– Полагаю, она отменила свою поездку в Лондон и оскорбится, если мы не навестим ее. Это не займет много времени. Я же не беспокоил тебя все эти дни, чтобы ты могла работать
– Верно, но я скоро уезжаю во Флоренцию.
– Дорогая, с моей стороны было бы невежливо напоминать тебе, что именно благодаря мне ты смогла работать в нашей библиотеке, так что я не буду. Комната Северины расположена в самой старой части нашего палаццо, в башне, – объяснил Никколо. – Никто, кроме членов нашей семьи, никогда не видел эту часть. Считай это частью исследования.
Не дожидаясь моего ответа, он развернулся и направился в ту сторону, где я раньше никогда не бывала. Мы поднялись по одной лестнице, затем по другой, и даже если бы я раньше бывала в этой стороне палаццо, то наверняка бы заблудилась.
Следующая лестница была более узкой, чем остальные, с крутыми ступенями, которые по спирали взбирались вверх по мере нашего подъема. Мне пришлось остановиться и перевести дыхание. Никколо спустился ко мне и взял букет из моих рук.
– Прости, дорогая, я должен был нести их сам. Почти пришли, красавица Белль.
После нескольких кругов по спирали мы подошли к распахнутой двери, такой высокой и толстой, что, казалось, для ее открытия потребуются трое сильных мужчин. За новенькой ручкой древесина, из которой была сделана дверь, выглядела потемневшей от старости. Никколо негромко позвал: «Ci siamo, cara» – и вложил букет мне в руки.
Когда мы вошли, Северина вышла из прихожей, заставленной рулонами ткани и свертками, которые громоздились друг на друге. Рыжая меховая шаль, свернутая калачиком, как маленький зверек, лежала на кровати с балдахином из тяжелого розового шелка. Северина была одета в темно-синий бархатный халат и такого же цвета тапочки, украшенные страусиными перьями. Ее локоны обрамляли лицо, а губы были накрашены бордовой помадой.
– О, эти цветы! Спасибо, Изабель! Как ты? Они не для меня, да? О! Так это Нико подарил их тебе. Как мило!
В серых каменных стенах комнаты Северины были узкие прорези вместо окон, которые пропускали лишь небольшое количество естественного света, хотя драпировка – полосы шелка кремового цвета – была отодвинута. Белый шерстяной ковер доходил до камина, в котором осталась только зола. Несколько ярких пашмин были перекинуты через спинку шелковой кушетки. Со всеми этими тканями, дверью, которую я не смогла бы открыть сама, без окон, через которые можно было бы выбраться, мне было бы слишком страшно спать здесь.
Над каминной полкой висела картина, изображавшая женщину в розовом шелковом платье с открытыми плечами, перчатках и шляпке в тон. Суровое выражение ее янтарных глаз и тонких губ никак не сочеталось с ее вычурным нарядом с оборками. В одной руке она держала букет розовых гвоздик, которые сливались со складками ее платья, в другой руке – трость. Шею украшали длинные золотые цепочки, скрепленные кулоном с красным камнем. Я подошла и положила букет цветов на каминную полку. Когда я начала читать надпись под портретом, Северина сказала:
– Северина Фальконе, моя прабабушка, портрет написан в 1883 году. Меня назвали в ее честь. – Она подошла и поцеловала меня в обе щеки. – Как я рада тебя видеть, Изабель. Нико сказал, что ты согласилась играть в нашу глупую игру.
– Какую игру? – спросила я, но она уже отвернулась.
– Подожди снаружи, – обратилась она к брату и выставила его наружу. – Или, еще лучше, приходи через пару часов. Разве ты не идешь на встречу? Мне нужно немного побыть с Изабель.
– Как пожелаешь, сестренка. Я вернусь через два часа. Увидимся позже. – Он поцеловал ее и, поклонившись, вышел из комнаты.
После того как на лестнице затих звук его шагов, Северина заперла дверь и включила джазовую музыку, увеличив громкость.
– Спасибо за письмо. И за то, что написала его условными словами, смысл которых могу понять я, но не кто-то другой. Как я уже говорила, мне бы хотелось, чтобы пока об этих письмах не было известно. Как много ты прочитала? Расскажи мне все!
– Я смогла прочесть их все и перевела для тебя на английский язык.
– Все шесть? Спасибо, Изабель! Надеюсь, что письма были полезны и для тебя.
– Я не уверена. Это любовные письма.
– Правда?
– В них описывается любовная связь между Томмазо Фальконе и Мадлен де ла Фер, французской дворянкой-протестанткой. Нам придется взглянуть на генеалогическое древо, чтобы понять, как ты связана с Томмазо.
– Ничего себе. – Бордовые губы сложились в форме идеальной буквы «О». – Томмазо – это имя моего отца. Старое фамильное имя.
– До сих пор я уделяла внимание в основном старшему брату Томмазо, Федерико, который был близок к королеве Екатерине Медичи, вдове французского короля Генриха II. Она была фактическим правителем Франции в течение тридцати лет.
– Caterina, sì, – кивнула Северина. – Она была той, о ком рассказывал профессор.
– По поручению Екатерины Федерико и Томмазо отправились в Америку. Но отношения Томмазо и Мадлен были для меня новостью, и думаю, они неизвестны истории. Почему бы тебе не прочитать мои переводы, и если у тебя возникнут вопросы, я постараюсь на них ответить.
– Спасибо, дорогая.
Я открыла сумку и достала шкатулку с оригиналами писем и моими переводами, которые я распечатала дома у Марты.
Лицо Северины менялось по мере прочтения. К тому времени, когда она закончила, ее глаза застилала пелена слез.
– Mi mancano le parole. У меня нет слов. Спасибо тебе, спасибо! – Она обняла меня. – Моя бабушка была бы так счастлива узнать, что я прочитала эти письма. Я расскажу отцу, – вздохнула она и спрятала шкатулку в шкаф за занавесью. – Но поможет ли это твоим исследованиям? В любой момент, когда тебе понадобится взглянуть на них снова, ты можешь вернуться.
– Я хотела бы попросить разрешения сохранить электронные файлы, копии писем, которые я напечатала, а не изображения писем, хотя, если они потребуются для моих исследований, я бы попросила и их. Но если ты против, я удалю их со своего компьютера.
Северина на мгновение задумалась:
– Конечно, дорогая! Я не против. Надеюсь, эти письма войдут в твою диссертацию. Я все хотела рассказать тебе историю, как была найдена эта шкатулка. Это случилось во время реставрации нашей семейной часовни за городом. Ее ремонтировали при жизни моей бабушки, но шкатулку с письмами ей подарил отец, его портрет висит над камином. Моя бабушка была дважды Фальконе. Она урожденная Фальконе и вышла замуж за своего двоюродного брата, носившего ту же фамилию.
– Мне придется изучить обновленное генеалогическое древо, – сказала я. – Где находится часовня? Ты знаешь, чьи могилы там находятся? И в какой из них были найдены письма?
– Часовня находится в деревне на побережье, в часе езды к северу от Генуи. Вместе с письмами, которые дала мне моя бабушка, был найден маленький портрет. Думаю, он тоже из часовни.
Северина протянула мне пластиковую папку. Между двумя листами, как я надеялась, бескислотной бумаги лежала нарисованная на пергаменте миниатюра размером с большой апельсин, изображающая молодую женщину в платье шестнадцатого века. Пергамент был в хорошем состоянии, а женщина была искусно изображена крошечными мазками кисти. Портрет заканчивался чуть ниже талии женщины. Овальное лицо обрамляли медового цвета вьющиеся локоны, ниспадающие на лоб. Красивые карие глаза, высокие скулы, тонкие губы подчеркивали ее аристократическое происхождение. На лифе кремового платья был узор, который, по-видимому, был расшит жемчугом. Высокий воротник скрывал длинную шею, а воздушные рукава, типичные для того времени, вздымались на плечах. На шее у женщины была золотая цепочка, на которой висел большой ограненный зеленый камень в золотой оправе – изумруд.
– Что скажешь? – спросила Северина.
Роза просила не упоминать об изумруде, и я промолчала, хотя зеленый камень сиял, как маяк.
– Миниатюрными портретами в то время часто обменивались перед предполагаемыми браками. Художником мог быть Франсуа Клуэ, который писал королевских особ и вельмож при французском дворе. Или, что более вероятно, один из его учеников. Она – очень важная женщина.
