— Есть небольшое затруднение, Ваше Императорское Высочество… Он китаец.

— Не вижу препятствий, — чуть помедлив, ответил Сергей Александрович. — Если поможет… Мой адъютант свяжется с вами.

Великий князь начал одеваться, а я, пятясь задом, и пару раз изобразив поклон, покинул гостиную, и почти столкнулся с Власовским, ожидающим приема.

— Здравствуйте, Александр Александрович, — поприветствовал я обер-полицмейстера.

— А, Евгений Александрович, — грустно ответил он, и тут же повернулся к секретарю. — Немедленно доложите обо мне! Скажите, затопило хлебные склады братьев Сапожниковых! Беда!

Мое возвращение на скорую вызвало если не кратковременный митинг, то многолюдную торжественную встречу. Все, кто только в это время присутствовал на работе, или рядом с ней, сочли своим долгом показаться на глаза, и сообщить что-то из области сочувствия и поддержки.

Собравшихся я волевым решением разогнал по рабочим местам. А то нашему народу только дай почувствовать праздник — вмиг начинается стихийная сервировка стола в стиле «соседи по гаражу на капоте». Минутой спустя появляется алкоголь в количествах, явно превышающих физиологические потребности, а через пятнадцать минут среди присутствующих непременно обнаруживается гармонист, и объявляется конкурс исполнителей частушек. Так что всем работать, а то солнце еще высоко.

Ясное дело, сначала я пошел в разоренную прокурорским произволом квартиру. Помыться, побриться, переодеться в чистое. И только после этого — обедать. Потому что в результате всех этих злоключений хочется уже не есть, а жрать.

Только наивным людям кажется, если на дворе Великий пост, то все питаются преимущественно воздухом и водой. Извините, но если нельзя есть мясо и животные жиры, то остаются рыба со всякими морепродуктами, да и овощи тоже. А жареную картоху я вообще предпочитаю на подсолнечном масле. На крайний случай — на оливковом. Оно хоть и полезнее, но не такое вкусное. К тому же я сейчас отношусь к категории больных, странствующих, и кого-то там еще, кому можно всё. И вообще, пост в душе, а не на столе, поэтому Кузьма вполне одобрительно отнесся к заказанному куску ветчины и гренкам со сливочным маслом и красной икрой. Которая сейчас предметом роскоши быть не может даже теоретически, равно как и черная. И картошечки той самой, с хрустящей корочкой! И рыбки жареной! Осетринки, чтобы костей поменьше! Мечи на стол всё! И гармониста, гармониста…

Возомнивший себя дворецким Кузьма моментально передал ценные указания младшему по званию — Алексею, и тот помчался в ближайший трактир, заказывать то, чего нет у нас в кладовой. Я тут пока соберусь, всё на столе будет.

В самый разгар гастрономических терзаний пришла Вика. Глаза, как и положено, на мокром месте, крылья носа покраснели, подрагивают. Переживала. Но вытерпела целых двадцать минут, чтобы соблюсти приличия, и не мчаться за мной стремглав. И ведь хватило ума не бросаться при всех на шею. Ставлю плюс. Жирный.

Вот чуть до конфликта не дошло. Тут я весь в кулинарных фантазиях, а потому, конечно же, эмоционально туповат. И приходит девушка, к которой я неровно дышу, и вообще, у нее на меня далеко идущие планы, а мысли дальше той самой картошечки, с румяной, повторюсь, хрустящей корочкой, с лучком, и даже зубчиком чесночка, прожаренном исключительно для придания вкусу особой ароматной тонкости. Вика почувствовала, что как-то не так происходит, и начала допрос. Естественно, я сослался на усталость и пережитую эмоциональную бурю, но заподозрила что-то. А нечего к голодному мужику подходить чувства показывать! Это всё от неопытности, со временем пройдет.

И вот в момент, когда влага начала копиться в уголках глаз Виктории Августовны, примчался Алексей-спаситель, и приволок кучу еды. В том числе и понятно что, до сих пор скворчащее в судке.

— Садись, будем пировать, — пригласил я Вику.

И она согласилась. За что получила краткую версию моих приключений. История с Великим князем, а заодно и Великой княгиней привела ее в священный трепет, перед которым померкло даже возмущение проступком негодяя Хрунова. И я был вынужден повторить всю историю в мельчайших подробностях — кто во что одет был, чем пах и так далее… За исключением сведений, составляющих врачебную тайну, естественно. Не хватало еще стать источником сплетен о состоянии здоровья такой особы. Тогда Сахалин мне обеспечен до конца жизни. А Чехов оттуда уже уехал, перемолвиться не с кем будет.

В мое отсутствие, хоть и весьма непродолжительное, руководство осуществлял следующий по должности. И сейчас старший врач держал ответ в моем кабинете. Кстати, за мой стол он залезть не успел, что несомненно говорит — сообразительность у него есть. Или это такт? Неважно.

— Евгений Александрович, за время вашего отсутствия обслужено девять вызовов, из них три по просьбе пожарной охраны. Как вы и распорядились, сведения собираются отдельно. Доставлен в стационар один мужчина с подозрением на острый аппендицит. Сейчас его состояние…

— Потом, — оборвал я поляка. — Это терпит? Продолжайте.

— Все сотрудники на рабочем месте, подвижный состав без особенностей.

Вот уж не думал, что шуточное название лошадиного парка так приживется. Наверное, Моровский нашел в этом особый бюрократический изыск.

— Что же, посмотрим аппендицит, — я начал подниматься из-за стола.

— Есть еще кое-что, — с видом заговорщика произнес Моровский.

Ого, что-то новое. Какая-то дружественность промелькнула в его словах. С чего бы это?

— Говорите.

— Вот, посмотрите, — он открыл папку, которую я завел для входящей корреспонденции, и достал газету.

«Московский листок», желтая газетка. Если бы не заметки самого Гиляровского, в руки брать противно было.

— И что здесь? — иронично спросил я. — В Люберцах родился двухголовый теленок, а Матрена из Алтуфьево сообщает, что Земля скоро налетит на земную ось?

— На второй странице посмотрите, Евгений Александрович, — не прореагировал на явную издевку граф.

Я развернул газету. И что здесь? Пожар, кража, еще пожар… Вот о чем Моровский говорит! «…апрѣля с. г. произошелъ поединокъ между графомъ Ш. и приватъ-доцентомъ Б. Причиной послужило недостойное поведеніе графа Ш. Дуэлянты стрѣлялись на пистолетахъ. Б. получилъ удовлетвореніе. Происшедшее разсматривается въ особомъ порядке». Теперь понятно, почему Моровский изменил отношение ко мне. До этого постоянно создавалось впечатление, что у нас тут вынужден скрываться принц в изгнании, которого нагрузили грязной работой. И вот что десяток слов в дешевой газетке делают! За своего принял! Ничего, я еще сделаю из Вацлава настоящего хирурга.

— Благодарю, — сказал я, складывая газету. — Оставлю на память.

— И еще, — Моровский вытащил из кармана листик. — Вот список тех, кто пытался с вами связаться, или выразил участие…

— С этого и начинать надо, — нетерпеливо прервал его я. — Давайте. За это — отдельное спасибо. Извините, Вацлав Адамович, мне надо сделать пару звонков.

Ну Сеченов само собой. Бобров с Руссолимо. Калашников тоже понятно. Считай, родственники. Блюдников с Серафимом. Ой, вдова! Ну ее интерес понятен. Пропадет в застенках «зятек» — «Русскому медику» конец.

— Евгений Александрович! — в кабинет заглянул растрепанный Славка. — Там Винокуров пришел!

— Выпустили⁈

Вот еще один сиделец вышел на свободу.

— Под надзор.

— Ну, зови его сюда. И сам заходи. Это дело тебя тоже касается.

Появился мрачный, заросший Емельян. В руках он теребил кепку, переступал с ноги на ногу. Сесть я ему не предложил, сам же встал.

— Спасибо вам, Евгений Александрович, — вздохнул Винокуров, опустил глаза в пол. — Спасли меня. Если бы не ваш разговор с Зубатовым…

— У меня для тебя, Емельян, плохие новости.

— Это какие же?

— Ты уволен.

— Что⁈

Винокуров покраснел, открыл рот что-то резкое сказать, но тут же после тычка Славки, что стоял рядом — закрыл, даже зубы стиснул.