– Партию Эвридики будет исполнять Алиса Эйдлен, – наконец, озвучил он. И Алиса изумленно вскинула на него глаза, явно не готовая к такому заявлению. Мишель вскинул бровь, забарабанив кончиками пальцев по крышке рояля.

– Она не справится, – суховато бросил он. Алиса жалко дернула его за рукав черной сатиновой рубашки, но он не отреагировал. – У нее недостаточно подготовки для того, чтобы спеть Эвридику. Не вытянет.

В глазах Алисы блеснули слезы. Она дернула резинку со своих волос, и светлая копна рассыпалась по плечам, а ей удалось скрыть часть лица за густыми прядями. На моей памяти младшая Эйдлен никогда не плакала. Мишель невозмутимо повернулся к ней, цыкнув.

– Как будто ты сама этого не знаешь, – усмехнулся он.

– Знаю, – шепнула она.

Я не вынес этого издевательства.

– А почему бы ей не попробовать? – вступился я, подойдя ближе к педагогу. Мишель скользнул по мне быстрым взглядом, и я кожей почувствовал: он еле сдержался от того, чтобы не закатить глаза. – У нас все равно нет альтернативы.

– Молчал бы, – процедил Мишель, – если не понимаешь ничего.

– Я учился в Московской консерватории и, в отличие от некоторых, слышу, что у Алисы прекрасное для партии Эвридики сопрано. Хватит утверждаться за ее счет.

Мишель теперь не просто посмотрел на меня: он впился взглядом в мое лицо, и подошел ближе. Он был ниже меня сантиметров на десять, но все равно умудрялся смотреть свысока.

– Малыш, – нараспев протянул он, – я пою лучшие партии в консерватории, меня приглашают в столицу и за рубеж. Я – слышу, что она не потянет. А ты своей московской консерваторией здесь, в Морельске, можешь подтереться.

Его взгляд гипнотизировал, и даже слова о том, что я не малыш, застряли где-то под кадыком. Все таращились на нас, замерших посреди сцены, жгущих друг друга взглядами.

– Я и Орфея лучше тебя спою, – процедил я. – Со своей московской консерваторией.

Признаться честно, у меня пока не было даже партии в спектакле: я всего месяц как учился здесь, преподаватели относились ко мне настороженно, но с любопытством и интересом. На меня смотрело шестнадцать, включая преподавателя, пар глаз, и в них застыло сплошное изумление. Педагог даже очки с переносицы снял, нервно потирая стекла рукавом кашемирового бадлона.

Сладкий, бархатистый смех Мишеля разлился по всему репетиционному залу, до самых потолочных сводов. Я чувствовал, что горю: к коже прилил жар, и я не сомневался, что если б сейчас глянулся в зеркало, то наверняка моя шея была бы покрыта красными стыдливыми пятнами.

– Правда? – с весельем протянул он. – Хорошо. Давай пари?

Он ослепительно улыбнулся, но улыбка у него была острой, напоминавшей оскал.

– Какое?

– Перепоешь меня, и я отдам тебе партию Орфея в основном составе.

Его предложение звучало щедро, но я никак не мог найти в нем подвох.

– И как же мы это проверим?

Он подошел, чтобы нас не слышал преподаватель, и приблизился к моему уху. Я чувствовал его дыхание на шее, и мне показалось, что от него веяло холодом.

– Приходи сюда часов в девять вечера, – протянул он, неслышно для преподавателя. – И я тебе расскажу. Не забоишься, московская консерватория?

– Вот еще, – сухо, шепотом выдавил я.

Вокруг меня уже образовалась небольшая толпа человек из десяти. На набережной в пятничный вечер в целом было много народу: сегодня не задувал ветер, температура воздуха поднялась до плюс одиннадцати. Дети рассекали по брусчатке на самокатах, взрослые размеренно прогуливались рядом – кто-то сжимал в руках стаканчики с горячим кофе, кто-то в крафтовых пакетах нес открытые бутылки вина, а кто-то шел без всего, наслаждаясь легким шумом воды.

Я своим пением перебивал голос волн. Мне нравилось играть на набережной, собирая вокруг себя аплодирующих после каждой песни людей. На гитаре я играл популярные песни, некоторые мне даже подпевали, создавая экспериментальный ансамбль. Перед моими ногами лежал чехол от гитары, куда слушатели скидывали монеты или купюры. Навскидку там уже накопилось больше пары косарей, и это придавало мотивации спеть еще несколько песен, хотя стоило выдвигаться домой. Начинало смеркаться, а в девять вечера мы с Мишелем должны были встретиться в репетиционном зале.

Решив исполнить еще одну песню напоследок, я взял нужные аккорды на гитарном грифе и заиграл любимых Ночных снайперов. Толпа вокруг загудела, кто-то начал хлопать, а кто-то сразу же напевал мотив, вторя гитарным струнам.

Народ ликовал, они меня слышали и хлопали мне, а я в ответ пытался подарить им энергию. Поделиться собой, собой настоящим, ловко управляющимся с гитарой и поющим сердцем. Среди толпы я заметил Крис, стоявшую незаметно за парочкой, но неотрывно на меня глазевшую. Поймав мой взгляд, она показала два больших пальца, поднятых вверх, а я легко подмигнул ей, продолжая ловко перебирать струны. Музыка была как будто частью меня, я растворился в ней, и даже звон монет, бросаемых в чехол, не отвлекал от песни. Больше в Морельске уличных музыкантов я не встречал, даже на центральном проспекте никто не пел по воскресеньям. Городок вообще поражал своей тишиной, и только море ласкало слух.

– Разбуди меня! – допел я, финально ударив по струнам и поставив мощный аккорд.

Все захлопали, и я вежливо поклонился, ослепительно улыбнувшись первому ряду зрителей.

– Всем спасибо! Если хотите послушать меня еще, приходите сюда же в следующую пятницу, – я стянул гитару через голову.

Толпа начинала расходиться. Я делал вид, что подкручивал колки и настраивал струны, но на самом деле ждал, пока народу вокруг станет меньше, чтобы собрать деньги из чехла и запихнуть в него инструмент. Когда вокруг осталось всего несколько человек, включая Крис, я присел на корточки, наспех перекладывая заработанное в сумку. Кристина подошла ко мне со спины и тоже села рядом, молча помогая складывать купюры.

– Ты крут, – улыбнулась она, – не знала, что люди из консерватории еще и рок петь умеют.

– Они все умеют, – я рассмеялся, взяв уже аккуратно сложенные деньги. – Ты слишком плохо о нас думаешь.

– Вообще, ни с кем, кроме тебя, из консерватории я и не общалась.

Сложив все заработанное – насчитывалось почти две с половиной тысячи, – я снова посмотрел на Крис.

– Ты ведь не просто так пришла? – поинтересовался я, застегивая чехол на инструменте. – Или реально шла мимо?

– Шла мимо, – подтвердила она. – Но к тебе. А ты так удачно по дороге нарисовался, что даже идти далеко не пришлось.

Она выпрямилась, и я тоже. На Крис была все та же майка со Скорпионс, что и вчера вечером, только сверху виднелась еще и расстегнутая темно-зеленая олимпийка, выбившаяся из-под куртки. Волосы Кристина также собрала в малюсенький хвост на затылке, но несколько темно-каштановых прядей уже выбились и обрамляли узкое лицо.

– Я немного занят, – признался я.

– Да ладно тебе, – она легко пихнула меня в плечо, и только сейчас я заметил, что рукава ее куртки были чем-то испачканы. – Это ненадолго.

– Крис, серьезно, я опаздываю. Мне в девять нужно быть у консерватории.

Ее лицо настороженно вытянулось, и она недоверчиво на меня посмотрела. Я мгновенно почувствовал себя некомфортно под ее острым, пронзительным взглядом. Карие, почти черные глаза будто видели мою изнанку, и от этого хотелось закрыться. Отвернувшись, я закинул гитару на плечо.

– У нас пари с однокурсником, – со вздохом сказал я. – Мы встречаемся в репетиционном зале консерватории в девять. У меня есть шанс получить ту партию, которую я хотел исполнить еще в Москве.

Крис выглядела все такой же настороженной.

– Но в девять консерватория уже закрыта…

– Знаю, – я вздохнул. – Не представляю, что сказать охране. Совру что-нибудь.

– Короче, пойду с тобой, – решила она. – На всякий случай подстрахую. Мало ли, вдруг это подстава какая, от людей можно чего угодно ждать.