За это я себя не люблю. Или, не знаю, как лучше и точней, это в себе не люблю. И ведь не скажешь никому, на самом дне прячешь. Да так глубоко, что сам не всегда разглядишь. Не люблю себя таким недобрым и мстительным, вплоть до того, что готов порой всякого зла пожелать ненавистному мне человеку. Почему же, чуть ли не превыше всего ценя в других доброту, широту, умение прощать, быть снисходительным и незлопамятным, ловлю себя на столь низменных, пещерных чувствах? И не так уж редко, увы. Почему не спускаю другим того, в чем сам грешен? Рассказ мой напечатан в толстом журнале, повесть лежит в издательстве, для кого-то, непосвященного, я уже писатель. Но плохо представляю, чтобы Настоящий писатель, Писатель, мог быть меленьким, гаденьким, подленьким. И если хочу приблизиться, как в силах моих и возможностях, к Писательству — должен, обязан изжить, вытравить из себя все карликовое, наносное, недостойное. Иначе что ж… Придумать сюжет, более или менее литературно записать его способен почти любой грамотный человек. А уж счеты сводить, наделяя своих героев — отрицательных героев — внешностью, именами тех, кого не любишь… Да вся беда в том, что одного лишь понимания и желания маловато, с понедельника себя не переделаешь. Это же не курить бросить…

Настроение окончательно испортилось. Часы показывали четверть пятого. Я выглянул в коридор — курьерши нашей не видать. А сделана-то всего одна полоса, четвертая часть предстоявшей работы… Жаль, нехорошо подумал, Андрей видел уже этот фильм, а то бы Светка звякнула ему… Хотя… он-то уж и от второго раза не отказался бы, с нею рядом… Почему, кстати, именно он, Андрей? Мне трудно судить о мужской привлекательности, но, будь я женщиной, даже в сторону его не поглядел бы. Хилый, вертлявый, язвительный, самомнение непомерное… Был бы хоть интеллект повыше — еще куда ни шло, а то ведь как вспомню анекдоты, которыми он потешал публику на дне рождения… Детективы ему подавай… А мой, вымышленный Андрей, пырнул ножом в пьяной драке человека. Вечером, в парке, и Кеша об этом знает. Теперь, как я это себе представлял, панически боится возмездия, и Кеша им вертит, как хочет… Но ведь я, вместе с капитаном Крымовым и полковником Свиридовым, пришел к твердому убеждению, что не способен Андрей Гурков убить человека. Галку, значит, не способен, а кого-то другого способен?..

Я снова уселся за стол, подпер скулы кулаками. Что-то с Андреем не то получилось, явно не то. Может быть, ударил он ножом кого-то, защищая свою жизнь, другого выхода не было? Тем более, выпивший был, тормоза отказали… Хулиганчики, вроде той паскудной троицы, насели, деваться некуда… А зачем он вообще с ножом ходит? Что за манера? И как свидетелем драки Кеша оказался? Стоп! Ну конечно же! Хорош писатель, не ведает, что творит! Кеше ли, матерому волку, такой элементарной задачки не решить? Не было никакой драки, Кеша все подстроил, чтобы захомутать Андрея, а через него нужную ему Галку, соратницу Линевского. Нанял, чего проще, парочку негодяев, напоил Андрея, вытащил из дому в парк, нож прихватил — а остальное дело техники…

Они сидели на кухне, уже вторая коньячная бутылка почти опустела, Кеша завздыхал, замотал головой, отстраняя руку Андрея, державшую стакан:

— Хватит с меня, Андрюша, я питок неважнецкий, до дому не доберусь.

— Не велика беда, у меня заночуете! Поговорим по душам!

— Не могу, — загрустил Кеша, — должен быть у себя. Стемнело уже совсем, а мне через парк тащиться. Самое разбойное времечко, совсем хулиганье распоясалось.

— А я провожу, неужели одного вас, дорогого человека, отпущу? — напрашивался Андрей. — Да хоть волосок один с вашей головы… да я… Кеша, друг! — Его уже сильно развезло, глаза косили.

— С тобой, гляжу, не пропадешь! — рассмеялся Кеша. — Ну, а если вооружены они, чем отбиваться будем? Этим, что ли? — кивнул он на воткнутый в ополовиненную буханку нож.

— А что! — хорохорился Андрея. — Сгодится! Штуковина надежная, износа нет! Сам, еще в школьной мастерской, сработал! Урок труда называется! Золотые руки!

— Ну, если золотые, тогда наливай!..

Через полчаса из подъезда вышли двое. Оба нетвердо стояли на ногах. Тот, что повыше и поплотней, в мохнатой шапке и шубе, поддерживал второго, совсем захмелевшего.

— М-может, н-нам м-машину? — с трудом промычал Андрей.

— Лишнее, — возразил Кеша. — Пройтись немного надо, проветриться, чтобы голова посвежела. Перетрудились мы с тобой, кажись, Андрюша! Ну-ка, обопрись на меня, дружище, вдвоем не пропадем!..

В вечернем зимнем парке, который они пересекали, не было ни души. Откуда взялись те двое — Андрей не мог понять по сей день. И с чего началось — тоже. Кажется, попросили закурить, потом один из них содрал с Кеши шапку, бросился было наутек, но тот неожиданно резво, в два прыжка, настиг ворюгу, повалил, тут же, третьим сверху, подоспел другой грабитель.

Несколько секунд Андрей оторопело глядел на возящихся в снегу, потом закричал, качнулся к этой куче-мале, принялся, рыча от натуги, стаскивать верхнего. Тут же получил такой удар по челюсти — искры из глаз. Но еще сопротивлялся. С головой творилось что-то невообразимое, все куда-то летело, колыхалось; Уже упав, пытался лягнуть противника, но тот оседлал его, содрал с Андрея шарф, ухватился за горло.

— Нож, нож возьми! — откуда-то издалека донесся сдавленный Кешин вопль. — В кармане! Порешат ведь, сволочи!

Сознание мутилось. Рука Андрея скользнула в карман, нащупала гладкую костяную рукоятку…

Потом он сам удивлялся и тому, что все-таки, оказалось, сунул нож в карман, уходя из дому, и что умудрился как-то извлечь его, раскрыть. Но хорошо запомнилось, как снова пришел в себя, увидел тормошащего его Кешу, услышал испуганный, задыхающийся голос:

— Вставай, Андрюша! Вставай, Бога ради, бежать надо!

С Кешиной помощью он сумел подняться на ноги и — сразу протрезвел. На снегу, раскинув руки, черным крестом лежал один из парней. Куртка на его груди была расстегнута, скупого, от дальнего фонаря, света хватало, чтобы различить страшное, расползшееся пятно на сером свитере.

— Нож давай, чего выпучился? — торопил Кеша. И лишь сейчас Андрей заметил, что в намертво стиснутом кулаке зажат нож. Поднес его к глазам, коснулся тоже потемневшего, липкого клинка — и снова куда-то поплыл. Его стошнило, частая, болезненная икота сотрясала тело. Кеша разжал его пальцы, отнял нож, несколько раз окунул в снег, — очищая, потом, насухо вытер носовым платком, сложил и снова опустил в Андреев карман. Пугливо огляделся, встал перед лежавшим на колени, схватил его запястье, замер, прислушиваясь, затем повернул к Андрею белое пятно лица:

— Мамочки, готов… Как же ты так?..

Андрей заплакал. Зарыдал, сотрясаясь всем телом, давясь и захлебываясь.

— Я не хотел… Я же… Что же это такое…

Кеша тяжело разогнулся, отряхнул с колен снег, еще раз воровато посмотрел по сторонам, чувствительно хлопнул Андрея по щеке:

— Все! Хватит! Возьми себя в руки! Теперь ничего не вернешь, спасаться надо, пока не поздно!

Судьба благоволила к ним. Встретилась, правда, уже на выходе, какая-то парочка, но вряд ли обратила на них внимание. Как по заказу, подъехало такси. Кеша был настолько внимателен, что сначала отвез полубессознательного Андрея домой. Ночь Андрей провел ужасную. Самую, без сомнения, страшную ночь в жизни. И долго еще грызла, покоя не давала мысль, что парень тот мог лишь сознание потерять, остаться живым, а они бросили его в снегу, даже в скорую не позвонили…

Всему на свете приходит конец. Закончилось и мое дежурство. Еще и половины девятого не было — успевал, только бы колеса какие-нибудь нашлись. Помчался к автобусной остановке и — награда за все мои страдания — увидел «Жигули» нашего замредактора. Хороший мужик, он притормозил, помахал мне рукой — не каждый, между прочим, удостоится. Больше того, ублажил меня, утешил, похвалив напечатанный рассказ. Мой барометр устойчиво показывал «ясно», хорошее начало обнадеживало, придавало оптимизма. Счастлив человек, ибо не может знать, что ждет его впереди… Без пяти девять я подбежал к кинотеатру. И вдруг услышал Светкин голос. Если бы не звала меня по имени, вряд ли узнал его — громкий, непривычно радостный, даже какой-то отчаянный. Увидел ее — и похолодел.