Сел я на свободный стул, искоса на Федулову поглядываю. Пытаюсь представить ее в постели с Аликом. Но даже моего поэтического воображения на это не хватало. И все-таки другими глазами уже на нее смотрел. Действительно, не старуха, в теле хорошем, и если подмалеваться ей и оправу очков сменить, вполне терпимой была бы. Но если я с Аликом ее в любовных сценах вообразить не мог, то уж с собой… Сижу, невольно слушаю, о чем она с сыном толкует. Витя жалуется ей, что к завтрашнему дню задали им лошадь нарисовать, а у него никак не получается, нисколько на лошадь не похоже. И тут мне удачная мысль в голову пришла. Я неплохо рисую, грех было не воспользоваться такой возможностью. Говорю ей:
– Извините, Марья Дмитриевна, что вмешиваюсь, подслушал нечаянно. Я могу вашему Вите лошадь нарисовать. Можно у вас листок бумаг попросить и карандаш?
Дает она мне – и я в несколько секунд изображаю им конягу. Федулова восхищается моими способностями, но вздыхает, что Вите нести этот рисунок в школу нельзя: никто не поверит, что он сам рисовал. И вообще не гоже это – выдавать чужой труд за собственный, нечестно. Я и тут выход нахожу. Беру у нее линейку и расчерчиваю лошадь на клеточки. Теперь, объясняю, все проще простого – Витя должен такие же клеточки на чистом листе изобразить, в каждую перенести линии из соответствующей клеточки моей лошади, точно такая же получится, а потом клеточки стереть. И никакого выдавания чужого за свое. Идея понравилась, мы с Витей, не теряя времени, сразу же мое предложение воплотили в жизнь, за четверть часа управились. Сын счастлив, мама благодарна, а я кую железо пока горячо:
– Хотите, Марья Дмитриевна, научу вашего сына рисовать? Это совсем не сложно, меня самого так учили. И меня это вовсе не затруднит, мог бы разок-другой в неделю с мальчиком позаниматься.
Федулова отнекиваться начала: нехорошо, мол, что я время свое буду тратить, да и неудобно как-то, но тут Витя мне на помощь пришел, сказал, что он бы хотел, если это в самом деле не сложно, потому что всегда мечтал научиться рисовать. Федулова еще посопротивлялась для виду, выпытывала, в самом ли деле не обременит это меня, под конец мы сговорились, что завтра вечером я к ним зайду. А потом она попросила, если опять же не затруднит меня, проводить Витю домой, здесь недалеко. Сын покажет, где они живут, и вообще ей спокойней будет, если мальчик пойдет не один – такие ужасы по телевизору показывают, что сердце у нее не на месте, когда Витя один оказывается на улице. Стихи у меня взяла, пообещала, что буквально сегодня же ознакомится с ними.
Ушли мы с Витей, я прямо ликую, благодарю провидение за такой подарок. Понимаю же, что совсем другими теперь станут наши с Федуловой отношения, – не каждому выпадет в гостях у нее побывать. И ведь первый звоночек уже прозвенел: сказала, что стихи мои сегодня же почитает. Обычно большой удачей считалось, если через месяц удосужится. Привет Алику. Не обязательно, значит, ее постели добиваться, чтобы расположение заслужить, у меня по уму все будет и естественно. Мне и Витя понравился – разговорились мы по дороге. Смышленый оказался мальчик и контактный, такой маленький, а книжки уже читает, стихи наизусть помнит. Мама его, наверное, большое внимание этому уделяла.
И вот на следующий день ровно к семи, как условились, прихожу я к ним. Вите в подарок несу акварельные краски и кисточку. Дома у меня давно без дела валялись, пригодились сейчас. Открывает мне Федулова, какой не видел ее раньше и не представлял себе, – в цветастом домашнем халатике, в шлепанцах. Такой она мне куда симпатичней показалась, не отпугивала. Спрашивает меня, поужинал ли, я, конечно, отвечаю, что недавно поел, но все равно приглашает почаевничать с ней – за чаем, мол, и обсудим мои стихи. Как я понимал, своеобразная плата за мое репетиторство. Я упираться долго не стал – тоже на мою мельницу вода, – отправились мы с ней на кухню. Знать бы, что так удачно события будут разворачиваться, тортик какой-нибудь прикупил бы или цветочки. Выставила она печенье к чаю, конфеты – уж не знаю, для меня специально припасла или так всегда у нее; сидим вдвоем, Витя воспитанно в комнате. Федулова, пока мы пьем, листочки мои перед собой разложила, впечатления свои высказывает. А мне слушать ее – бальзам на душу. Нашлись у нее кое-какие мелкие замечания, но похвалила меня, сказала, что это совершенно печатабельная – слово такое употребила – поэзия, и надеется она, что, возможно, удастся опубликовать в одном из ближайших номеров. Посожалела, что редакционный портфель стихами на год вперед заполнен, но тем не менее шансы у меня очень неплохие. А я снова порадовался, что все у меня так удачно складывается, в нужную минуту вместе с Витей в редакции оказался. Оценила, значит, Марья Дмитриевна мой благородный порыв, в долгу себя почувствовала. И мой подарок ее сыну тоже впечатление произвел. Эти мои стихи были ничем не лучше предыдущих, однако ж ни о какой печатабельности раньше и речи не было.
Потом мы с Витей учились рисовать кувшин, объяснял ему, как руку надо держать, что такое пропорции, светотень. Марья Дмитриевна изредка к нам подходила, тоже слушала, глядела. Я сына ей нахваливал, говорил, что талантливый он, скоро мы к краскам перейдем. Каждой ведь матери приятно, когда о ребенке хорошие слова говорят. Простились мы тепло, снова благодарила она меня, договорились, что в пятницу вечером я опять навещу их. Возвращался я домой, не оставляло меня ощущение, что крепко я удачу за хвост ухватил, – если так дальше пойдет, можно будет и на поэму замахнуться. Совесть меня не беспокоила – уверен был, что стихи мои, по меньшей мере, не уступают большинству того, что у них печаталось, даже членов Союза писателей. Просто кому-то суждено было попасть в редакционный портфель, кому-то не суждено, кому-то раньше из него выбраться, кому-то позже, кому-то вообще никогда. И в немалой степени зависело это от случая, от удачи зависело, мне, значит, повезло больше, чем другим. Но учитывать нужно и то, что везет тому, кто везет, кто умеет что-то. От способностей зависит. Если бы не умел я рисовать, ничего бы этого не произошло. И Алику с его «места надо знать» очередной привет передавал.
У меня вообще сложное впечатление осталось после того, как дома у Федуловой побывал. Судя по обстановке, жилось ей туговато. Оно и понятно – без мужа она, в этой захудалой редакции путных денег не заработать. Витина кровать, диван помятый, громоздкий допотопный шкаф – как Алик любил говаривать, «старой бабушки журнал». И еще одна мысль озадачила меня вдруг. Если что-то у него с Федуловой было, то где и как это могло произойти? Одна ведь комната, куда они Витю девали? Не в редакции же любились, куда-то водил он ее? Технически сложновато. И очень захотелось, чтобы наврал он мне. Что ходок Алик тот еще, я прекрасно знал, но и трепач он был первостатейный. Или – от этой мысли я даже споткнулся – разыгрывал он меня? Позабавиться хотел, науськивая меня на Федулову, чтобы потом вволю поржать? С него станется. Та самая редкостная удача ему улыбнулась, и он, подвыпив еще, спектакль для меня устроил? Мысль эта была чудовищна, потому что по жестокости такой прикол трудно превзойти. Ведь если бы последовал я его совету и клинья бить начал под Федулову, почти в матери мне годящуюся, она бы так меня шуганула, что дорогу в редакцию навсегда позабыл бы. И не только в редакцию. Все-таки я его своим другом считал. Неизвестно вот только было, считал ли он меня тоже. Точно узнал бы я об этом, кабы подозрения мои подтвердились, да поздно было бы. Никогда бы ему не простил, но толку-то – поезд ведь ушел бы…
И еще по одной причине хотелось мне, чтобы он соврал. Так часто бывает, когда в доме у человека побываешь, за одним столом с ним посидишь. Иначе уже смотришь на него, по-другому относишься. Федулова в домашнем халатике, угощавшая меня конфетами, совсем не та, что за своим редакторским столом. И вовсе не казалась уже мне страшненькой. Какую-то роль сыграло, что живут они с сыном бедновато, тоже располагало к ней. И я потом не раз ловил себя на том, что с нетерпением дожидаюсь пятницы, тянуло снова оказаться у нее в гостях, сам удивлялся.
