— Дорогие мои ребята! В восьмидесятые годы в нашу Каховку приезжал русский писатель Глеб Успенский. Он побывал на ярмарке батраков. Зрелище этой ярмарки потрясло Успенского. «Смотрите на него в Каховке», — с тоской, болью и мукой писал он о крестьянине. На рубеже нового века из Самары, с берегов Волги, Ленин видел нашу Каховку и все Приднепровье, думал о них, когда писал свою первую работу. Он верил в их будущее. За последние полвека все переменилось в наших краях. А когда вы закончите школу, знакомая вам карта родных мест тоже очень изменится. Мы стоим в вами на правом берегу будущего Каховского моря. На левом вырастет новый город. Там будет красоваться огромное здание гидростанции. Заработают ее мощные турбины. По степным просторам разбегутся во все стороны главные и боковые, магистральные и отводные каналы, которые понесут воду в степи. Это сделают ваши деды и отцы. И, повторяя слова писателя, с гордостью говоришь теперь: «Смотрите на них в Каховке!»

21

На столе рядом лежат две карты.

Та, которую видел Ленин. Она была приложена к плану электрификации России, и на ней отмечена Запорожская и еще 29 электростанций. Комиссия ГОЭЛРО предлагала соорудить их за 10–15 лет.

Вспомним, что для напечатания этого плана и карты пришлось отдать типографии почти всю энергию, которую в осенние дни 1920 года производили все московские электростанции.

И другая карта. Днепр наших дней.

Каскад гидростанций — Киевская плотина и новая ГЭС. Новопостроенная Кременчугская ГЭС, давшая имя и новому городу. Ветеран — дважды рожденный Днепрогэс и молодая — Каховская гидростанция, которая теперь вырабатывает столько энергии, сколько все электростанции России в 1913 году.

Новые гидростанции. Новые города. Новые реки и новое море.

У самых алешковских песков, на месте небольшого села Ключевое, в войну сожженного фашистами, вырос город Каховской ГЭС, заводов и учебных заведений. Большой, зеленый, благоустроенный — город-сад, город-парк, который не спутаешь ни с каким другим.

Тот, кто раз побывал в Новой Каховке, надолго запомнит не только ее центральную магистраль — Днепровский проспект, здание Каховской ГЭС или залитые солнцем светлые цехи огромного электромашиностроительного завода. Это город прекрасно спланированных площадей, улиц, домов, скверов, парков. И город новых традиций, среди которых есть и такая: молодожены в честь бракосочетания, а молодые отцы в честь рождения ребенка должны посадить дерево в парке молодоженов и новорожденных.

На Каховской улице вы можете встретить кубинского юношу, обучающегося здесь наукам, и представителя столицы на Темзе (муниципалитет девятисотлетнего Лондона интересуется достижениями в благоустройстве юного города на Днепре), и туриста, живущего в любой части света.

Любознательный гость за полчаса езды в автобусе попадает из Новой Каховки в старую. Впрочем, как назвать ее старой, если и здесь столько перемен: заасфальтированы улицы, сооружены многоэтажные дома, цехи завода электросварочного оборудования, новые школы, кино, клубы.

Только многочисленные экспонаты в местном музее воскрешают картину старой Каховки с ее знаменитым батрацким рынком.

Мысль еще не раз будет возвращать нас к скромным залам Каховского исторического музея, ибо все, что видишь на Каховской земле, наталкивает тебя на параллели, как бы заставляет прислушиваться к шагам самой истории и о многом подумать.

В музейном зале мы видели под стеклом корреспонденцию. Она пришла к Ленину в «Искру» с виноградиков князя Трубецкого в Казачьем, где во время сбора плодов батракам надевали намордники.

Мы у потомков этих батраков, в новом поселке виноградарей, который рядами белых коттеджей, увитых виноградом, вытянулся по берегу Каховского моря.

Бывшие батраки Трубецкого, их дети и внуки назвали свое селение Веселым.

Из окон их домов взору открываются широкие дали — контуры нового города, сооружения Каховской ГЭС и Краснознаменской оросительной системы, одной из самых больших в Европе. Она берет начало прямо у Новой Каховки и уже дает воду для полива десятков тысяч гектаров, а в близком будущем будет орошать огромнейшие площади.

От главного сооружения Краснознаменской системы, рассчитанного на пропуск трехсот восьмидесяти кубометров воды в секунду, мы едем на юг. Едем вдоль трассы канала, серебряной лентой потянувшегося в глубь Таврии. Протяженность этой новой реки сто шестьдесят один километр, а на шестьдесят первом ее километре, словно речной приток, появился другой новый канал.

Он уносит днепровскую воду через Перекопский вал в Северный Крым. Он давно дошел до Джанкоя, потом, проделав все свои четыреста километров, достиг Керчи. Северокрымская оросительная система даст воду для ста шестидесяти пяти тысяч гектаров.

На карте в Каховском музее рядом с уже действующими — Краснознаменским, Ингулецким, первый очередью Северокрымского — прочерчена трасса Каховского магистрального канала до Мелитополя, его «притоков» — Чаплинского, Каланчацкого и других, которые будут проложены в степи.

На карте заштрихованы поливные площади.

В одной только Херсонщине их свыше ста тысяч гектаров, а будет в несколько раз больше. В эти цифры веришь потому, что, когда едешь по южной украинской степи, часто встречаешь строительные отряды и колонны, вооруженные мощными экскаваторами, скреперами, бульдозерами.

Вокруг Каховки и далеко от нее то и дело видишь действующие дождевальные агрегаты, насосы и установки — они уже крепко вписались в степной пейзаж. И от колхозников слышишь живое слово о том, что звенья и бригады, научившиеся по-настоящему использовать полив, получают на орошаемых землях такие урожаи пшеницы, риса, винограда, овощей, фруктов, которые не могли даже присниться их дедам, отцам, чью жизнь и хозяйство здесь, в южной украинской степи, Ленин специально изучал.

ЛЫЧУКИ ОТКРЫВАЮТ АМЕРИКУ

##Много лет в предгорьях Карпат стоит украинское село Стецевая. От дедов к внукам, от отцов к детям пришла сюда давняя легенда о гуцуле, который по всему белу свету искал свое счастье, зарытое в земле, точно клад. Искал и не находил.

В этой легенде видит Стецевая свой день вчерашний. Никогда в прошлом счастье не было уделом гуцула-хлебороба. Отчаявшись найти его на своей земле, он уходил за океан-море.

Искать свое счастье-долю пошли многие стецевчане. Сорок лет назад на эти поиски отправился молодой Юрась Лычук.

И вот о Лычуке, о судьбе некоторых его земляков, о том, как искали они долю, пойдет у нас речь.

ТАК ЖИЛА СТЕЦЕВАЯ

Над Стецевой зло завывал ветер с Карпат.

Было осеннее утро 1895 года. В хате Лычука протяжным плачем заявил о своем появлении на свет новорожденный, для которого в скрыне не было припасено даже старой тряпицы.

В это время за селом немолодой гуцул, одетый в кожушок, заплатанный и перезаплатанный, тяжело вел соху по тощей пашне и думал невеселую думу: в хате появился лишний рот.

Немного времени требовалось пахарю, чтоб из конца в конец пройти свое поле. Одно лишь название — поле. Каких-нибудь два морга, на которых и телегой по-настоящему не обернешься. Да и где она, эта телега? Ни плуга, ни коня. Хозяином лошади Лычук видит себя только во сне.

Соха, коса, мантачка, пара свиней да пара овец — вот и все. Одно лишь название — газда, хозяин. В хате бедно. Вдоволь только слез.

Так идут годы. Гнется под ветрами жалкий колос на жалких моргах, а жизнь все ниже пригибает Лычука к земле.

В убогой отцовской хате подрастает сын Лычука. На худых плечиках малого Юрася еще ни разу не было новой рубашки.

На столе у Лычуков обычно — мамалыга. Сегодня мамалыга без соли, и завтра опять мамалыга. Картошку едят только в праздники — тогда мать достает припрятанную щепотку соли. До рождества в хате еще бывает хлеб. А после рождества — ни зернышка, ни хлебной крошки. Можно взять зерно взаймы у приказчика пана Криштофовича, но тогда летом на панщине так загоняют, что прощай своя несжатая полоска.