Я была такой же застенчивой и тревожной, как моя мама. Как будто я извиняюсь за то, что живу, стою тут, занимаю место и дышу этим воздухом. Всё время хотелось сказать – извините, я не нарочно, я скоро исчезну. Иногда я так себя чувствую и сейчас.

Несмотря на все сложности наших с мамой отношений, я её очень любила и хотела заслужить её гордость за меня. Это мне почти никогда не удавалось, поэтому последней отчаянной попыткой это сделать стало поступление в медицинский университет. Мама хотела стать врачом, но не стала, поэтому я решила, что это подходящий вариант для того, чтобы поставить точку в риторическом вопросе «Ну почему все дети, как дети, а ты у меня…» и «Ну посмотри на Нику/Валю/Настю, вот они, а ты…».

Мама всегда боялась меня перехвалить. Её мама выбрала такую же тактику и ругая её думала, что критика это стимул к развитию и если перехвалишь, то ребёнок стараться не будет.

Но уже в детстве я переставала видеть подтверждение этой теории, когда дети, чьи родители возносили их до небес, старались ещё лучше и искренне любили себя.

Моя же самооценка падала всё ниже и стараться особо не хотелось. Смысл стараться, если всегда есть какие-то другие дети, которые лучше.

В тот момент я думала: Вот, у Юли богатые родители и всё ей покупают. Мне было завидно, конечно, но никогда не приходило в голову сказать в ответ: «Да, я не Юля, но ведь и вы Юлины родители».

Спорить было страшно. Потому, что это было бы или «ты как с матерью разговариваешь!» или пытка молчанием и игнорированием, а потом замордовывание «ты ничего мне сказать не хочешь?».

Мне хотелось, чтобы этот ужас поскорее закончился, и я извинялась, но мама шла дальше и говорила: «А за что ты извиняешься? Перечисли».

Мне кажется, я могу написать пособие – как сделать так, чтобы твой ребёнок тебя ненавидел. Вероятно, это одна из причин отсутствия у меня своих детей.

Мне не хочется, чтобы они мучились так же, как и я. А я, не проработав еще все свои травмы и больные места, пока хорошей мамой стать не смогу. Кто-то же должен разорвать этот порочный круг?

Это сейчас я понимаю, что проживая свою жизнь с позиции жертвы, кладя себя на алтарь и чувствуя себя жутко уязвимой, у неё не было другого варианта поведения.

Если стать жертвой – это череда определенных обстоятельств, то находиться там десятилетиями и не желать оттуда выбираться – это выбор. Конечно, страшно идти в свою боль, проживать её и пытаться с этим что-то сделать. И мне страшно. Да всем страшно! Только одни что-то делают, а другие находят миллион причин, почему нет. Не мне их судить.

Несмотря на всё вышенаписанное, я всегда могла рассказать маме о своих мыслях и переживаниях, обсуждала с ней какие-то вещи. До сих пор её точка зрения очень значима для меня.

Когда я «страдала» над сочинениями в школе и попадала в творческий тупик, я всегда приходила к маме на кухню, где она что-то готовила, читала ей вслух и спрашивала: как лучше? Так или эдак? А мама всегда внимательно меня выслушивала и давала дельные советы. Её филологическое образование очень мне помогало в такие моменты.

Лет до 20 я жутко комплексовала из-за возраста своих родителей. Если их работа неловкости и стыда вызывала у меня меньше, то возраст 40+ был для меня катастрофой.

Иногда меня спрашивали: «А ты с бабушкой пришла, да?»

Мама всегда выглядела очень уставшей и измученной, практически не следила за собой и я очень сильно не хотела, чтобы она забирала меня со школы.

У других детей родители были повеселее, помоложе, поактивнее. Мои были 90% времени хмурыми (кроме застолий и праздников), практически всегда занятыми и всегда уставшими. И я помню, как чувствовала постоянную неловкость за это.

Сейчас я понимаю, что если подожду с деторождением еще лет 5-7, то у моих потенциальных детей будут такие же эмоции, скорее всего. И это меня расстраивает.

В подростковый период мы постоянно ругались с мамой. Ей казалось, что я не так разговариваю, что я специально не учу алгебру и химию и всё в таком духе.

В подростковый период единственное, чего мне хотелось, это умереть. Ну или исчезнуть куда-то. Я ощущала себя тотально непонятой и очень одинокой.

После того, как в 18 лет моя жизнь рухнула в первый раз, мы с мамой очень сблизились.

Практически безвылазно я провела полгода в своей комнате, постоянно плакала и не понимала, как мне жить дальше. Всё это время мама была рядом, поддерживала, и её сердце как-то смягчилось по отношению ко мне.

Я помню себя ночью с ножом в руках и единственное, что меня остановило, была мысль, что мама проснется и увидит картину меня мертвой в луже крови. Мне тогда стало её жаль, я подумала, что это её сильно расстроит.

Время шло, а сепарация всё не происходила.

Мне очень не хотелось быть похожей на свою маму – фигурой, судьбой, жизненными постулатами. Я понимала, что она это она и у неё есть причины для сложившихся убеждений. Но мне виделась ужасом такая жизнь, как у неё и её представления о том, что происходит вокруг.

Наверное, я испытывала ровно то же самое, что и она ко мне. Она не хотела «такую» дочь. Такую – не самую успевающую в школе, не самую талантливую, не самую смекалистую. Не самую во всём.

А я не хотела такую маму – немолодую, вечно раздраженную, уставшую и грустную.

Какой должна была быть она в сложные девяностые, когда у неё еще было двое подростков? Какой должна была быть я, когда постоянно ощущала, что я не дотягиваю и мои желания что-то начать или пойти в какой-то кружок сопровождались словами «да ты опять это бросишь». Что может быть хуже, когда в тебя не верят твои родители?

Как много всего в нас закладывается в детстве. Того, что потом невидимой рукой влияет на всю жизнь. Влияет по-разному.

Меня всегда сильно раздражала мамина набожность, которая иногда граничила с какой-то неадекватностью. Папа был этим недоволен, я молча внутри себя была солидарна с папой и понимала, что, значит, мне не кажется.

Сложности с христианством я испытываю до сих пор, как немой протест против того, что было в моем детстве.

Я это прошла, я это закончила, я отдала этому дань, я имею право там не быть.

Столкновения с мамой на фоне религии были краеугольным камнем наших с мамой разборок. Она была за радикальное православие, а я была за единого Бога и то, что все религии это об одном и вообще Бог внутри меня.

Я помню, что был скандал, когда в 18 лет я начала слушать мантры и подпевать.

Потом был скандал, когда я пришла в целительство. Еще один, когда я начала делать пуджи.

Когда я полгода назад сняла крестик (а было это вообще из-за посещения врача, а не по каким-то убеждениям), скандала не случилось. Мама не замечала где-то месяц, пока я сама не сакцентировала на этом внимание. Скандала уже не было, но было недовольное лицо и я прям почувствовала разочарование внутри неё.

Мне искренне непонятно, зачем навязывать свою волю другим. Не нравится – пройди мимо. Я не заставляю тебя любить то, что я делаю, что для меня важно и ровно того же прошу от тебя.

Мне иногда кажется, что моё существование – это самый сложный урок для мамы.

Он о том, что человек, которого ты родил, тебе не раб. И он не обязан мыслить теми же категориями, что и ты. Не обязан соответствовать твоим ожиданиям. Есть даже такая вероятность, что он будет полной твоей противоположностью. И всё, что с этим нужно сделать, если не получается этот факт принять – просто отойти и не мешать.

Мне очень ценен мой путь, каким бы сложным и болезненным он не был. Потому, что он мой. Он о том, что как бы меня не пугали, не устраивали истерик и так далее, я всё равно буду двигаться так, как сочту нужным. Не мешая другим, но и не давая ущемить то, что важно для меня.

Сейчас отношения с мамой гораздо лучше, хотя это бесконечное поле работы по прощению, принятию себя и её, проживанию своих эмоций.

Мы уже пришли к такой реальности, в которой мама читает акафист в одной комнате, а я в другой делаю пуджу, и это всё происходит одновременно.