календарю числилась луна, а потому фонари не зажигались. Во тьме кромешной было слышно, как шлепали ногами по грязи пешеходы и редкие извозчичьи лошадки, да было видно, как в громадных грязных озерах там и сям отражались одинокие огоньки из обывательских окон...
В одну из таких скверных ночей Софья Ильинична возвращалась домой от Елены Михайловны, которая и оказалась той именно дамой, которой потребовались услуги Софьи Ильиничны. Ничего особенного, впрочем, не было: ей пришлось только в течение пяти дней поухаживать за Еленой Михайловной; приезжал три раза доктор, осматривал больную и быстро уходил, говоря, что все идет прекрасно... Сегодня доктор был в четвертый раз и сказал, что дня через два больная может встать с постели. Елена Михайловна поцеловала Софью Ильиничну, сказала ей: "теперь вы, голубчик, можете меня оставить" и на прощанье дала ей конверт:
-- Это вам за хлопоты...
Софья Ильинична покраснела, неловко взяла конверт и торопливо сунула его в ридикюль; затем они распрощались, и Софья Ильинична направилась восвояси...
Несмотря на то, что было всего часов десять вечера, улицы городского предместья, где жила Софья. Ильинична, были совершенно пусты и казались вымершими. Впрочем, и этого сказать нельзя: в густом мраке никаких улиц видно не было, а было только слышно, как бранился подвыпивший титулярный советник Илья Гаврилович Травкин, возвращавшийся от именинника-сослуживца...
Илья Гаврилович шел очень медленно, нащупывая путь тростью, и кряхтел, останавливаясь в полном недоумении в тех случаях, когда его изыскания открывали какие-нибудь незнакомые ему дыры в гнилых тротуарах, новые лужи и новые пути сообщения, в виде камней и дощечек...
-- Кхе-кхе! Прогресс! -- ворчал Илья Гаврилович, вспоминая разговор в гостях о прогрессе, -- дыру на тротуаре не соберутся починить! Эта дыра, если не ошибаюсь, была тут еще в то время, когда я был губернским секретарем, вся разница: поменьше была эта дыра...
И действительно, прогресс словно забыл о существовании городского предместья: та же грязь, та же вонь, те же редкие накренившиеся фонарные столбы на перекрестных пунктах, те же полусгнившие деревянные тротуары...
