Внезапно автомобиль остановился. Раздались крики. Откинулся кузов. Какие-то люди бережно взяли раненого и отнесли его в больницу. Сара с их же помощью спрыгнула с кузова. Её одежда была заляпана кровью.

Сара как в тумане дошла до своего отделения. Заведующий ждал её на пороге.

– Я всё знаю, мне уже доложили про ваш геройский поступок, – скороговоркой выпалил он, – вам сейчас помогут переодеться, и можете идти домой.

– Я не пойду, – почему-то испугалась Сара, – я останусь работать. Мне надо переодеться, и я останусь работать. Если надо, я могу сдать кровь для раненого офицера.

– Это не просто офицер, это рейхспротектор, – перебил её заведующий, – а насчёт сдачи крови вы хорошо придумали. Я пойду отдам распоряжения.

И он умчался. А Сару привели в сестринскую, переодели, как маленькую. Напоили кофе. Коллеги обращались с Сарой, как с тяжелобольной. А она и была больной. У неё болело и разрывалось сердце от любви к своему римскому мужу Виктору и от жалости к раненому немецкому офицеру, так похожему на Виктора. Сара выпила кофе, посидела минут пять. Потом поднялась и отправилась в операционный зал. Приняла роды.

Только собрались отдохнуть, как примчался заведующий. Всем сдать кровь для рейхспротектора Богемии и Моравии. Все безропотно пошли сдавать кровь. Сдали по пол-литра каждый. Вернулись в операционную. Рожениц, на счастье, не было, словно они все прониклись важностью момента и отложили роды до более подходящего случая.

Всей бригадой переместились в сестринскую. Вновь прибежал заведующий. Принёс сосиски и красное вино. Выпили. Начали расспрашивать Сару. Она рассказала, что опаздывала на работу и её подвёз знакомый шофёр. И как они увидели взорванную машину. И как довезли рейхспротектора до Буловки.

Сару слушали, спрашивали подробности. Гадали, что будет из-за этого покушения. Большинство жалело раненого. Ведь именно при нём в Чехии были повышены зарплаты и нормы питания. Вновь примчался взмыленный заведующий. Выпил с ними вина. Сказал, что за инициативу сдать кровь его лично поблагодарил заместитель Рейнхарда Гейдриха. И что о покушении уже известно в Берлине.

Незаметно наступил вечер. Сестричка постелила Саре в пустующей палате. Сказала, что её разбудят только в самом экстренном случае. И что это распоряжение заведующего: Сару не беспокоить. Она сегодня героиня и должна выспаться.

Сара поблагодарила девушку. Прилегла на кровать не раздеваясь. Сил не было. И мгновенно уснула.

Алёна открыла глаза. Рывком встала. Питер. Её комната. Почти два часа дня. В соседней комнате кто-то разговаривает. Видимо, дедушка пришёл. Но сейчас не до него.

Не одеваясь, Алёна пододвинула к себе ноутбук, включила. Набрала в Википедии «Рейнхард Гейдрих». С экрана на неё взглянуло знакомое лицо. Лицо Виктора-Гейдриха. Алёна принялась читать о покушении.

Всё. Ни слова о враче, которая находилась в полицейском автомобиле. Будто и не было там Сары. Лишь было указано, что 3 июня Гейдрих скончается в больнице.

Алёна задумалась. Все её три женщины всё это время жили незаметно, не привлекая ничьего внимания. Обычные женщины, 38-летняя в Риме, 28-летняя в Праге и 18-летняя в Санкт-Петербурге. И тут вдруг одна из них попадает в историю, и не просто в историю, а в событие мирового масштаба. Уже одно это было плохо, очень плохо. А то, что про Сару нигде не упоминалось в связи с этим событием, было не просто плохо. Это было ужасно. Это было очень опасно. Алёна ощущала эту опасность каким-то шестым чувством.

Одно дело было отправить Виктора за прядью волос Христа. А совсем другое – быть свидетелем покушения мирового масштаба. И при этом остаться не замеченной историками. Это было плохо.

Алёна встала. Накинула халат и прошмыгнула в ванную. На кухне сидели мама с дедушкой и пили чай. Дедушку Алёна любила. Даже, возможно, больше, чем родителей. Папа был постоянно на работе или в командировках. Мама жила в своём мире. Подруги, шопинг, социальные сети.

А дедушка хоть и появлялся редко, но всегда находил время для внучки. Любил погулять с ней по родному Питеру. Сходить в кино. Или дома посмотреть новый фильм. Или просто в кафе попить кофе. И поговорить. Говорили они на любые темы и обо всём. Когда Алёна только родилась и родители давали ей имя, то произошёл случай, который сразу же привязал внучку к деду.

Её привезли из роддома, положили на стол, развернули и стали любоваться прелестным ребёнком, который в ответ оценивающе смотрел на своих родственников. И тут дед начал возмущаться данным ей именем.

– Есть же уже Ленка в семье. Зачем путаться с одинаковыми именами? Назвали бы как-то по-другому. Полно же русских старинных имён. Аграфена, например. Или Агриппина.

Лежащий на столе ребёнок вздрогнул, перевёл взгляд на говорящего деда и постарался сфокусировать взгляд на нём. Удавалось слабо. Глаза разбегались. Тогда Алёна улыбнулась этому расплывчатому лицу, которое назвало её по римскому имени.

– Вот видите, она уже отзывается на Аграфену. Я её буду так звать. Грушей, – заявил уже выпивший пару рюмок водки дед, – или Агриппиной. А Алёной сами её называйте.

И с тех пор, когда Алёна была вместе с дедом, он звал её Грушей. И он был единственным, кому она рассказала о своих двух женщинах, живущих в других веках и в других местах. На что дед ответил – всё может быть…

Алёна нырнула в ванную комнату. Почистила зубы, причесалась. Надела лёгкое летнее платьице с васильками на белом фоне. Выпорхнула в кухню. Чмокнула маму в щёчку, деда в затылок. Те, как по команде, улыбнулись Алёне. Хотя до этого о чём-то спорили.

Мама положила Алёне блинов на тарелку и засобиралась. Встреча с подругой. Что может быть важнее в этот воскресный день? Схватила сумочку, задержалась у зеркала в прихожей и выскочила на улицу. Дед с усмешкой смотрел на Алёну, жадно поглощающую блины со сметаной.

– Как прошёл выпускной?

– Отлично, – ответила Алёна с набитым ртом, – двух чешских зайцев с собой захватили. Потом меня пацаны до дома проводили. Я доем, ладно?

Дед улыбнулся и кивнул головой. Был он одет в модную светлую рубашку и порванные джинсовые шорты. Короткая стрижка наполовину седой головы. Очки в тонкой оправе. Золотые скелетоны на руке. Где и кем работал дедушка, никто не знал. Ни папа, ни мама. Но в средствах дедушка не стеснялся, жил очень даже неплохо. И что самое главное, друзей и знакомых имел немереное количество по всему миру.

Алёна доела блины. Допила чай. Хлопнула себя по вздувшемуся животу. Дед, улыбаясь, положил на стол холщовый мешочек. Внутри что-то звякнуло.

– Это тебе на окончание школы подарок, – сказал дед.

Алёна взяла мешочек, потянула за стягивающую его горловину верёвочку. Внутри лежали одиннадцать золотых николаевских десятирублёвок. Алёна знала, что дед с её первого класса первого сентября каждый год покупает у нумизматов по золотому червонцу. Но вот наяву их увидела в первый раз. Тяжёлые жёлтые кружочки холодили ладонь, а с аверса глядел последний российский император.

– Спасибо, дедушка, – тихо сказала Алёна и затем добавила, – только ты их у себя положи, чтобы я не растратила раньше времени.

– Хорошо, – отозвался дед.

– И ещё есть одна просьба, – Алёна замялась.

– Хех, от женщин я слышу только одни просьбы в последнее время, – хохотнул дед, – мать твоя вот тоже просьбу в виде ультиматума ставила. А у тебя что?

– Дед, мне в Прагу надо. А для этого деньги нужны, – вздохнула Алёна. – И у меня к тебе просьба. Не мог бы ты под залог моих золотых червонцев выдать мне заём? Мне надо в Прагу.

Дед задумчиво посмотрел на внучку. Помолчал. Съел остывший блин, сиротливо лежавший на тарелке, и наконец промолвил.

– Все женщины одинаковые, – сказал он, – даже любимая внучка. Всем от мужиков нужны только деньги. Ты же в Прагу и так через два месяца летишь.

– Мне не по учёбе, – ответила Алёна, – мне надо в архивах покопаться. Ты же говорил, что у тебя в Чехии есть друзья. Очень надо.