– Ну а ты? – с несвойственным ему сочувствием подтолкнул рассказчика боярин.

– Честно ответил, что не хочу смертей. Просил забыть, отступиться. Упирал, что девкам и так чуть-чуть осталось. Покаялся в старом обмане, про то, что о семидесяти пяти годах не признался, о надеждах своих, что всё позабудется. Но старые люди упрямы, да и подкосил её уход Геннадия… Она настояла. Отвертеться я не мог. Слово дадено, нарушать нельзя.

– Почему? – не понял Иванов. – Как я вижу, все Гашковы умерли. Ты никому ничего не должен.

– Потому что они были моей семьёй. Я – последний из них. Других Гашковых-Охольских нет.

У инспектора перехватило дыхание. Он, на долю секунды, представил на месте Фёдора Машку, припомнил всю ту заботу, всю ту родную нежность, которыми кицунэ старалась наполнить каждый миг его жизни, и внезапно для себя осознал: «А ведь она тоже бы сдержала слово. Наплевав на всё».

Грёбаная евгеника… Повыводили ронинов(*).

Мотивация домового всё более становилась объяснимой.

– И один чёрт попробовал всех обмануть. Рискнул дать Жижиным дотянуть до старости. Они замуж повыходили, детей нарожали… Женщины дотянули до семидесяти пяти каждая? – задержанный нехотя кивнул. – А потом сделал то же самое, что и сёстры. Они должны были догадаться, что им подкинули… Но не смогли. Не заметили или забыли.

– В общих чертах – да. Бездействовать я не мог, но зеркально вернуть – вполне. Дал шанс… Заметила бы Людка соль – выжила бы. Так честно.

– Сколько той старушке надо? – саркастически протянул Иванов.

– Мало, – не стал спорить Фёдор. – Но и соль применялась в разы слабее, чем она приносила. Я же заговаривать не умею, пропитывал от своего ошейника. Он совсем выдохся, даже меня практически не держит.

– Для того и куриц украл?

– А для чего же ещё? Обе сестры из Рахматово съехали. Приезжали изредка… постоянно караулить их я не мог – цепь всё же держала. О приезде Людмилы случайно узнал, когда в очередной раз к её родне наведался. Пришлось спешить, наследил. Тушки неподалёку выбросил. Надеялся, лесной хищник избавиться от них поможет. И плитку замыть не успел… С Зойкой – проще. Она своих загодя по телефону предупредила про то, что погостить собирается. Там только и разговоров в доме было о любимой маме да горячо обожаемой тёще. Тут уже полегче пошло. И кур спрятал получше, и птичек одалживал не в Игнатовке… Почему вам добровольно сдавался, объяснять?

Серёга отмахнулся.

– Цель выполнена, а гордость не позволяет от возмездия бегать… Ты зачем меня ложкой бил?

– А ты зачем пинался? – вопросом на вопрос ответил Фёдор. – Я никого не трогал, мирно соль собирал.

– В межплиточные швы для лучшего контакта с землёй засыпал?

– Сам знаешь… Сзади, по голове, для чего ударили? Я же не убегал.

Фрол Карпович заинтересованно напряг слух, намереваясь с оказией проверить подчинённых на соответствие занимаемым должностям.

– Ты – подозреваемый в совершении тяжкого преступления, – с прохладцей объяснил Иванов. – Вдруг у тебя нож в кармане припрятан?

По одобрительному покачиванию седой начальственной головы друзья догадались, что превентивная мера встречена с одобрением и пониманием.

– Я тоже хочу спросить, – Антон отогнул палец для важности сказанного. – Почему выбрит? У домовых, обычно, бороды в почёте.

– Привык, пока в библиотеке жил и с интеллигентными людьми знался. Охольские волосатых морд не терпели.

– Откуда обзавёлся столь богатым лексиконом?

– Из книг. Люблю читать на досуге.

– Ты покойного Геннадия именуешь Генкой. Есть причины к такому неуважению?

Допрашиваемый неопределённо повёл плечами.

– Он был нормальный человек. Но несуразный, – в памяти у Иванова всплыли бабки под магазином, давшие Гашкову точно такое определение. – Слишком наивный, слишком замкнутый, предпочитал придуманное настоящему. Таким до смерти прожил. Поэтому и Генка. По-своему, вечный мальчишка. Ему в детском саду бы, воспитателем работать. Детвора бы нём душа не чаяла, а он в трактористы подался.

– И последнее. Почему ты жил в библиотеке?

– Мать Геннадия квартировала в задних комнатах по месту работы. Всем удобнее. Правлению коммуны, а впоследствии и колхоза, не нужно отдельное жильё подбирать, а служебное помещение всегда убрано и под присмотром. За сторожевание доплачивали. Сущий пустяк, но копейка к копейке…

– У меня всё, – поставил точку Швец, выжидающе посматривая на Фрола Карповича.

Сергей помалкивал. Наступала развязка, и мешать руководству в принятии непростого решения – нарушение субординации с элементарной тактичностью.

***

Размышления затянулись на добрые полчаса. Всё это время инспекторы подпирали стены, а Фёдор сидел с невозмутимым, отрешённым выражением на физиономии. Будто не о нём ломал голову боярин, не его решалась судьба.

– Отпускаю тебя, – поднимаясь, вынес вердикт шеф. – Против естества не попрёшь. Верю, что ты не желал погибели. Верю, что отговаривал. Верю. В свой час за проступок ответишь, но не пред нами. Пред иным Судом.

Для друзей подобный приговор стал шоком. Для подсудимого, похоже, тоже.

– А если он врёт? – вскинулся Антон, активируя Печать. – Давайте его по всем правилам наизнанку вывернем!

Инициатива подчинённого вызвала горькую усмешку, промелькнувшую и исчезнувшую в боярской бороде.

– Глупец, он не врёт. Себя слушать надобно. Себя, – правая рука легла на могучую грудь. – Приучайся вдогон к ушам сердцем чуять. Коль в нём нет зла, лучше всякого слуха поможет.

Витиеватое напутствие охладило пыл Швеца, а может, сработало намертво вколоченное правило о том, что слово начальника – последнее и обжалованию не подлежит. У Фрола Карповича – так точно.

На этом шеф, не прощаясь, исчез, оставив инспекторов один на один с амнистированным домовым.

***

– Предлагаю подымить на свежем воздухе, – после допроса Антона тянуло на открытое пространство, благо у курящего человека всегда найдётся повод свалить на улицу.

– Я – за, – уговаривать Иванова не пришлось. Сидящий Фёдор, особенно после резолюции начальника, навевал тоску и уныние. – Сам освободишься, или помочь?

Угрюмый домовой шевельнул ногами, и стяжки лопнули, словно состояли не из добротного пластика, а из гнилых ниток.

– Тоже выйду. Душно мне.

Прогонять его никто не стал. Как-никак, Фёдор в своём дворе, в своём праве.

На крыльце, отказавшись от предложенной Сергеем сигареты, последний из Гашковых, подобрался, шумно потянул носом воздух. Обвёл взглядом остатки забора и остановился на дальнем углу, строго потребовав:

– Выходите!

Инспекторы тоже уставились в этом направлении.

– Там две женщины, – прокомментировал домовой. – Одна обычная, другая… не пойму. Словно хищник дрессированный.

– Сам ты дрессированный! – возмущённо пискнули из давно не видевшей покоса травы. – Хам педальный!

Писк опознали оба инспектора.

– Машка?! – удивился Швец. – Ты как сюда добралась?

Травяные дебри шелохнулись, потом снова, однако в поле зрения по-прежнему оставалось пусто.

– Фрол Карпович ушёл? – пугливо поинтересовались из кустов голосом Ланы. – Мы от него прячемся.

– Ушёл. И можете дальше не скрываться. Вас заметили.

Трава заходила ходуном, выпуская подружек с несвойственными им хиханьками, писками и приглушёнными смешками.

Первой на проезжую часть выбралась кицунэ, следом букинистка в обнимку с термосом. По блестящим глазам, приятным улыбкам и репейнику на одежде инспекторы осознали: похмельные мероприятия слегка затянулись.

Причём восприятие этой новости у них разнилось кардинально. Если Серёга забавлялся над повторно загулявшими барышнями, то Швец откровенно на них злился, прозорливо ощущая пустоту в таре, из которой он планировал попробовать тот самый чаёк для страждущих.

– Вы как сюда попали? – глядя, как Машка путается в длинной юбке и балансирует, мечтая не упасть, полюбопытствовал инспектор.

– Прие…хали, – букинистка, контролируя новоиспечённую любительницу театров, умело поймала всё-таки споткнувшуюся домовую. – На попутке.