Ага, в стакане только лед бултыхается. Ну, сейчас начнется. Надо как-нибудь отсюда скрыться незаметно, если здоровья жалко. Печень, она хоть и восстанавливается, но цирроз лечится плохо.

Вот зарекался после посиделок в Ильинском пить, а не выдержал. После пикника почти сразу попал на вечеринку коллег. Где тоже был алкоголь. И, конечно, традиционно начинается какой-то околонаучный базар, на котором какая-то нехорошая сущность меня так и подмывает сказать нечто умное. Вот чтобы все поразились необыкновенной мудрости и перестали нести всякую чушь. И если поначалу с этим удается справляться, то как перешагиваю порог грамм в триста — понесло. Надо, как разбогатею, завести специального человека, чтобы меня в такие моменты быстро хватал, затыкал рот, и уносил куда подальше. Желательно, в место, где никто и ничего в медицине не понимает.

Заехал я к Ивану Михайловичу Сеченову. Как-никак, он состоит в правлении «Русского медика», надо отдать уважение, да и отчетик предоставить, хоть и формально.

И что же? Встречает меня Мария Александровна, жена его, и проводит в столовую, где светило мировой физиологии употребляет спиртные напитки. Собутыльников двое — один лет шестидесяти, с седой бородой, и умным, хотя и хитроватым взглядом. Тимирязевым оказался, Климентом Аркадьевичем. Этот по правую руку от Сеченова сидел. А по левую — тоже пожилой дяденька, экономист Чупров Александр Иванович. Все присутствующие члены-корреспонденты и просто давние друзья.

Поначалу я попытался сбежать. Извините, ребята, я в другой раз, не хочу мешать, у вас тут междусобойчик и всякое такое. Но усадили за стол. И подло налили коньяку. Хорошего. Я бы даже сказал — отличного. Всасываться начинает еще в полости рта, и дальше верхней трети пищевода точно не идет, потому что мой организм такие вещи поглощает мгновенно. Посмотрев на мою реакцию — я прилично так покраснел с первых рюмок — налили еще. А я и не отказался. Начал травить околомедицинские байки. И не заметил, как в такой хорошей компании переступил ту самую опасную черту.

Кто из собутыльников в это время произнес слово «кровь», и в каком контексте, не помню. Наверное, даже Ли со своими чудодейственными методиками не смог бы выдавить из меня это. Но что-то в мозгу сработало, и я начал последовательно клеймить тупость своих коллег, которые до сих пор не сообразили о такой довольно простой вещи как переливание крови. Хотя всё для этого имеется.

Голос разума в лице Сеченова призывал меня к порядку, и академически точно перечислял попытки, начиная с Гарвея, открывшего кровообращение. Мол, ничего хорошего из этого не получилось.

— Так кровь, она не у всех одинаковая, — заявил я, пытаясь подцепить кусочек сыра на тарелке с закусками. — Надо, чтобы кто-то догадался поставить простой эксперимент. Из области физиологии, кстати. Вы, Иван Михайлович, можете поручить это каким-нибудь бездельникам у себя на кафедре.

Замечание это почему-то вызвало оживление.

— У Ивана Михайловича бездельники на кафедре не уживаются, — засмеялся Тимирязев.

— Ладно, пусть это сделают… — я наконец-то догнал сыр, и отправил его в рот, — трудяги. Надо просто отделить эритроциты от плазмы. Центрифугой, допустим. И красные кровяные тельца смешать с плазмой от других людей. Если есть агг… агг… короче, склеивание — группы крови разные. Если агглютинации нет, — повторная попытка произнести тяжелое слово удалась сразу, — то группа одинаковая. Потом трудолюбивые сотрудники сделают стандартные сыворотки для определения групповой принадлежности, напишут статьи, монографии, выступят с докладами нужное количество раз — и готово.

— Что именно? — спросил Чупров.

— Революция в медицине, Александр Иванович! Фурор! Торжество! Главное, проследить, чтобы на скрижалях истории фамилию правильно написали золотыми буквами.

— И всё? — удивленно спросил Сеченов.

— Ну там непременно вылезет еще что-то, без этого никак, — тут вилка предательски выскользнула из руки и полетела на пол. Остатками головного мозга я начал понимать, что меня далеко занесло. Пожалуй, даже слишком. — Вы извините, господа, — поднялся я, чуть не опрокинув стул, — кажется, я выпил лишнего.

Утром я чувствовал себя просто отвратительно. Наверное, под конец мне подсунули контрафакт. Вспомнилась песня, в которой автор желал закрыть глаза и слушать телевизор. Скорее всего, он имел очень богатый опыт по части похмелья. У меня говорящего ящика для идиотов нет, поэтому я со стоном открыл один глаз — исключительно, чтобы узреть, где находится стакан с животворящим рассолом. Кузьма не подвел — целебная жидкость ждала своего часа, а рядом с первопомощной посудой стоял кувшинчик. Вдруг покажется мало. Ну что же… Восстановим уровень электролитов.

Пара доз вроде слегка облегчили мое состояние. Я закрыл глаза и начал медитировать, следя за стремительным всасыванием жидкости в обезвоженный молочной кислотой и ацетальдегидом организм. Хорошо, но мало. Надо повторить через время. Кстати, почему никто не написал исследование про рассол? Золотое ведь дно! Но на этой мысли мозг, недовольный сверхвысокой нагрузкой, запротестовал головной болью. Точно, разбодяженный коньяк был.

— Барин, тут к вам Иван Михайлович, — это Кузьма в спальню заглянул.

— Скажи, что я умер, — простонал я. — И уехал в Лондон. Позавчера.

— Евгений Александрович, доброе утро, — Сеченов отодвинул слугу и вошел, оскорбительно пышущий здоровьем и энергией. — Вставайте, нам пора!

— Куда? Сегодня никак…

— Так, что тут у нас? Рассольчик? Огуречный?

— Как можно, барин? — проворчал Кузьма. — Только капустный, никак иначе.

— Давайте, еще стаканчик, и одевайтесь.

— Подайте, будьте добры… — показал я на стакан, залпом выпил жидкость и облегченно вздохнул. — Каюсь, болен… не могу…

Сеченов был непреклонен.

— Евгений Александрович, миленький, поехали!

— Зачем?

— Повторить опыт, который вчера описали. Надо обязательно проверить. Без вас никак нельзя. Ваша идея. И кто настаивал, чтобы без него ничего не делали?

— Да мало ли что я вчера спьяну наплел? Вы извините, что так получилось. Крайне виноват, не рассчитал… Сейчас уже не помню, что говорил…

— А вы знаете, что Мария Александровна — врач? Доктор медицины?

— Как?

— И до запрета женщинам практиковать была очень успешным офтальмологом. Она записала всё, что вы говорили. Поехали.

— У меня работа…

— Господин Моровский сообщил мне, что они смогут поработать и в ваше отсутствие.

— Я его убью.

— Но сначала поедете со мной.

Через полчаса я трясся в пролетке рядом с Иваном Михайловичем. Голова вроде прояснилась, слабость только оставалась. Ситуация анекдотическая, конечно — Сеченов уговаривает меня поехать с ним и поставить опыт по доказательству существования групп крови. Рассказать кому — не поверят ведь.

Пока доехали, и вовсе почти пришел в норму. Легкая астенизация и сухость во рту жить мешали не сильно. Хотя первым делом, зайдя в лабораторию на кафедре физиологии, я потребовал самую большую из имеющихся кружек чаю.

Собрали восемь физиологов. И мы с Сеченовым до полного десятка дополнили. Решили взять по двадцать миллилитров, разделить в центрифуге, а потом приступить к проверке теории. И тут появилась неожиданная трудность. Лаборант решил брать кровь нестерильной иглой!

— Стоять! — закричал я. — Иван Михайлович, что они у вас творят? Про асептику и антисептику не слышали? У нас за такие фокусы любого сотрудника так оштрафуют, что потом год бесплатно работать будет.

Нашлись и стерильные шприцы, и спирт. Просветил ученых, получается. Взяли кровь, разлили по пробиркам, сунули в центрифугу.

— Интересно, для длительного хранения, чтобы предотвратить сворачивание, какие-то консерванты нужны… — начал вслух рассуждать Сеченов, наблюдая за процессом отделения плазмы крови от всего остального.