На сегодня рабочий день был завершён, и Илона должна вернуться к своим обязанностям только завтра утром. Это тоже сказал Герман Леонидович. Конечно, девушке не слишком понравилось то, что за неё всё решили два «босса», но сидеть в машине рядом с Алексеем Степановичем и слушать его пространные рассуждения не хотелось вовсе.

Устроившись рядом с господином Мейером в его двухместном спортивном автомобиле, Илона, стараясь побороть вновь охватившую её робость, сосредоточенно смотрела в окно, изучая окрестности.

— Тебе нравится здесь, Илона?

— Да, господин Мейер.

— Когда мы не на деловой встрече, называй меня Хьюго. Я разрешаю, можно.

— Хорошо, Хьюго, — улыбнулась Илона. Она подумала, что спорить глупо, если он сам настаивает. В обращении по имени нет ничего пошлого или излишне панибратского, да и обижать главного делового партнёра не хочется. — А куда мы едем?

Илона с удивлением смотрела на то, как Мейер сворачивает с основной трассы, не доезжая города.

— Пока не стало темно, поедем на Утлиберг.

— Пока не стемнело. Утлиберг — это гора?

— Да. Будем смотреть на Цюрих с высоты. На горе есть площадка.

— Вот это да! Никогда не поднималась так высоко, если не считать самолёт, конечно! — глаза Илоны так блестели от восторга, что это было заметно даже в начинающихся сумерках.

— Это высота птичьего полёта, — улыбнулся Хьюго, стоявший рядом с Илоной у тёмного кованого ограждения на просторной площадке.

— Озеро… просто фантастика! А соборы где? Я не вижу и сообразить не могу. У меня топографический кретинизм.

— Что?! — расхохотался Хьюго и указал рукой вправо. — Соборы вот там. А что такое этот… топограф?

— Не топограф. Топограф — это профессия. А у меня… Ну это когда в трёх соснах плутаешь, будучи уверенным, что изначально их было четыре. Однажды, когда мне было восемь лет, родители отпустили меня в театр с двоюродной сестрой…

— Прости, Илона! Какой сестрой?

— С кузиной, — Илона решила, что тараторить не нужно, надо говорить помедленнее.

Они с Хьюго приспособились общаться на странной смеси русского и немецкого языков. Хьюго требовал, чтобы Илона говорила с ним по-русски, и ей лишь иногда приходилось давать пояснения по-немецки. Сам Хьюго более простые и короткие фразы произносил по-русски. Если же необходимо было что-то рассказать или порассуждать, переходил на немецкий.

— Сейчас понял. И что произошло?

— Мы потеряли друг друга в толпе после спектакля, и я ушла по мосту через реку, хотя по дороге на представление мы не пересекали реку. И всё равно я была уверена, что мы пришли именно с той стороны. Хорошо, что какая-то девушка на велосипеде потом проводила меня почти до дома.

— Почему ты смеёшься, Илона? Ведь это так грустно. Дети не должны ходить одни в таком возрасте. А вдруг с тобой что-то случилось бы?

— Но ведь не случилось же!

— Со сколькими русскими знаком, все… как это? На авось, бездумные.

— Может, безалаберные? Безбашенные?

— Может быть. Твои родители не должны были отпускать тебя одну.

— Не одну, а с кузиной. Но ей было всего десять.

— Ужасно! У меня есть вопросы к твоим родителям! Нельзя так отпускать детей.

— Хьюго, я давно выросла. А семья у нас очень хорошая.

— Илона, здесь, у подножия, есть хороший ресторан. Давай спустимся туда и поужинаем. Я хочу, чтобы ты говорила о твоей семье. А я о моей.

— Хорошо. Здесь довольно холодно.

— О, прошу прощения! Я должен был понимать, — Хьюго мгновенно снял яркую, оранжевую с чёрным куртку и накинул на плечи Илоны. Сам он остался в красивом бежевом свитере крупной вязки.

— Хьюго! Ты замёрзнешь! — Илона попыталась снять лёгкую, но очень тёплую куртку, но Хьюго не позволил сделать этого, обняв Илону за плечи.

— Нет. Мне тепло. Пойдём, нам необходимо спуститься отсюда.

Илона послушно пошла. Рука Хьюго так и продолжала легко сжимать плечи девушки. Илона не спрашивала, зачем ему нужно знать что-то о её семье, а ей — о его семье. Расставаться не хотелось.

Никогда ещё Илоне не было настолько интересно общаться с мужчиной, что не хотелось расставаться. Парни, приглашающие Илону на свидания, обычно оказывались либо недостаточно умны для неё, либо слишком умны, а то и заумны.

Общение с Хьюго, несмотря на разницу в возрасте, языках и менталитете, складывалось очень гармонично, так, словно они знакомы тысячу лет.

…Сидя за столиком ресторана и глядя на Илону, выражение лица которой по-прежнему было немного смущённым и задумчивым, а черты лица — нежными и полными гармонии, Хьюго продолжал напряжённо размышлять. Эти размышления не давали ему покоя вот уже второй день.

Сначала, когда Хьюго хорошенько рассмотрел Илону при знакомстве в конференц-зале вчера утром, решил, что её задача — завлекать его, с целью добиться наиболее выгодных условий по контракту для русской стороны.

Переводчик, владеющий немецким и французским языками, не особо-то и был нужен; переговоры часто ведутся на английском языке. Хьюго даже был разочарован и взбешён: неужели его считают настолько похотливым и недалёким, что пытаются поймать на столь дешёвую уловку?!

Однако чем больше он общался с Илоной, тем сильнее убеждался в ошибочности первоначальных суждений. Илона превосходно владела немецким языком и почти так же французским. Она вела себя сдержанно и скромно, не делала никаких попыток сблизиться с Хьюго, не пыталась понравиться ему. Казалось, она была смущена и немного напугана.

А ещё было в ней нечто неуловимое… Простое и сложное одновременно. Не наивность, а какая-то чистота. Такое невозможно изобразить. Значит, Илона либо гениальнейшая из актрис, либо ведёт себя полностью естественно, не пытается никого обмануть, и прибыла в Цюрих только в качестве переводчика. Чем дольше Мейер думал, тем больше склонялся к мысли, что Илона полностью честна с ним. Она переводчик, и не выполняет больше никаких функций в своей командировке.

Поведение Илоны придавало её образу в глазах Хьюго типичной русской загадочности, а такие люди, как Мейер, просто обожают трудности и головоломки. Уже сегодня утром, проворочавшись в кровати полночи, Хьюго признался себе, что очень увлечён.

Вот и сейчас, глядя на Илону, он титаническими усилиями сдерживал себя, чтобы не сказать или не сделать ничего лишнего, скоропалительного или пошлого, как-то напугать или оттолкнуть девушку. Его завораживал спокойный и немного смущённый взгляд прекрасных карих глаз, естественные светлые волосы, не знающие краски, свежие краски лица, нежная белая шея в высоком вороте светлого свитера. Даже то, что лишь угадывалось под довольно толстым и объёмным свитером, до невозможности распаляло искушённое воображение Мейера.

И в то же время, он понимал, что не сделает даже попытки завлечь Илону в постель. Ни сегодня, ни завтра. Интуиция подсказывала ему, что именно с ней так поступать нельзя, он оттолкнёт её. Она откажет, несмотря на то, что он ей симпатичен.

Необходимо приручить её, завоевать её доверие. Максимум, что он может позволить себе сейчас, — поцеловать руку Илоны, коснуться её пальцев своими, коснуться губами её щеки на прощание, легко (как бы между прочим) обнять за плечи.

Если он сможет обуздать своё желание, будет вести тонкую и последовательную игру, получит такой приз, какого ещё не получал. Ему и раньше приходилось иметь дело с невинными девушками, хотя он не слишком увлекался ими: удовольствие там, скорее, моральное, возможность почувствовать себя первооткрывателем, не более. Да и сдавались они слишком легко, несмотря на невинность. Потому Хьюго всегда сильнее привлекали более опытные женщины: проблем и «ритуальных танцев» в разы меньше, а удовольствия несоизмеримо больше.

Трудностей и напряжения ему с лихвой хватало в бизнесе, потому в личной жизни хотелось предсказуемости и отсутствия проблем. Однако в этот раз он сам жаждал сложной игры и изощрённой охоты за трофеем. Тем более, он видел, как смотрит на Илону этот ботаник Алексей Степанович.