Алла погасила свет, который ей мешал, и мы валялись на диване тихо-тихо, чтобы свет не мешал мне. И почти всё было хорошо. Почти – потому что мне очень хотелось смотреть в её глаза, дышать в её ушко, любоваться её потрясающими бровями и волосами, которые обычно в полумраке слегка растворялись и потому приобретали совершенно сказочные формы.

Но ничего этого больше не было. Я вслепую тыкался ртом в её нос, лоб, подбородок, а перед моим взором от края до края был совершенно иной мир – чудовищный, багровый, пульсирующий. Нелепыми механизмами в суставах вертелись кости, а изредка из суставных сумок вылетали красные искры. Острые углы извивающихся позвонков напоминали хребет обглоданной рыбы. Ребра шевелились как пальцы гигантского костлявого кулака, то сжимая сверкающие мешки легких, то приотпуская. Сердце стучало громко, как молоток, и быстро, как мигалка на милицейской машине. А на переднем плане шевелились скомканные в кучу мотки шлангов, бугристых подушечек и пузырей. В желудке плескался чай, бился как прибой на море, высекая искры. По кишечнику двигались слизистые комки бутерброда, а между ними сновали поблескивающие пузырьки… Может, всё это и было моей Аллой, женщиной, девушкой, девочкой, и, наверно, мне бы удалось в конце концов убедить в этом свой разум. Но убедить в этом мужской организм было невозможно.

– Что-то не так? – Алла вдруг замерла и приподнялась.

Я промолчал.

– Ты меня не хочешь… – пробормотала она. – Ты меня больше не хочешь…

– Очень хочу! – соврал я. – Просто я так сегодня устал…

– Что-то не так со мной? – спросила Алла с утвердительной интонацией.

– Что-то не так со мной! – заверил я. – Со мной! Что ты хочешь? Ты хочешь выработать во мне мужской комплекс? Чувство неполноценности, да?

Алла зашевелилась, змеёй выползла из-под меня и нервно села на диване, натянув одеяло по самые плечи.

– Ты меня любишь? – спросила она. – Честно?

– Люблю.

– Врёшь.

– Нет.

– Я чувствую… – она вдруг всхлипнула. – Я чувствую, что стала тебе противна!

– Да нет же! Нет!!! – крикнул я.

– Поклянись, что я тебе не противна!

– Не противна!

– Поклянись! Скажи: я клянусь, что ты мне не противна!

– Я клянусь, что ты мне не противна… – пробарабанил я.

– Чем клянёшься?

– Да всем клянусь! Алла, что ты делаешь? Зачем ты это делаешь? Зачем?!

– Я чувствую… – она нервно вдохнула. – Так надо… Лучше уж так, раз и навсегда… Поклянись чем-нибудь святым!

– Святым!

– Святым для тебя. Что для тебя святое? Любовью нашей поклянись!

– Алла, ты взрослый умный человек! Физик! Тебе не пятнадцать лет! Что же это за детский сад? Где логика? Если б я тебя не любил, я бы поклялся нашей любовью в чём угодно!

– Тогда поклянись жизнью своей матери… – вдруг твердо отчеканила Алла.

– Извини, но такими вещами я не клянусь никогда, – ответил я, прикусив губу.

– Всё ясно… – она принялась растерянно шарить по дивану в поисках трусиков и лифчика. – Какая же я дура… Поверила… Ослеп… Звуковой глаз… – Она опустила босые ноги на пол, яростно пнула под шкаф попавший под ногу бугристый шарик и с омерзением выдала: – Картошка!!! Телефон мой записывал!

Я завернулся в одеяло, но оно просвечивало насквозь. Алла умолкла, вышла в коридор и оттуда лишь нервно поблескивала синими искрами шуршащего плаща.

«Жж… Жжж-ж-жиииииии!» – ярко вспыхнула молния на одном сапоге, и кровавым маяком зло ударил в пол каблук. «Щ… Щщщщ-щ-щ-щииии!» – полыхнула молния на другом сапоге, и снова блеснула злая вспышка кровавого каблука. Я знал, что останавливать её бессмысленно. Защелка входной двери искрилась долго и нервно, но в итоге поддалась. Радиоактивной зеленью пронзили коридор лучи дверных петель. А затем в прихожей, что было сил, полыхнул красный пожар – яркий огонь ворвался в комнату, опалил пространство и растворился, глухо поворчав из дальних углов. И где-то там, на лестнице, забились кровавые маяки каблуков, отсчитывая ступени с предпоследнего этажа на первый.