— Не надо, Пашенька, успокойся. — Ласковый голос ее разительно отличался от прежнего — тягучего, насмешливого.
Паша в одно мгновение затих, уронил руки, панически уставился на нее. Светино лицо оставалось недвижимым, светлые глаза так же безжизненно смотрели в потолок. Прошла минута, вторая — ничего не менялось.
— Я тебя слышал, — неуверенно произнес Паша. Собрался с духом, прибавил: — Я ведь тебя и раньше слышал… И видел… Не такую… И Славку… Руслана Магомедовича Хугаева…
Света молчала.
— Ладно, не отвечай, — придумал Паша. — Я буду считать, что мне показалось. Или… — не сразу сумел сказать, — или не буду. Как тебе больше нравится. — И вдруг пожаловался: — Знаешь, у меня так голова болит… Грызет и грызет что-то, словно крыса какая-то залезла туда…
— Анальгинчика бы тебе, — посоветовал Славка. — Или панадольчика. Хорошо поискать, у кого-нибудь в вещах найдется.
— Ты где? — заворочал шеей Паша. — Где ты? Выходи, зачем прячешься?
— Да не прячусь я, — хохотнул Славка. — Делать мне, что ли, больше нечего? Пожалел тебя просто, не чужие. Одной, можно сказать, веревочкой мы теперь связаны. Неужели еще не понял?
— И с ней тоже? — Паша указал подбородком на Свету. Опережая Славкин ответ, выпалил: — Только пусть она сама скажет!
— Скажет, скажет, — хмыкнул Славка. — Не гони лошадей. Ты вот что, дружок, — брезгуешь в чужом барахле копаться, глотни маленько из фляжечки своей да полежи немного, расслабься, с головой полегчает…
Света молчала.
Паша, ни слова больше не сказав, поднялся, достал флягу, сделал, морщась, четыре муторных глотка. «Занюхал» по-бродяжьи рукавом, вернулся на свое ложе, улегся бочком напротив Светы, голова к голове. И долго, неотрывно глядел на ее чуть курносый застывший профиль. Славка не обманул, боль на самом деле почти отступила, напоминала лишь о себе тяжестью в затылке.
— Светик, — прошептал Паша, — я тебя люблю.
— Спи, дурачок мой, — усмехнулась она.
Контуры ее покачивались, расплывались.
— Не засну, пока не скажешь, что тоже меня любишь, — засветился Паша, очарованный этим ее волшебным «мой» после «дурачка».
Чей голос ответил ему «не гони лошадей», Светин или Славкин, Паша уже не разобрал.
Он так и не понял, спал или не спал, надолго ли провалился. Тонкий Светин профиль все так же гипсово белел в полуметре от него.
— Светик, — повторил он, — я тебя люблю.
На этот раз дожидаться ее ответа не стал. Поспешно, путаясь в словах, взялся убеждать ее, что совершенно ему безразлично, какая она, пусть ее это не тревожит. Все равно лучше, дороже ему не найти, да и не хочет, не будет он искать. А она ни секунды не пожалеет, что выбрала его, он в лепешку разобьется, но докажет. И пусть она не считает его выпивохой, несущим всякую околесицу, он, если честно, вообще непьющий, это он от холода спасается. И на Москве свет клином не сошелся — если она захочет, переберется в Красноярск или куда она пожелает, он хороший журналист, за него любая газета ухватится…
И все-таки добился своего — Света оттаяла, разулыбалась:
— Хвастунишка ты. Паша! И заносит тебя, однако! Можно подумать, жениться на мне собираешься!
— Я тебя люблю, — в третий раз признался Паша. — Не веришь? Нет? Ежели ты согласна, мы прямо здесь, сейчас… нашу свадьбу…
— Столы расставим, гостей созовем! — зашлась она смехом.
— Да! — вскочил Паша. — И столы, и гостей! Славку, например! Может, еще кого!
— А потом у нас дети пойдут, как положено, — поддразнивала Света. — Ты сколько детишек хочешь?
Такого поворота Паша не ожидал. Снова сел, нервно облизал пересохшие губы.
— Это… это как получится… Я… Я люблю детей… Тут эта девочка маленькая… ну, ты же знаешь… грудка у нее… Я когда на руки взял…
Света не ответила, улыбка ее погасла. Проклиная себя, что завел об этом речь, Паша сделал отчаянную попытку соскочить с опасной дорожки, вернуть Свету к недавней игривости. Затараторил о буфетной, где, если постараться, неплохо можно и едой, и напитками разжиться, и вдруг осекся, сраженный внезапной догадкой. Если та же, например, Света или Славка способны переходить в другое, земное существование, почему бы не случиться такому же еще с кем-нибудь? Уж девчушка-то эта крохотная, дитя невинное, по всей справедливости обязана жить. Или живет уже, только он, Паша, не подозревает? И она, и мама ее, и все остальные… Просто это жизнь такая, не каждому открытая…
Он пересел на Светин лежак, примостился на краешке, чтобы не стеснить. Взял ее за озябшую руку — все-таки холодно в самолете, — заговорил медленно, тщательно взвешивая каждое слово:
— Светик, я, кажется, начал понимать. Вы просто не всегда пускаете меня к себе. Не доверяете. Но я… я докажу. Вот возьму сейчас — и приведу сюда маму с девочкой. К нам в гости. Я их уговорю, обещаю тебе. Ты тогда поверишь мне?
Света наконец-то снова улыбнулась. Едва заметно, украдкой, но Паша успел выхватить у надвигавшихся сумерек лукавое шевеление волшебно очерченных губ. И принялся ковать железо пока горячо. Сильней стиснул ее ладонь, убежденно изрек:
— Поверила! А хочешь, я подружку твою доставлю, чтобы тебе веселей было? Эту, черненькую, под мальчика остриженную. Ее ведь Галка зовут, правда? Видишь, мне уже и об этом известно!
— Дурачок ты мой, — теперь она не прятала улыбки. — Ложись-ка ты лучше спать, у тебя же глаза красные, слипаются, я вижу. Завтра обо всем потолкуем. Да и я, честно сказать, устала.
— Нет! — запротестовал Паша. — Я с тобой останусь! Я не буду без тебя!
— Я и так с тобой, куда я денусь? Но завтра нам предстоит тяжелый день, нужно хорошо отдохнуть, подготовиться. Ты ложись, Пашенька, ложись, все равно скоро совсем стемнеет, не разглядеть нам друг друга.
Паша неохотно выпустил ее руку, пересел на свой лежак, затем, поколебавшись немного, лег.
— Видишь, Светик, какой я послушный. Знала бы, как не хочется разлучаться с тобой, но любое твое желание закон для меня.
— Я это оценю. — В маленькие, законопаченные в большинстве иллюминаторы хиреющий свет проникал скупо, Светины глаза сейчас казались темно-синими, залитыми глубокой водой нежности. — Я это оценю, — еще тише повторила она. — И очень скоро, обещаю тебе.
— А я отсюда смотреть на тебя стану, все одно не засну. Какие у тебя, Светка, волосы красивые, они, наверно, даже в темноте светятся.
— Светятся, Пашенька, светятся, у нас еще не одна ночь впереди, насмотришься.
Пашины глаза увлажнились, он прикрыл их отяжелевшими веками, чтобы Светлана не заметила предательского блеска, и до конца осознал, какой он, оказывается, везучий, счастливый человек. Не мог только понять, чем заслужил, за что ему выпало такое огромное, такое не вмещающееся внутри счастье. А когда раскрыл их снова, увидел Свету…
Она не лежала. Она стояла над ним. В тронутом лунной зеленью фиолетовом свете точеная фигурка в белой блузке и белых колготках показалась ему очень высокой и тонкой. Нимбом сияло невесомое облачко пушистых волос. Лицо ее трудно было разглядеть, но Паша угадал на нем тихую светлую улыбку.
— Пойдем, — протянула она белую руку. Он взял ее в свою, ощутил, какая она нежная и теплая. Одними губами произнес:
— Куда?
— Со мной. — Тот же, так хорошо знакомый ему серебристый колокольчиковый смех.
Он пошел за ней, не выпуская ее гладкой кисти, по неразличимому во мгле проходу между креслами. Не удивлялся, что тот такой длинный, ровный. И чем дальше продвигался, тем больше разбавлялся обступавший их мрак, вскоре он сумел разглядеть какие-то вертикальные, насыщенней воздуха тени. Вдруг сообразил, что это стволы деревьев, споткнулся, впервые с начала путешествия подал голос:
— Где мы, Света?
— В самолете, — не поворачиваясь, ответила она. — Ты не бойся, Пашенька, доверься мне.
— Я не боюсь, — крепче сжал ее руку. — Когда мы вместе, мне ничего не страшно.
Светлело с каждой секундой, теперь они ступали по лесу, тихому березовому лесу, и листья на ветках были зелеными, зазеленела под ногами мягкая трава. Деревья прореживались, расступались, все шире, явственней распахивалась за ними чистая голубая даль. И вдруг — сразу, в одно мгновенье — они выбрались на большую, яркую, залитую ослепительным солнцем поляну. Весенне-зеленую, в желтых, красных, синих, оранжевых цветах. Посреди нее возвышалось одинокое дерево. Света повела его к нему, и Паша издалека еще высмотрел усеявшие тугие ветви спелые красные лоснящиеся яблоки. Они шагнули в прохладную яблоневую тень, сели в шелковую траву. Света высвободила руку, поднялась на ноги:
