— Он не Славка, — сделал Васильчиков последнюю попытку избавиться от наваждения. — Он Руслан. Магомедович. В кабине сидит. И никого я за никого не принимал.
— Кому Руслан, а кому и Славка, — снова подал голос пилот. — Тебя ведь тоже кто Пашей, кто Павликом зовет. Мама — Котиком, думаешь, я не знаю? Русланика можно Слаником, а Сланик чем не Славик?
— Да что ты его уговариваешь? — возмутился девичий голос.
— Не хочет — не надо. Подумает еще, что мы ему навязываемся. Пошли отсюда. Пусть один тут мается, «никого за никого».
Выждав несколько секунд, Паша осторожно приоткрыл глаза, — огляделся. В салоне, кроме стащенных сюда вещей, никого и ничего больше не было.
— А я не буду маяться. — Паша рад был услышать в гнетущей тишине собственный голос, нормальный, не вибрирующий. — Не на того напали. Сейчас все дырки и дверь позатыкаю, утеплюсь, поем чего-нибудь. — Напрягся в ожидании ответной реплики, но ни звука не услышал. И пасмурно добавил: — А потом самолет все равно найдут, и стемнеть не успеет. — Выждал еще немного, в сердцах сплюнул: — Все, я пошел.
За работу взялся с энтузиазмом. Очень старался отвлечь себя, не думать о недавней встрече с покойниками. Но получалось не очень-то. Вспоминалась и вспоминалась подначка стюардессы, что любовался он ее мертвыми ногами. «А что, красивые у меня ноги»? — предательски звучал ее голос. — «Я и сама красивая, ты на меня еще когда в Красноярск летели, глаз положил»! Странная вещь, но более всего лишала его сейчас покоя мысль, любовался он все-таки или не любовался ее ногами в белых колготках, как будто от этого что-то кардинально зависело…
Разбитые окна были закупорены, входной люк завешен найденными в подсобке не то пледами, не то скатертями, хозяйственных дел не осталось. То ли действительно в самолете после его стараний потеплело, то ли просто разогрелся Паша в работе. Ворошить чужие вещи не хотелось, выудил из буфетной — бедлам в ней уже не так отвращал — две облатки курицы с горошком и две с яблочным джемом, вернулся в кресло и хмуро все это съел. Немного поколебался, стоит ли отхлебнуть из фляги, но решил, сколько вытерпит, с алкоголем не связываться. Себе дороже…
— Ну конечно! — громко, чтобы до самых дальних закутков докатилось, произнес Паша, вытирая о шторку руки. — Как же я раньше не дотумкал? Спьяну и не такое может померещиться! Да измотанному, с голодухи… — На всякий случай подождал, не откликнется ли Славкин бас или проводницын смех, и, ничего похожего не услышав, облегченно выдохнул: — Вот так-то лучше, господа хорошие.
Чтобы развлечь себя, занялся негаданно обретенным пистолетом. Теперь, когда развиднелось, он сразу опознал «тэтэшник», знакомый ему по офицерским сборам на последнем курсе. В запаснике было пять патронов, Паша вознамерился уже было разочек пальнуть для пробы, однако в последний момент передумал — мало ли чем дело обернется, тайга все же, поберечь надо. Но, как и рано утром, когда впервые ощутил на ладони его лакомую тяжесть, Паше заметно полегчало. Спрятал «пушку» в карман, побарабанил пальцами по бедру, размышляя, что бы еще придумать, дабы не киснуть бесцельно в опостылевшем кресле, и вдруг поймал себя на том, что все время где-то глубоко внутри, в самой сердцевине сознания, жила, не пропадала, напоминала о себе желтоволосая проводница. А еще всплыло, что усатый летчик, врал или не врал, но имя свое назвал, знакомясь, девушка же почему-то не сочла нужным.
— Как ее зовут, интересно? — в голос, по сложившейся уже привычке, подумал Паша. — Наверное, Света, Светлана, ей такое имя в самый раз подошло бы. — Раздумчиво потеребил кончик носа и пришел еще к одной догадке — и у нее ведь должно быть какое-то удостоверение личности. Наверняка тоже хранится в форменном кителе — не в легкой же белой блузке заявилась в самолет. И вторая, стриженая, вместе с ней. Но что-то не помнил, чтобы попадались ему на глаза пиджаки девочек. А может быть, не понадобились им в этом рейсе, просто пальтишки на плечи набросили? Выходит, так и не узнает он, как ее зовут? Нет, уже не зовут… Звали… Дикость какая-то… Такая молодая, красивая… «Я и сама красивая, ты на меня еще когда в Красноярск летели, глаз положил, я тебя засекла»… Засекла… Приметила, значит, его, Павла Васильчикова, запомнила, выделила среди сотен других — один ли он на нее в полетах пялился? От этой мысли на сердце у Паши потеплело, и до того жаль стало девушку — в носу защипало. Он еще, сволочь неблагодарная, на судьбу ропщет, недоволен чем-то! Живой, здоровый, еда, выпивка, не нужно больше в этой треклятой тайге подыхать, пусть хоть месяц самолет ищут — запросто продержится. А она, с разбитым затылком, лежит сейчас, никому не нужная, среди холодных окровавленных трупов…
— Нет уж, — возмутился Паша, — я тебя с ними не оставлю! Ты, Светланка, будешь со мной. Вдвоем со мной, пока… пока нас не разлучат…
Сначала следовало приготовить для Светы место, чтобы ей хорошо было. Два сохранившихся кресла напротив, где сидел фээсбэшник, вполне подходили — близко, удобно. Вот только длинные Светины ноги не вместятся, повиснут. Паша на секунду замешкался, но быстро отыскал нужное решение. В конце концов, почему он обязательно должен ютиться через проход от нее, во всех отношениях выгодней находиться рядышком. Особенно, если ночевать тут придется. Ночью-то сам извелся, не знал, куда затекшие ноги девать.
Повкалывать пришлось изрядно, намучился, выкорчевывая спинки кресел, разделявшие с ним Свету. Зато результатами своей работы Паша остался доволен. Получилось неплохо: два; друг за дружкой, поперек всего салона, лежака — в проходе вровень с сиденьями подставил чемоданы — аккуратно застелил бежевыми шторами. Свете наверняка понравится. Перед тем, как отправиться за ней, Паша придирчиво оглядел себя — и весьма кстати. Хорош бы он был, представ перед девушкой в свисавшем из-под куртки долгополом женском халате! Привел себя в надлежащий вид, пристроив халат на багажную полку, и направился к разгораживавшей самолет завесе.
Она, к счастью, лежала первой в веренице на полу, не надо было трогать остальных. В последний миг Паша оробел. Долго стоял над ней, пристально, во всех подробностях разглядывал. Густые светлые волосы, матово чистое сероглазое лицо, округлые груди под белой блузкой, пальцы, ногти, балетные ноги в тонких белых колготках. Наконец решился, присел, осторожно подхватил ее под плечи и коленки, выпрямился. Хрупкая, вроде бы, Света оказалась неожиданно тяжелой, запыхался, донеся ее до приготовленной для нее постели. Старался положить бережно, мягко, но не сумел — тело ее глухо шмякнулось на покрытые шторой сиденья. И от этого неживого, потустороннего звука еще сильней разболелась голова…
Света лежала на спине, вытянувшись во весь рост, руки вдоль тела. Паша сидел над ней, ссутулясь, упираясь коленями в упругую перекладину между ними, тихонько говорил. Длилось это уже довольно долго, не менее часа. Рассказывал, как заблудился, погибал в тайге, об упавшем, когда прощался уже с жизнью, самолете. Подробно рассказывал, ничего стараясь не упустить. И не только потому, что появилась возможность хоть кому-то высказаться, выплеснуться, пусть даже человеку, который не может ни понять, ни посочувствовать. Более всего значило сейчас, что человеком этим была она. Света, прекрасная, недостижимая, как самая далекая звезда. Впрочем, он уже давно, после нескольких первых минут, как-то позабыл вдруг о необычности своей собеседницы. Увлекся настолько, что не раз о чем-нибудь ее спрашивал или требовал подтверждения своим словам. Об одном лишь Паша умолчал — как и о чем беседовал с ней и Русланом-Славкой. Не рискнул этого коснуться. Но коснулся ненароком другого…
— Ты понимаешь. Светик, до чего все чудовищно совпало? Я, получается, выжил благодаря тому, что погибло столько людей. И ты погибла. Подлей всего, что ты тоже, понимаешь?..
Очевидная мысль эта, как-то не приходившая раньше в голову, потрясла Пашу. Он ахнул, закрыл руками лицо, затрясся в беззвучных рыданиях. И чем больше старался сдержаться, не выставляться перед Светой истеричным хлюпиком, тем сильней его разбирало.
