Концовка разговора в кабинете, однако, несколько обнадежила. Вновь вошел в него набычившимся, напрягшимся, готовым к самому худшему, но вопросы последовали какие-то незначительные, малосущественные. В основном почему-то о Галкином университете. О Кеше — ни слова больше. Все это было явно неспроста, что-то за этим определенно скрывалось, но главным сейчас было другое: его отпустили, даже подписки о невыезде не взяли, можно успокоиться, все взвесить, но прежде всего — объясниться с Кешей. Номера телефонов Андрей запоминал хорошо, в записную книжку мог не заглядывать. К тому же этого номера там и не было — Кеша предупредил, что, учитывая некоторые обстоятельства, такой номер доверять книжке не следует. И многозначительно при этом улыбнулся. Андрей и раньше подозревал, что Кеша — птица высокого полета, может быть, даже очень высокого, тогда же получил возможность убедиться в этом окончательно.

— Слушаю, — прозвучал в трубке надтреснутый старческий голос — не разберешь сразу, мужской или женский.

Андрей назвался, попросил позвать — с трудом дозволил себе сейчас подобною фамильярность — Кешу и услышал в ответ, чтобы перезвонили через полчаса. Тут же послышались короткие частые гудки.

Андрей расстроился. Полчаса — это пропасть времени. Нетерпение сжигало его, одолевало беспокойство, — ждать столь долго не хватало сил. Выбора, однако, не было. Он медленно повесил на рычаг надсадно воющую трубку, вышел из холодной, с выбитым стеклом кабинки. Ощутил вдруг резкие, сильные позывы голода, вспомнил, что с самого утра ничего не ел, зашарил по карманам. Набралось почти полтора рубля, и Андрей, радуясь возможности с пользой убить время, зашагал к столовой на углу.

Ровно через тридцать минут, ощущая чугунную тяжесть в желудке после быстро проглоченной котлеты с макаронами, снова позвонил. Ответил тот же голос, сказал, чтобы через тридцать минут Андрей ждал возле входа в Центральный телеграф…

Услышав свое имя, Андрей закрутил головой, пытаясь разглядеть Кешу в людской толчее, пока разобрался, что зовут его из остановившегося неподалеку такси. Подбежал, сел рядом с Кешей на заднее сиденье, зеленая «Волга» плавно тронулась. Кеша ни о чем не спрашивал, Андрей же понимал, что такси — не лучшая обстановка для разговоров о посещении кабинета Крымова, тоже молчал. Машина вскоре остановилась возле городского рынка.

— Подкупить кое-что надо, — сказал Кеша, — заодно и поговорим.

Многолюдный базар не показался Андрею подходящим для предстоявшей беседы местом, но возражать не стал. Он не понял, что именно хотел «подкупить» Кеша, — тот просто ходил между рядами, ни к чему не прицениваясь, слушал, что говорит поспешавший за ним Андрей, лишь изредка оборачиваясь, коротко о чем-нибудь спрашивая. Такая манера беседовать все сильней раздражала Андрея, но по-прежнему терпел, приспосабливался. Больше всего, он заметил, заинтересовало Кешу появление Гоголева, его записка, после которой Андрея попросили из кабинета.

— И на этом всё? — без выражения спросил Кеша.

— Почти. Потом ничего интересного: то-сё, Галкино поступление летом, как часто заходила ко мне, кто от меня к ней заглядывал.

— Точно помнишь, что первым мое имя назвал он, а не ты? — Кеша наконец остановился, повернулся к нему лицом.

— Память еще не отшибло! — огрызнулся Андрей. — И знаете, мне неудобно общаться с затылком собеседника. Это что — элементарное неуважение или какая-нибудь идиотская конспирация? Мне надо хорошо, обстоятельно поговорить с вами, неужели не понятно?

— Понятно, — ровным голосом сказал Кеша. — Ну ладно, двинули дальше.

Они уже прошли через рынок, приблизились к его тыльному, выходившему на узкую, загроможденную ящиками, коробками, машинами, неопрятную улицу. Кеша неожиданно, к немалому удивлению Андрея, открыл дверцу стоявшего в длинном ряду белого «Москвича», сел на водительское место, распахнул дверцу напротив. Через пять минут они проехали через мост, а еще через десять — свернули на едва заметную раскисшую тропинку в ближней рощице. Еще с минуту липкие голые ветви цеплялись за крышу, потом Кеша заглушил мотор.

— Андрей, — сказал он молчавшему подавленно спутнику, — у меня мало времени для ненужного трепа, поэтому не устраивай истерик и слушай внимательно. Мне опасаться нечего, но тебе следует серьезно подумать о собственной безопасности. А на меня собак вешать не рекомендую, мой тебе добрый совет.

— Это вам-то нечего опасаться? — взвился Андрей. — Ну, знаете! На вас же Галкина смерть! У вас руки в крови! С собаками и без собак! Зачем ее надо было убивать? Кому она мешала?

У Кеши ни одна мышца на лице не дрогнула.

— Я же сказал, прекрати истерику. И заруби на носу: к убийству твоей крали я никакого отношения не имею и иметь не могу. Много чести оправдываться перед тобой, но у меня, если что, имеется железное алиби, комар носа не подточит.

— А кто ее зарезал, я, что ли? — Голос у Андрея сорвался.

— Не знаю, — невозмутимо ответил Кеша.

— Да вы что, смеетесь?

— Знаю только одно, — не обращая внимания на судороги Андрея, продолжил Кеша. — Ее убили твоим ножом. Ножом, которым открывали бутылки и консервы твои дружки-приятели, любой из них, докопайся менты, сможет его опознать.

— Не делайте из меня идиота! — ощерился Андрей. — И из них тоже! Если нож мой, убийца, значит, обязательно я?

— Не исключено, — одним губами улыбнулся Кеша. — Потому что на этом ноже кровь не только Галины Неверовой и не только ее смерть. Забыл? Так я тебе напомню! Могу по дружбе сказать больше: дело по тому, уж точно твоему, убийству на полном ходу. А вышка, извини, дружочек, за негуманную откровенность, бывает лишь одна — хоть за одну жизнь, хоть за тысячу. Так что не очень-то рыпайся.

— Закладывать меня собираетесь?

— Закладывать — не в моих правилах. И не в интересах тоже. Просто хочу тебя немного отрезвить, чтобы не очень-то выступал. Но главное не это. Не стал бы я ради того, чтобы прописные истины напоминать, везти тебя сюда.

— А… что… главное? — Андрей сейчас мало походил на себя, каким был еще несколько секунд назад. Глаза влажно заблестели, затрясся подбородок.

— А главное то, чтобы с этого мгновения ты даже имя мое забыл, не то что телефон, понял? Ни тебя, ни Галки я не знаю и знать не желаю. И не дай тебе Бог заикнуться где-нибудь о той нашей поездке на дачу! Пожалеешь, что на свет родился! Выйди из машины!

— Зачем? — побелевшими губами спросил Андрей.

— Выйди, я сказал, падло!

Не сводя выкатившихся глаз с преобразившегося Кеши, Андрей зашарил по обшивке, пытаясь нащупать дверную ручку. Кеша протянул руку, толкнул дверцу, а вслед за тем, неожиданно сильно, — Андрея. Тот вывалился, упал на четвереньки, по самые запястья погрузившись в липкую грязь. Сухой щелчок захлопнувшейся дверцы, взревел мотор — и «Москвич» дал задний ход, удаляясь в сторону шоссе…

Я удовлетворенно откинулся на спинку стула, прикрыл глаза. И прекрасно все это представлял: гнилая февральская роща, черные, корявые ветки под низко нависшим серым небом и — поверженный, скулящий Андрей, на карачках, в грязи. Потом он, хлюпая носом и подвывая, измаранный и униженный, поплетется в город. И плестись будет долго, потому что ни одна машина не подберет это болотное пугало. О чем он будет думать, бредя через всем ветрам открытый мост? Проклинать тот день, когда впервые появился на пороге ценитель его литературного таланта Кеша? О пьяной драке в парке? О Галке? О пикнике на неизвестно кому принадлежавшей даче, куда не в добрый час привезла Галка Линевского?..

Вот уж воистину нет худа без добра. Три подонка возле кинотеатра помогли мне прозреть, почему должен Андрей бояться Кешу, почему угодничает перед ним, покрывает убийство. Ну, а пикничок на загородной даче, чтобы связать концы, придумал я сам, без посторонней помощи, довольно любопытно все может получиться и — что не менее важно — правдоподобно. Нет, я, пожалуй, все-таки попробую дописать этот детектив. Но уж не по чьему-то заказу — для собственного интереса. В конце концов, я могу вообще не показывать законченную работу, договор с ними не подписывал. Надо вот только домыслить, как сюда пристроить Линевского. Он, каким я его вижу и описываю, не тот человек, который пойдет пьянствовать в какой-нибудь сомнительной компании. К тому же с Галкой. И тем более, что был при сем антагонист его и недоброжелатель Гурков. С Линевским вообще туго получается — во-первых, он не действует, потому что пропал из города, а во-вторых, им занимаются другие товарищи. Впрочем, связующая нить есть, — многоуважаемый товарищ полковник Свиридов, Петр Петрович, которого на всё и вся должно хватать. Это вообще палочка-выручалочка любой милицейской истории. Как только бравый оперативник не в ту степь сворачивает, или тупичок впереди вырисовывается — сразу же в просторном кабинете под портретом Дзержинского его приведут в чувство, вариант путный предложат, идейку подбросят, и похвалят, и пожурят по-отечески…