«Семь человек», — подсчитал я про себя. В моем кольте восемь патронов, даже один лишний на всякий случай. Если уж придется стрелять, то надо бы без промаха…

Все поднялись, встали по стойке смирно, по-офицерски кивнули мне головами, и пятеро по знаку сотника вышли из-за стола. Только один, с подвязанной щекой, остался. Поднеся руку к козырьку кепки, я ответил на их приветствие. Осмотрев углы и не найдя иконы, снял кепку и перекрестился на пустой угол.

Рассмотреть каждого в отдельности я не успел. Все они показались мне на одно лицо: черные усы, сухие, костистые лица, широкие плечи, непокорные шевелюры, чуть тронутые на висках сединой. Что ж, разглядеть каждого из них я смогу после их ареста, на допросах. Передо мной были враги, быть может, поэтому они казались мне на одно лицо и к тому же сильнее, чем были. Неукротимые в своей враждебной слепоте.

Из общей комнаты барака сотник провел меня в свою небольшую каморку, отгороженную дощатой перегородкой. Сотник был старше других — ему было под пятьдесят. Крепок, кряжист, выше среднего роста, скуласт, усы с проседью, виски тоже, густые брови, из-под них пытливо смотрят карие внимательные глаза. Резко очерченное, волевое лицо говорило о решительном характере. Сильный партнер попался мне в рискованной игре! Не скрою, на мгновение ледяная рука страха коснулась моего сердца.

— Как вас величать? — спросил сотник, пододвигая табуретку и приглашая сесть.

— Прапорщик Леонид Петрович, называйте так. Фамилию не положено называть…

— Как и истинное имя, — с улыбкой, мгновенно промелькнувшей на его суровом лице, проговорил сотник.

Мой мокрый плащ он повесил на вбитый в стенку деревянный колышек, а затем сел за небольшой стол, вплотную стоявший у окна. Я снял куртку и, взяв лежавший на столе остро отточенный сапожный нож, отпорол потничек, достал из него шифрованную записку на шелку и протянул ему:

— Это вам от генерала. Прошу расшифровать и без задержки написать подробное донесение о действиях вашей группы. Мой танкер отойдет после полудня, он уже стоит под наливом. Как видите, время у нас в обрез.

— Я уже знаю, вы второй, навестивший нас по приказу генерала. Хотелось бы поговорить по душам, — с горечью проговорил он.

' Поднявшись, он переставил табурет к стенке, встал на него и из-под застрехи достал какую-то толстую книгу, служившую для зашифровки и расшифровки донесений, а также маленькую книжечку папиросной бумаги для скручивания сигарет и остро заточенные карандаши. Садясь за расшифровку генеральского послания, сотник все же успел задать мне несколько вопросов о двух своих бывших соратниках, находившихся в эмиграции. Их имена и фамилии мне были известны из показаний посланца БРП. Я сказал, что оба интересующих его офицера работают шоферами такси в Париже, оба женаты на русских, имеют детей; с ними я встречался лишь в церкви на улице Дарю, а дома у них бывать не довелось.

— Видите ли, — сказал я, — готовясь к поездке, я не встречался с лишними людьми, да я и не жил последние месяцы в Париже. Таковы уж железные законы конспирации при подготовке к нелегальной поездке в Россию. Риск большой…

— Да, да, — подхватил мой собеседник, — понимаю, это необходимо.

Он хотел еще что-то сказать, но я предупредил его:

— У меня имеется к вам важное поручение. — Я быстро поднялся, снял с левой ноги сапог, отделил ножом каблук, достал из него крестик и, взяв его за ленточку, торжественно произнес положенную при этом фразу, сообщенную Вересовым: — Его высокопревосходительство генерал-лейтенант Кутепов, председатель Российского общевоинского союза, награждает вас этим крестом имени господа нашего Иисуса Христа… — Я приколол крестик к ватнику сотника, стоявшему по стойке «смирно». Он был взволнован и растроган вниманием далекого начальства и, проглотив подступивший к горлу ком, произнес:

— Передайте генералу, что я и мои люди не пожалеем живота своего в борьбе за святое дело спасения России от безбожников большевиков!..

— Можете показать награду своим людям, — сказал я, отступая от двери, давая ему возможность пройти в общее помещение барака.

Через открытую дверь я видел: все пятеро были там. Они поздравили его, подходили по очереди, рассматривая награду, и по его знаку все вышли из барака наблюдать за окрестностями и предупредить в случае какой-либо опасности или приближения подозрительных посторонних лиц. Казак с подвязанной щекой остался в бараке.

Когда сотник вернулся в свою каморку, я еще раз напомнил ему о необходимости торопиться — написать донесение генералу.

— Сажусь, сажусь, — произнес он, не задавая мне больше никаких вопросов, предложив лишь позавтракать.

Я согласился. Выйдя в общее помещение, он приказал человеку с подвязанной щекой накормить меня. Я подумал, что тот будет расспрашивать меня, но ошибался: в группе сотника существовала железная дисциплина.

Казак подбросил в печь сухих щепок, поставил на плиту черную чугунную сковородку. Из небольшой кадки достал кусок свиного сала, завернутого в чистую холстинку, и, нарезав тонких кусочков, бросил их на сковородку. Когда сало заскворчало, он разбил о край сковороды полдесятка яиц. Быстро доспевшую яичницу поставил передо мной на стол, рядом положил разломанную надвое пшеничную лепешку и алюминиевую ложку. В стаканчик из мутноватого зеленого стекла налил крепчайшей местной виноградной водки — раки. Проделав все это, молча отошел в сторону.

Чертовски горячую яичницу я ел, едва не давясь, желая только одного, чтобы сотник скорее окончил свое донесение. Справившись с яичницей, я пригубил раки, казак налил мне крепчайшего чая в жестяную кружку. Из деревянного туеска достал кусок колотого сахара и на ладони разбил его на несколько кусочков тыльной стороной большого кухонного ножа.

Допив чай, я поднялся, перекрестился на пустой угол и, поблагодарив, закурил. Так и сидел, курил папиросу за папиросой и молча смотрел в окно, за которым не прекращался дождь и всюду на строительной площадке стояли лужи.

Приоткрыв дверь каморки, сотник пригласил меня войти. Донесение он написал на небольших листках папиросной бумаги, вырванных из книжки. Тут же лежал точильный брусок, о который он тонко затачивал карандаши. Почерк мужчины был по-женски мелким и четким. Написанные листки он накрутил на тонкую деревянную спицу, засунул их в картонный мундштук недокуренной папиросы.

— Держите в зубах. В случае опасности съешьте…

Я похвалил такой простой и надежный способ хранения секретного донесения.

— Счастливо оставаться, ваше благородие! Мне пора! — Я показал на приколотый к его ватнику наградной крест, давая понять, что должен забрать его. Он бережно отстегнул награду и передал мне. Когда же я опять завернул ее в клеенку и вложил в отверстие в каблуке, сотник взял мой сапог и быстро приколотил каблук тонкими гвоздями к подошве.

Все было готово. Я встал. Сотник перекрестил меня на прощание, и мы троекратно расцеловались, как принято по русскому обычаю.

— Дать вам провожатого до станции?

— Пожалуй, не стоит.

— Как знаете. В лесу мои люди подстрахуют вас.

Чтобы не вызывать подозрений, мне не следовало отказываться от предложенной подстраховки, и я согласился: будет лучше. Но вдруг наши люди уже находятся где-то поблизости и обнаружат подстраховщиков?

Троекратно перекрестившись, я тронулся в обратный путь. Пребывание у диверсантов оказалось кратковременным и не очень сложным…

Ноги легко несли меня. Теперь никто из товарищей не будет смотреть на меня как на «зеленого» чекиста.

Подстраховщики ничем не проявляли своего присутствия, пока я шел по лесу. Ощущение их скрытой близости не оставляло меня. В зубах я держал недокуренную папиросу с донесением.

Пройдя лес, я вновь оказался на улице, ведущей к вокзалу, и быстро прошел ее. На дороге, вблизи того места, где я спрыгнул с поезда, стояли три автомашины: легковая и два грузовика. В скрытых кузовах сидели вооруженные пограничники. Издали я увидел голенастую фигуру заместителя председателя ГПУ, шагавшего по дороге. Завидев меня, он заулыбался и поспешил навстречу.