Исачев оставил гостя наедине с его мыслями, колдовал возле мольберта. Наконец, придя в себя, Сидорович сказал:
–– Здорово! Если честно, не ожидал увидеть ничего подобного.
Исачев на эту реплику никак не отреагировал. Будто и не слышал ее. Отвлекся от мольберта лишь тогда, когда Сидорович попросил:
–– А знаете, теперь я, пожалуй, не отказался бы от чашки крепкого чая.
Исачев извлек из-под стола чайник; судя по всему, эксплуатировали его нещадно – сквозь копоть лишь слегка угадывалась эмаль, засыпал прямо в него горсть заварки, поставил на газовую плиту.
Говорили они часа два. Сидорович старательно избегал скользкой темы, расспрашивал о мастерах «старой школы», об отношении Исачева к творчеству Шагала, о технике лессировочного письма. «А ведь пришел он сюда не за этим. Ищет подходы!» – улыбнулся про себя Исачев. Но гость почему-то нравился ему все больше. Напряженность, ощущавшаяся в первые минуты встречи, исчезла, и он уже не вспоминал о том, какую организацию представляет Сидорович. Может, оттого, что были они сверстниками, обоим чуть за тридцать; тот возраст, когда впервые всерьез задумываешься о том, для чего ты существуешь на этом свете, и Исачев чувствовал, что Сидоровича тоже волнует этот вопрос. А еще потому, что оба были по натуре искренними людьми, и это сближало их.
Прощаясь, Сидорович спросил:
–– А можно я загляну как-нибудь еще? Оказывается, живопись – захватывающая штука!
Он произнес это как-то по-детски непринужденно. Исачев видел – не лукавит. Достав с этажерки какой-то толстый том, протянул его Сидоровичу.
–– Лосев. Самый компетентный знаток античности. Если хотите, полистайте в свободное время. А приходить ко мне можно по четвергам и пятницам. Как и сегодня, после пяти. В это время других гостей у меня не бывает…
Воспользовавшись приглашением, Сидорович навещал Исачева каждую неделю. Иногда забегал минут на пять – десять, иногда задерживался надолго. Вел он себя совершенно естественно, без тени менторства, присущего сотрудникам спецслужб, скорее наоборот – как ученик, готовый часами слушать обожаемого учителя. И это окончательно растопило в душе Исачева ледок недоверия. Как-то незаметно для себя они перешли на «ты». Пили крепко заваренный чай, разговаривали. Владимир, действительно, заинтересовался искусством всерьез. Прочитав от корки до корки монографию Лосева, брал у художника и другую литературу. Но при этом честно признавался, что живопись остается для него неразгаданной тайной.
–– Бывая на выставках, замечаю, что мои оценки картин очень часто расходятся с мнением других посетителей. Возле какого-нибудь полотна стоят толпы. Ахают, охают. Рассматривают с разных ракурсов. А меня оно совершенно не волнует. Мимо другой картины, наоборот, все проходят, взглянув лишь мельком, а я не могу оторвать от нее глаз. Например, совершенно не понимаю, в чем заключается гениальность Марка Шагала. Мне кажется, его живопись интересна лишь с исторической точки зрения. Запечатлен старинный Витебск, быт того времени. А сама манера письма производит на меня отталкивающее впечатление. Грубые мазки, карикатурные образы…
–– Это нормально, – отвечал ему Исачев. – Искусство рассчитано на индивидуальное восприятие. Картина как женщина. Есть фотомодели, которых считают эталоном красоты, а тебя они абсолютно не волнуют. А на иную простушку глянешь – и сердце готово выскочить из груди. И фигура вроде нескладная, и талия не на том месте, и ноги не оттуда растут. А ты ходишь за ней следом, как собачонка, счастлив выполнить любой каприз. Помнишь? «Я гляжу ей вслед, ничего в ней нет. А я все гляжу, глаз не отвожу!» А бывает наоборот. Живешь с девчонкой рядом, годами не замечаешь ее. А однажды, словно очнешься. Боже мой, да она же красавица! Так и картины. Их смысл, их красоту познаешь не сразу. Некоторые начинаешь понимать лишь через много лет, а к некоторым охладеваешь. Со мной такое часто бывает.
–– Ну, а Малевич. Разве его «черный квадрат» – картина?! Такой «шедевр» любой ребенок создать может. А ей посвящены десятки монографий.
Исачев улыбнулся.
–– Искусствоведы тем и отличаются от обычных людей, что стараются разглядеть в произведении то, чего там нет. Владение тайной возвышает их в собственных глазах. Помнишь сказку о голом короле? Вся его челядь свято верила в то, что на нем волшебное платье, увидеть которое могут лишь умные люди. Конечно, я не отождествляю критиков с шарлатанами портными. Но склонность к мистификации присуща им. И, кстати, это касается не только художников. Когда-то, глядя на женщину, наверное, раздражавшую его своим присутствием, Валерий Брюсов в сердцах написал: «О, закрой свои бледные ноги!» Литературная критика квалифицировала эту фразу как самое короткое стихотворение и тоже зачислила в шедевры…
Узнав о неформальных встречах Сидоровича с Исачевым, его заместитель как-то осторожно заметил:
–– Не боитесь, Владимир Евгеньевич, что наверху это истолкуют неверно? Земля ведь слухами полнится. А распространяют слухи, как правило, непорядочные люди.
–– Не боюсь. Исачев – до мозга костей наш, советский человек. Он стал жертвой обстоятельств. Отчасти потому, что мы подходим к своей работе слишком формально; обращаем внимание на оболочку человека, а в душу заглянуть не умеем.
Видя, как Исачев мается с плохими кистями, как страдает от недостатка хороших красок, Сидорович однажды предложил:
–– Понимаю, что членство в Союзе художников в профессиональном отношении для тебя ничего не значит, учиться у них тебе нечему. Но ведь это дало бы возможность покупать хорошие кисти и краски. Ты же знаешь, государство обеспечивает их всем необходимым. Может быть, имеет смысл наладить с союзом связи. Для начала побывать в его областном отделении.
Исачев нахмурился.
–– И ты туда же. Наташа мне уже все уши прожужжала об этом. Пойми, не получится у меня с ними разговора… Вот ты – не художник. Но умеешь слушать, учишься понимать искусство. А они напоминают мне мартышку из басни Крылова. Только вместо очков нахватали кистей, мажут ими полотна, как кому вздумается. Леонардо да Винчи, прежде чем рисовать, годами изучал строение человеческого тела. Сам вскрывал тела покойников, исследовал каждый внутренний орган. Казалось бы, ну зачем художнику знать структуру костей или устройство мозга?! А он занимался изучением их с настойчивостью ученого, в его архиве – тысячи анатомических рисунков. И определил идеальные пропорции человеческого тела – этот рисунок из его дневника известен каждому школьнику. Или зачем, ты думаешь, великий гуманист Леонардо ходил наблюдать за казнью преступников? Хотел увидеть искаженные страхом и болью лица, ему важно было понять структуру мимических мышц, приводящих в движение губы. В картинах Леонардо да Винчи, Рафаэля, Боттичелли нет второстепенных деталей. Посмотри, как тщательно выписывают они даже складки одежды, хотя на них посетители никогда не обращают внимания… Нет, тайну улыбки Джоконды мог сотворить только гений, сочетавший свой Богом данный дар с любознательностью ученого и трудолюбием ремесленника. Художники, к которым ты меня посылаешь, об этом не хотят даже слышать. Они – мэтры, а я – школяр, богомаз! Так о чем мне с ними говорить?
–– А если я уговорю их приехать к тебе? Не захлопнешь дверь, как перед моим предшественником?
–– Владимир, я тебя умоляю: не трать время на пустые хлопоты. Обойдусь как-нибудь и без помощи этих самовлюбленных индюков…
Не отказавшись от идеи примирить Александра Исачева с официальным художественным бомондом, Сидорович нашел другой способ помочь ему в приобретении импортных кистей и красок. Руководители отправлявшихся за рубеж туристических групп всегда проходили собеседование в райотделе КГБ. Закончив официальную часть беседы, Владимир просил их:
–– Не в службу, а в дружбу, если попадутся на глаза, купите для меня хотя бы одну кисть или тюбик краски!
От денег те отмахивались. Но Сидорович в этих вопросах был предельно щепетилен.
