— Еще не приехали? — переспрашивает он каждого, кто его посещает. О Советском Союзе, об Украине и, конечно, о родных местах он хочет знать абсолютно все. Было бы здоровье да силы, Лычук не пропустил бы ни одного их отчета, ходил бы узнавать все подробности. А он вынужден довольствоваться пересказами друзей — спасибо им и за это.
За все последние годы Юрий еще никогда не чувствовал себя так хорошо, как в тот день, когда ему сказали:
— Есть привет из Стецевой, из Русова. Человек там был.
Потом он получал еще не один привет из родных окутских мест.
От людей, побывавших на Покутье, старик многое узнал о Стецевой. Живут люди хорошо, зажиточно. Землю пашут тракторами, о серпах, косах давно забыли, жнут и молотят машинами. А скот поят из автопоилок, даже коров доят электричеством.
Про соседний Русов тоже рассказывали, что там пошла совсем новая жизнь: в поле и на колхозном подворье — все машины и машины. О том времени, когда дед Иван Дидух сам себя в соху запрягал, остался на память только каменный крест — сиротливо стоит он среди раздолья пшеничных полей.
Несколько лет назад письмо о сыне Ильяша, который во Львове учится на врача, обрадовало и поразило Юрия. Потом пришла и ему весточка от родичей — в Стецевой у Лычука племянники. Родились они через много лет после его отъезда за море. Один племянник, оказывается, кончает курсы трактористов, другой учится в Черновцах. Будет специалистом на железной дороге.
Со слов очевидцев Лычуку передали, что теперь на каникулы в Стецевую съезжается шестьдесят — семьдесят студентов, а в Русов — человек тридцать.
В своей каморке Юрию негде повернуться — там едва уместилась койка, столик да пара табуреток. Голо на стенах. Только над изголовьем у больного висит карта Украины. Согнутым узловатым пальцем, в который на веки въелась пыль копей, старый Лычук часто совершает «поездки» в Коломыю, Станислав, Черновцы, Львов и дальше в Полтаву, Харьков, Киев и еще в несколько городов, где есть студенты из Стецевой.
Лычук размышляет: гуцульский сын в колледже, в столице! На его памяти в Покутье такого не слыхали, даже придумать было трудно.
Бывает, иным вечером в лычуковскую комнату зайдут соседи, земляки, чтоб добрым словом или вестью развлечь товарища. Бывает, и песню вполголоса затянут — старую, гуцульскую или ту, что здесь, за океаном, родилась и течет медленно, как горькая слеза по морщинистому лицу старого золотоискателя.
Ой хожу я по Канадi
Та й милi рахую…
Если не мучит одышка, Юрась своим глухим, надтреснутым баском тоже подхватит:
Де мене нiч захопить,
Там i ночую.
Тихо, грустно звучит эта песня в Лычуковой хате. Лычук поет и думает: «Какие же это, интересно, дома новые песни да коломыйки?» Рассказывали люди, в Стецевой свой хор — человек сто. С чьих-то слов Лычук даже записал себе в тетрадку:
Ой на пол!i стецiвському —
Вже тепер не панськiм,
Та ми сiем i сбираем
Трактором радянським,
И в газете был куплет стецевской песни:
Рано-вранцi на свiтанку
Вирушали iз села.
На буряк цукровий в поле
Ланку Мойсик повела.
«Кто же эта Мойсик, чем знаменита, если даже вошла в песню, так далеко залетевшую?» — интересовался Лычук. Он узнал, что Мария Мойсик рядовая колхозница, звеньевая. Из книг да по опыту других колхозников она научилась выращивать свеклу, собирает по шестьсот и больше центнеров с гектара. Это ее славит стецевский колхозный хор, выступавший в Снятыне, Коломые, Станиславе и даже в Киеве.
Теперь Юрась уже не удивляется этому. Недавно он узнал еще более потрясающую новость. Оказывается, Лычук — председатель стецевского колхоза — тот самый Юстин, с которым он познакомился в Торонто, когда вместе лежали у костра, возле харчевни «Армия спасения».
Если бы у Юрася были такие крылья, как у этой новой стецевской песни, он бы полетел. Он бы поспорил с судьбой, вытолкнувшей его на чужбину.
ЛЮДИ И СУДЬБЫ
Проклятый силикоз почти приковал Лычука к постели. Только иногда ему удается подняться на ноги, выйти из дому. Вот так, отправившись недавно в больницу, попал он вечером в местный украинский рабочий дом. Там собрались земляки послушать рассказ о далекой родине.
Многие были в вышитых сорочках, какие носят дома. И на Лычуке сорочка, похожая на ту, что сестра вышила на память.
Вместе с отцами сидели в зале люди среднего, младшего поколений, знавшие родной язык, родные песни, но никогда не видевшие земли своих предков. Они родились уже в Канаде.
С кафедры, стоявшей посреди небольшой эстрады, говорил очень подвижный, высокий, худощавый, лет сорока человек в очках, с лицом умным, энергичным. Канадский журналист, родом из Буковины, делился впечатлениями о своей поездке по Советской Украине.
Он описывал Украину — Донбасс, Харьков, Запорожье — царство угля, металла, сказочный Киев — идешь по городу и даже не веришь, что совсем недавно после фашистских оккупантов тут были руины; рассказывал, как плывут по Днепру пароходы, как величаво стоит днепровская плотина, о которую с шумом разбиваются воды, укрывшие древние пороги. Он говорил о старых украинских степях, где все ново — едешь по ним много дней подряд, так и не встретив колхозника с серпом или косой, а только на тракторе, комбайне, автомашине. Он рассказывал и о родных буковинских селах, которые и выглядят по-новому и совсем по-другому живут.
В зале стояла такая тишина, что даже негромкий ровный голос выступавшего звучал, как металлический.
— В Черновцах, — сказал журналист, — смотрели мы спектакль «Земля» из старой жизни буковинского села. Артисты так играли, что забывалось, где находишься. На сцене была знакомая картина мужичьей недоли. Вот в хате на столе тело убитого Михайла Федорчука. Стоят свечи. Рыдает отец — Ивоника. Младший брат убил старшего из-за пражины отцовской земли. Ой, как все это страшно было…
По телу Юрася Лычука будто мороз пробежал. Он вздрогнул, сразу вспомнив знакомую историю и книгу, которую когда-то в бараке читали золотоискатели. А буковинец продолжал рассказывать:
— После спектакля «Земля» побывал я в Дымке. Есть такое село недалеко от Черновиц. Может, кто-нибудь знает?
В зале молчали, тогда он стал описывать Дымку. Лежит она в зеленой долине, густой лес подошел к самым хатам. А прямо из-за села поднимаются заснеженные горы и блестят на солнце, будто их серебром укрыли.
Не один старый Юрась в этот момент прошептал дорогое и близкое слово: Карпаты!
— Буковинец, видевший свое село году в сороковом или даже сорок пятом, не узнает его. Посреди Дымки, там, где был шинок, стоит клуб с библиотекой. А рядом большая двухэтажная школа. Проходишь еще одну-две улицы, и перед тобой медицинский пункт, потом ясли для ребятишек, родильный дом для колхозниц. Это все новая Дымка. А старая?
Кто же сосчитает, сколько горя пережила в прошлом Дымка? — как бы обращаясь к залу, спросил журналист, и ответом ему были только всхлипывания женщин в совсем притихшем зале. Передохнув секунду-другую, он задумчиво сказал: — И все из-за земли, из-за той пражины. А что, кроме горя, приносила она людям в той же Дымке?
