– А если это правда поют сирены? – пробормотала она. – Они же, по легендам, заманивают путников и их топят…

– Студенты – не путники.

– Балда, – бросила она, – Студенты консерватории – талантливые музыканты. Не думал об этом? А если они их топят, чтобы подпитаться?

– Чушь, – отмахнулся я, и тут же опомнился: обещал ведь не говорить! – По легендам, сирены должны были топить этих, мореплавателей. Причем тут студенты?

– Но ты не отрицаешь, что смерти могут быть связаны с сиренами?

– Не отрицаю, – нехотя согласился я. – Может, перекусим? Я голодный.

На набережной стоял ларек с горячей кукурузой. Летнее обеденное блюдо отдыхающих пришлось по душе – сочные желтые зерна, отдающие солью на языке, согревали. Мы купили по целой штуке и ели на ходу. У Крис по подбородку тек сок, капая на футболку с Limp Bizkit, и я протянул ей салфетку. Она непринужденно рассмеялась, вытираясь и выкидывая влажную бумагу в ближайшую урну. Я тоже запачкал толстовку, но кукуруза оказалась до того вкусная, что это было неважно.

Раздалась мелодия звонка, но я даже не сразу понял, что играл мой телефон. Наспех вытерев руки от кукурузы об джинсы, я достал гаджет из заднего кармана и увидел абонента, желавшего со мной поговорить. «Мать».

– Черт, – выругался я.

– Не хочешь говорить?

– Придется.

Я сунул остатки кукурузы Кристине, которая от неожиданности чуть свою не выронила, и нажал на зеленую кнопку принятия звонка. Почти бегом я отошел от подруги, чтобы она не слышала нашего разговора. Обернувшись мельком, я заметил, что Крис отошла к перилам и принялась уже за остатки моей еды.

– Алло, – бросил я в трубку резче, чем планировал, и на несколько секунд на той стороне провода повисло молчание.

– Родион, здравствуй, – суховато произнес материнский голос.

– Здравствуй, – я сбавил обороты. – Что-то случилось?

– Просто звоню узнать как ты, – она попыталась смягчиться. – Мы почти не разговаривали после твоего отъезда…

– Ты не рвалась, – напомнил я. – Я пытался с тобой поговорить.

Материнское давление я чувствовал через телефонную трубку, пару тысяч километров и прибалтийские страны. Она распространяла свое влияние везде, до чего могла дотянуться, и пилила мои нервные клетки ржавой пилой – особенно, когда звонила так неожиданно.

– Как ты обустроился?

У меня и сомнений не было, что она так резко сменит тему. Мама не выносила напоминаний о собственных промахах и всегда делала вид, будто такого не было. В детстве из-за этого я чувствовал себя дураком, а сейчас знал – все было. От того, что она попыталась спрятать воспоминания, ничего не изменилось.

– Нормально. С отцом уживаемся, особо друг друга не трогаем, – дежурно рассказывал я, только сейчас заметив, что кругами рассекал по набережной от невозможности стоять на месте. – Как работа? Как в консерватории?

Вопрос сорвался с губ раньше, чем я успел его осознать. Тоска по прошлой жизни иногда меня заедала так сильно, что я не мог думать ни о чем другом. В последнее время меня отвлекала Крис с ее тайнами Морельска и прочими небылицами, но теперь, услышав материнский голос, я вернулась на двадцать шагов назад. В Москву и так хотелось, снова к ее размаху, снова к огромному, любимому зданию консерватории, к большим проспектами и пробкам.

– Нормально. В консерватории почти все забыли, – кивнула она. – Но не думаю, что ты сможешь вернуться. На твоем месте, я бы не раскатывала губу.

– А на твоем месте! – мгновенно вскипел я. – На твоем месте, я бы думал о своем ребенке, а не о том, как выйти сухой из воды самой!

– Беспредметный разговор, – отрезала она, и я услышал, как на фоне щелкнула зажигалка, и мать сделала первую затяжку сигаретой. – Уймись. Я и так сделала все, чтобы запихнуть тебя в сраный Морельск.

– Спасибо!

– Не стоит! – зло бросила она, и ее агрессивная манера разговора чуть не заставила меня бросить трубку. – Сволочь ты неблагодарная, Родион.

– И тебе хорошего дня, – сыронизировал я. – Что ты еще хотела?

– Вообще-то, я позвонила просто спросить про твои дела.

– Живу и здравствую. Мам, мне правда надо бежать, давай попозже созвонимся?

Я мог поклясться, что сейчас она недовольно цыкнула и закатила глаза. Но ни слова не сказала против – попрощалась и положила трубку. Увидев сброс звонка, я в облегчении выдохнул и запихнул телефон в задний карман. Пока я пытался отбиться от матери, Кристина уже доела мою кукурузу.

– Неприятный звонок?

– Типо того, – отмахнулся я. – Неважно.

– Ссори, я тут твою кукурузу догрызла…

– Плевать, аппетита все равно нет, – отмахнулся я, проследив взглядом, как два огрызка полетели в мусорку.

– Хочешь, я тебя дома чаем напою? – Крис ободряюще погладила меня по плечу, и я все-таки кисло улыбнулся кивнув.

Предложение было неожиданным – в прошлый раз Кристина меня даже на порог не пустила, когда я пошел ее провожать, а теперь сама же предложила зайти в гости. Мысли о сирене не выходили из головы. Мне показалось, что это было самое прекрасное и устрашающее существо одновременно. В воде я испытывал трепет, сейчас – подсознательный ужас. Мне казалось, что теперь сирена будет являться в кошмарах каждую ночь. И я уже заранее испытывал бессильное отчаяние.

– Я тебе кое-что скажу, только ты не говори никому, – попросил я, не в силах держаться. Да, я пообещал, но иногда и клятвы могут быть нарушены. – Мне вчера отец кое-что рассказал.

Крис взволнованно посмотрела на меня, и в глазах ее блестел нездоровый интерес. Пока я переводил дыхание, собираясь, она в нетерпении дернула меня за рукав.

– Ну?

– Короче, отец вчера рассказал, что они на берегу нашли кровь, – пробормотал я. – Только не красную, а такую, бирюзовую… Понимаешь? Они нашли нечеловеческую кровь…

Крис ахнула, а потом зажала ладошкой рот.

– Да ладно? И ты думаешь, что она…

– … принадлежит сирене, – закончил я вместо нее. – Только знаешь, сегодняшняя сирена не была похожа на раненую. Может, их несколько?

– Или у них быстрая регенерация, – пожала плечами Кристина. – Блин, посмотреть бы на эту кровь…

– Да смыло все давно. Но у отца в телефоне есть фотка, если подгадаю момент – попробую прислать.

Крис посмотрела на меня неопределенно, а потом мотнула головой.

– Если не получится, не подставляйся. Как-нибудь в следующий раз.

И я промолчал в надежде, что следующего раза все-таки не будет. Мне все еще хотелось, чтобы сирены оказались дурным сном, но болотно-золотистый хвост я никак не мог выкинуть из головы.

Мы подошли к ее пятиэтажке, и я замедлился у подъезда. Дверь закрывалась с помощью кодового замка, и я давно такого не видел – мне казалось, все уже лет пять как перешли на магнитные ключи. Но даже по сравнению с нашим, дом Крис казался чуть обветшалым, которому и до аварийного состояния недалеко. Она зажала пальцами три кнопки под цифрами один, четыре и восемь, и дверь, щелкнув, открылась. На лестнице пахло куревом и сыростью, что совсем неудивительно для Морельска. Стены, выкрашенные в темно-синий цвет по низу и побеленные наверху, кто-то разрисовал маркерами и баллончиками.

– У вас не гоняют за это? – я кивнул на рисунки.

– Кому это надо? – хмыкнула Крис. – У нас пол подъезда так рисует.

– В Москве б уже поймали…

– Ну, где Москва, а где мы – морская провинция?

И я только кивнул, потому что не мог не согласиться. Где Москва, а где Морельск? Мы поднялись на второй этаж. На площадке, как и у нас, располагались четыре квартиры. Три из них были с металлическими входными дверьми, а мы подошли к старой, потрепанной, обитой кожей. Крис вытащила из кармана связку ключей и одним поворотом в скважине отомкнула замок.

– Проходи.

Из глубины квартиры послышались разговоры, и Крис мгновенно напряглась, безмолвно выругалась: глядя на то, как шевелились ее губы, я разобрал четыре бранных слова.

– Черт, он дома.

– Кто это?

– Отчим, – пробормотала она, скидывая кроссовки.