Глеб чувствовал себя неловко. Не очень-то удобно капитану сидеть, когда полковник, пожилой человек, на ногах — то у окна постоит, то по кабинету взад-вперед прохаживается. Крымов несколько раз порывался встать, но Петр Петрович досадливо махал рукой, чтобы не дергался.
— Значит, сомнений, что нож принадлежал Гуркову, нет? — спросил Свиридов.
— Нет, Петр Петрович, — виновато потупился Глеб. И было отчего. Юрке спасибо. Ведь не вспомни старушка-соседка, что видела этот самый нож — приметный больно, самодельный с черной костяной ручкой — у Андрея, следствие могло непредсказуемо затянуться. С Крымова же и спрос: уверовал, что не мог Андрей убить Галку — и такой непростительный промах допустил. К Митрофановне Глеб помчался вскоре после того, как отпустил Гуркова. Терпеливо выслушал, как захлопнуло у нее сквозняком дверь, и никого из мужиков рядом, хорошо, Андрей подоспел. К себе наверх съездил, вернулся — и этим самым ножом, отчетливо его запомнила, с защелкой возился. И как сразу не признала — ума не приложит. То-то потом все на душе неспокойно было, кошки скребли: вроде забыла что-то, важное очень, а что — не припомнит. Это уж когда молоденький-то милицейский выпытывать начал, вдруг в памяти всплыло… И предвосхищая возможный вопрос полковника, Глеб сказал:
— Я для достоверности нож еще двум его приятелям, кто понадежней, показывал — тоже опознали. Подстраховался, понятно, чтобы Гуркова раньше времени не спугнуть, предупредил их об ответственности за разглашение тайны следствия. Припугнул на всякий случай.
— Припугнул, говоришь? — непонятно улыбнулся Свиридов. — Хорошее дело. А отпечатков пальцев Гуркова, значит, не нашли…
— Не нашли… — эхом отозвался Глеб.
— И что ты по этому поводу думаешь?
— А что тут думать? Либо в перчатках был, либо не Гуркова работа, девяносто девять и девять, что второе. Да вы и сами полагали…
— Полагал, полагал… — Свиридов снова принялся расхаживать от окна к двери.
— Но зацепка есть, и серьезная, — окрепшим голосом продолжил Глеб. — Пусть Гурков объяснит, как оказался его нож в груди Неверовой. Это ему не фотография Линевского. Кстати, Петр Петрович, в каких границах я могу с ним говорить о Линевском?
— Теперь, когда подписан ордер на арест, в любых. Сомневаюсь, что он сможет пролить яркий свет на дело Линевского, но многое, сомневаться не приходится, знает. Хотя, если мы верно судим, об исчезновении Линевского он действительно не подозревает. Всё к этому клонится.
— А о самом Линевском есть что-нибудь новенькое?
— Мало. Ребята с ног сбились. Единственное, что удалось выяснить, — видели его в тот день в аэропорту. Предположительно, улетел к матери во Львов. А там, точно установлено, не появлялся. Мать ни о чем не догадывается. Но в любом случае роль во всей этой истории Гуркова теперь значительно возросла. Однако объект номер один, сам понимаешь, Кеша. Личность пока не установлена, а пора бы. Давно пора. И вообще…
Что — «вообще», Свиридов не договорил, но Глеб окончательно смутился, заполыхал. Еще один прокол — Юрка упустил Андрея и Кешу. Пришел к Глебу злой, взъерошенный, оправдывался. Ему, видите ли, в голову не приходило, что Кеша может приехать на такси. А ведь так все хорошо поначалу складывалось! Юрка настолько преуспел, что умудрился даже — благо, стекло в будке выбито было — подслушать Андреев разговор. И до столовой проводил, а потом до телеграфа…
Крымов, под настроение, высказал Юрке все, что о нем думает, вручил ордер на арест и велел без Гуркова не возвращаться. Теперь приходилось выслушивать вздохи и намеки Свиридова, казниться. Поднял наконец глаза:
— Кешу я найду, Петр Петрович, из-под земли достану.
— Из-под земли не надо, — без улыбки сказал Свиридов. — Но доставай. У чем скорей, тем лучше. Помощь нужна?
— Сам управлюсь. — Встал, официально вытянулся. — Разрешите идти, товарищ полковник?
Глеб вернулся в свой кабинет, выяснил, что Юрка и, соответственно, Андрей до сих пор не появлялись. Это Глебу совсем не понравилось. Не хватало только, чтобы и Андрей куда-нибудь запропастился…
Ну вот, пока всё, можно брать тайм-аут. Не для отдыха, естественно, а чтобы закончить статью. Андрей меня больше не преследовал. Сейчас Юрка с участковым дождутся его, грязного, озябшего, уставшего, сломленного, и препроводят «куда следует». Идиотское, кстати, сочетание слов, кто его, интересно, придумал? А там уж Глеб домнет его, труда большого не составит. Это не показания на бумажке писать — будет предъявлено обвинение в убийстве. О драке в парке Андрей в любом случае умолчит, но немало интересного может поведать. Я чувствовал себя достаточно бодро, хватило бы и на очередной поединок Глеба с Андреем, однако счел за лучшее оставить это удовольствие «на потом». Неплохая приманка, чтобы не угасло желание вновь засесть за рукопись — то, что называют в литературных кругах «сладкой каторгой»…
7
Понедельник, всем известно, день тяжелый. Для меня же он еще больше осложнился тем, что неожиданно заболела одна наша сотрудница, меня назначили дежурным по номеру. Дежурство в мои планы совсем не входило. Подозревал, что раньше девяти освободиться не удастся, а я на этот вечер возлагал большие надежды. Причем, «обрадовал» меня ответственный секретарь вскоре после звонка Светке. Светка, мне на радость, была в хорошем настроении, разговаривала мило. Любезность ее простерлась настолько, что сама предложила сходить вечером в «Россию», вызвалась купить билеты в предварительной кассе. Дался же ей тот итальянский фильм! И вот такая накладка. Едва за секретарем закрылась дверь, я перезвонил ей, сообщил о случившемся. Светка не скрыла своего неудовольствия — она вообще плохо переносила, когда нарушалось что-либо ею задуманное, — спросила, помедлив:
— Ну, хоть на последний сеанс, на девять, успеешь?
— Должен успеть, — быстро ответил я, уловив перемену в ее настроении. Хотя совсем не был уверен в сказанном — от нашей редакции до «России», даже если удастся машину поймать, не меньше двадцати минут езды. А не удастся — почти без вариантов. Оставалось уповать на счастливый случай.
Когда-нибудь — давно задумал — я напишу повесть или даже роман о том, как делается газета. Хватило бы только умения и решимости. Если получится, — никакой детектив не сравнится. Какие типажи, характеры, какие тончайшие хитросплетения отношений, чудовищная смесь братства и вражды, готовности прийти на помощь и утопить в тарелке, восхвалений и подсиживаний, пугающей откровенности и коварных недомолвок. Но это — моя работа, моя жизнь, моя, громко выражаясь судьба, иного не хочу и не мыслю. Дорого бы дал, конечно, чтобы кое-что, если не многое, изменилось в многострадальном нашем ремесле, но это тема для совсем другого разговора.
Что-то, как в любом другом деле, нам нравится больше, что-то меньше, но дежурства по номеру я невзлюбил с первых же дней. Раздражало тягостное ожидание неразворотливой и вздорной курьерши, швырявшей ворчливо на стол очередную полосу, нерадивость девчонок-корректоров, пропускавших очевиднейшие ошибки, неизбежные накладки, несуразности, повторы, суеверный страх что-то проглядеть, проморгать, не вставить. Но более всего — нервотрепка с поступлением этих полос: то сидишь битый час в ожидании, то гонишь, как на пожар, мотаешься в типографию, бесконечные сверки-пересверки. Обычная, повседневная, необходимая работа — но не лежит к сердцу. И вообще вид увечной, уродливой, с бельмами проплешин в местах будущих заголовков и фотографий страницы наводит на меня тоску. Добавить сейчас к этому, что отчетливо представлял, как Светка, ежась от ветра, одна, будет ждать меня у входа в кинотеатр — сеанс уже начался, а я все не иду и не иду, — и нетрудно вообразить, в каком пребывал я настроении…
Не заладилось с самого начала. Первую полосу принесли около трех, а потом словно заклинило — ни слуху, ни духу. Я маялся, места себе не находил. Писать — не писалось, пробовал читать — не читалось, мысли в голову лезли какие-то несуразные, ни с кем не хотелось общаться. Начал почему-то злиться на Светку, неизвестно в чем сегодня провинившуюся, не отказал себе в сомнительном удовольствии вернуться к субботе, когда привечала она меня вместе с хлыщом Андреем. Воспоминание об Андрее оптимизма не прибавило. Тоже мне деятель! Ткнуть бы его разок, этого ухмыляющегося любителя детективов, как придуманного мною тезку Гуркова, в грязную жижу, чтобы не сверкал беленькими своими носочкам, спеси поубавилось бы…
