— Я не читаю.

— Нет, читаешь, — настаивала она. — И я знаю почему.

— Я всю книжку читаю, — пыталась оправдаться я, — я просто дошла до этой части, когда ты позвала меня попробовать смесь.

— Да не может быть, чтобы ты успела дочитать до этой главы! Ты слишком мало времени провела за книгой. Не может быть.

— Я знаю, — сказала я. — Я не все подряд читаю.

Мелина взглянула на меня и надолго замолчала. Потом глубоко вздохнула и сказала:

— Ладно. Это твоя книга. Ты можешь читать в ней все, что захочешь.

— Спасибо, — поблагодарила я.

— Но если у тебя возникнут какие-нибудь вопросы, спрашивай у меня.

— Ладно.

— Я разбираюсь во всем, что написано в этой книге.

Я кивнула.

— Может, ты сейчас хочешь что-нибудь у меня спросить?

— Нет, — покачала я головой.

— Уверена?

Я кивнула.

— Ну ладно, — вздохнула она.

Как только она вышла, я захлопнула книжку и отнесла ее обратно в гостиную. Потом досыпала псевдосоль в баночку и закрутила крышку. Мелина вернулась и спросила, куда я дела книгу.

— Я уже закончила читать, — ответила я, — и убрала ее.

— О! — воскликнула Мелина и прижала руку в животу.

— Что такое? — спросила я, хотя догадывалась что.

— Дорри пинается.

— Ты в порядке?

Она кивнула.

— Она, наверное, сейчас еще раз это сделает. Хочешь, положи руку мне на живот?

— Да мне уже домой пора, — сказала я.

Мелина, кажется, расстроилась.

— О, — произнесла она.

— Я пересыпала смесь, — сообщила я, показывая ей банку.

— Ага, — кивнула она, — спасибо.

Потом я пошла домой, легла на кровать и расплакалась. Сначала я плакала от ненависти к ребенку Мелины, затем я плакала, потому что мне стало плохо от того, что я ненавижу ее ребенка. Сильнее всего я заплакала, когда поняла, что, ненавидя ребенка, я становлюсь совсем как моя мама, на которую я ни за что на свете не хотела быть похожей. Раз я злилась на свою маму за то, что она ко мне ревновала, то и Мелина могла разозлиться на меня за то, что я ревную ее к ребенку. Я этого не хотела, так что прекратила плакать. Я сказала себе: “Уж лучше пусть мне будет плохо и одиноко, чем я буду ненавидеть ребенка” — и постаралась воплотить это в жизнь.

Этим вечером папа вернулся с работы в отвратительном настроении. По Эн-пи-ар он услышал, что президент Буш объявил о прекращении огня в Ираке, хотя Саддам до сих пор был жив — его пока даже не поймали. Папа сказал, что Колина Пауэлла надо гнать в шею, потому что он не выполняет своих обязанностей, а президенту Бушу объявить импичмент за то, что он его слушает.

Еще его злило то, что мистера Вуозо не призвали и не отравили газом. Папа был уверен, что теперь, когда иракцы сдались, они больше не будут испытывать на американцах всякие опасные штуки.

— Этот парень легко отделался, — кипятился он. — В очередной раз.

Я не знала, о каких таких предыдущих разах он говорит, но выяснять не стала, раз уж папа пребывал в таком плохом настроении. Вместо этого я спросила:

— А что, мистера Вуозо теперь совсем не призовут?

— Скорее всего, — ответил папа и пошел взять себе пива.

Я сделала вид, будто меня, как и папу, это страшно расстраивает, но на самом деле я была рада. Теперь мне было уже не важно, лишусь ли я Томаса из-за того, что он черный, или Мелины из-за ее Дорри. Потому что мистеру Вуозо больше ничто не угрожало. Он все так же будет жить со мной по соседству. А пока он живет рядом, я могу не бояться одиночества.

глава девятая

Через неделю после конца войны отменили запуск шаттла на мысе Канаверал. Папа сказал, что все дело в каких-то трещинах на зажимных гайках, а еще в куче идиотов, которых наняли на работу в НАСА. Он злился, что ему придется отложить свой уикенд с Тэной до нового запуска, аж до апреля. Он говорил, что ему нужно восстановить душевные силы, подорванные Колином Пауэллом, который прошляпил войну.

Я тоже расстроилась, что папина поездка отменяется. Я-то надеялась провести те выходные так, как мне хочется, а именно с мистером Вуозо. Я мечтала, как мы с ним снова пойдем на ужин к Нинфе и отпразднуем то, что его не призвали. А потом мы пошли бы к нам домой и занялись бы любовью, прихватив один из презервативов мистера Вуозо. Мне казалось, что если он будет со мной нежен, это докажет раз и навсегда, что он не насильник. Что в тот день, когда он просунул в меня пальцы, он просто очень на меня разозлился.

Мама прислала папе письмо, в котором сообщила, что прочитала об отмене запуска в газете. Наверное, вы с Тэной очень расстроились, писала она. К письму она приложила фотографию, на которой снялась вместе с Ричардом, своим новым бойфрендом, на празднике маринованных огурцов. Ричард оказался негром. Наверное, поэтому она передумала насчет меня и Томаса.

— Эта женщина — самая невероятная ханжа на свете, — заявил папа, демонстрируя мне фотографию. Затем смял ее и выбросил в ведро.

Как только он ушел на кухню, я вытащила фото обратно. Насчет японцев моя мама не лукавила. На заднем плане снимка ими все просто кишело.

Я взяла фотографию в школу и показала ее Томасу. Он рассмеялся и сказал:

— Ну, это просто что-то с чем-то!

Я согласилась и на протяжении всего дня, встречая его в коридоре, видела, как он трясет головой и улыбается. Хотя они с Ричардом оба были негры, мне показалось, что Томас уверен: начав встречаться с Ричардом, моя мама совершила что-то ужасное для моей семьи. И его это радовало.

Скоро папа начал звать нового бойфренда мамы Колином Пауэллом. Он выдавал фразочки вроде: “Может, твоя мама выйдет за Колина Пауэлла” или: “Наверное, твоя мама и Колин Пауэлл просто обожают огурцы”. Я думала, что он и Томаса начнет так звать, но о Томасе мы говорили не так уж часто.

С того дня в доме Томаса мы с ним больше не занимались сексом. Он сказал, что не хочет со мной спать, пока я не расскажу ему, почему я не девственница. Когда я ответила, что говорю ему правду, он заявил, что не верит мне.

— Вот ведь козел, — возмутилась Дениз, когда я ей все рассказала.

— Да, — вздохнула я, хотя на самом-то деле он был прав — ведь я ему врала.

— Да кому он вообще нужен?

Я пожала плечами. Вообще-то я не возражала бы заняться с Томасом сексом. Я понимала: он думает, что теперь может меня шантажировать, и мне это безумно нравилось. Сначала мне было все равно, но когда до меня дошло, как именно он все это себе представляет, ну, верит, что лишает меня чего-то такого, чего мне до смерти хочется, я стала ему подыгрывать. Я стала совсем как девушки из “Плейбоя”, которые просто обожают секс. Иногда я прямо-таки умоляла его, говорила, ну пожалуйста, но он оставался тверд — пока не скажу правду, никакого секса. А потом я шла домой и кончала от мысли, как же я люблю секс и не могу его получить.

Школьная газета с моим интервью вышла уже после окончания войны, так что некоторые вопросы там явно устарели. Но все равно, мое имя напечатали в газете, и я жутко гордилась.

— Это еще что за хрен? — спросил Томас, открывая газету за обедом.

— Мой сосед.

— Что, папаша того парнишки? Ты брала у него интервью?

— Он резервист, — попыталась объяснить я. — А я как раз о них и хотела написать.

— Могла бы написать о чем-нибудь еще, — пробурчал Томас.

— Я — военный корреспондент в нашей газете.

— Нет. Военные корреспонденты на войне. А ты — в Техасе, — заявил он.

— Мне нужно было взять интервью у человека, который готовился идти на войну.

Томас разглядывал фотографию мистера Вуозо в форме.

— Выглядит точь-в-точь как его придурочный сынок.

— Я знаю.

— Ненавижу этого мальчишку.

Дениз моя статья понравилась. Она сказала, что, если бы мистера Вуозо призвали, я могла бы хранить ее как воспоминание о временах, когда мы были вместе. Правда, реакция мистера Джоффри на ее гороскоп Дениз расстроила. Она принесла ему газету и попросила прочитать секцию гороскопа, но он отмахнулся и сказал, что не верит в астрологию.